- Ага! ну, а теперь, что ты на это скажешь, прекрасный обольститель? - с злобным смехом спросил в свою очередь старик - кровь смывает позор, - и она, умрет прощенной.
- Но пусть это будет скорее! - взмолилась молодая девушка, простирая вперед руки, - отец, благодарю за это последнее слово!
Наступило довольно продолжительное молчание. Очевидно, в душе молодого человека происходила жестокая борьба; в нем боролись его дурные инстинкты и добрые начала, и долго ни те, ни другие не могли победить.
Наконец, дон Торрибио гордо выпрямился и лицо его просветлело, подвижные, выразительные черты приняли мягкое выражение сочувствия и доброты.
- Вы не умрете, Леона, - сказал он мягким успокаивающим голосом, - я этого не хочу и не допущу. Я вас люблю и беру себе в жены!
Взгляд молодой девушки остановился на нем с каким-то странным выражением, близким к безумию.
- Боже мой! - воскликнула она, сжимая обеими руками грудь, - такое счастье, после таких мучений! нет, в это что-то даже не верится!
- Он врет, дура! - крикнул ранчеро с бешенством, ведь он опять смеется над тобой! - и старик сделал отчаянное, но тщательное усилие порвать свои путы.
- Нет, я не лгу, - сказал молодой человек, - не пройдет и двух суток, как мы будем обвенчаны!
- Торрибио, - чуть слышно прошептала Леона, - неужели это в самом деле правда?
- Клянусь! - воскликнул он.
- Отец, простите нас! Он на мне женится, он любит меня. Чего же более от него требовать?! - сказала Леона, опускаясь на колени подле отца, - простите детей ваших и благословите их! теперь грех их заглажен!
- Будь проклята, подлая девка! И ты, и твой бессовестный соблазнитель! Никогда, никогда в жизни я не прощу вас! Бог, который все видит и все слышит, Он отомстит за меня! - в бешенстве воскликнул старик.
- И так, вы не хотите простить вашу дочь, ваше единственное дитя?! Вы остаетесь глухи к ее мольбам, к ее слезам, и раскаянию и не хотите принять моего предложения, когда я добровольно хочу загладить свою вину?
- Убери от меня эту потерянную девку, негодяй! - Я вас не знаю и не хочу знать ни того, ни другого!
- Пусть так! Мы уедем, но Господь, имя которого вы призываете против нас. будет глух к вашим проклятиям, и вопреки им будет хранить нас!
- Поди! Ликуй себе, мерзавец, смейся над моей в этот момент бессильной злобой, но придет день, - и я с лихвою отомщу вам за все!
- Пусть Бог рассудит нас! - сказал сдержанно дон Торрибио. - Прощайте!
- Нет, до свидания, и будьте прокляты! - крикнул старик, не помня себя от бешенства.
- Пойдем, Леона, - сказал молодой человек, обхватив рукой талию молодой женщины и быстро увлекая ее по направлению к ранчо.
- Собери поскорее все свои вещи, - сказал он, - и ожидай меня вот здесь. Нам необходимо быть осторожными, чтобы он не мог преследовать нас, по крайней мере, до тех пор, пока мы не будем вне опасности от всякой погони.
Леона утвердительно кивнула головой и вошла в дом, а он направился в конюшню, где стояли кони ранчеро.
Между тем донна Мартина проснулась. Зная о замыслах своего мужа, она страшно тревожилась и не могла спать, тем более, что слышала выстрел.
Дочь объяснила ей в нескольких словах всю суть дела.
- Я знаю, он никогда не простит! - со вздохом сказала донна Мартина, - это демон, а не человек. Надо бежать, как можно скорее. Если он настигнет вас, то убьет и того, и другого, - за это можно поручиться. Ничто на свете не помешает ему сдержать свою страшную клятву; ты сама это знаешь!
- Я знаю! - сказала дочь, и обе женщины долго плакали в объятиях друг друга.
Но вот явился дон Торрибио с двумя оседланными лошадьми.
- Я вас предупреждала, сын мой! - сказала донна Мартина.
- Благодарю, от всей души благодарю вас, дорогая мать! - сердечно ответил молодой человек.
Поспешно собранная кое-как одежда и запасы съестного, - все это было надежно прикручено к седлам на крупе коней и затем молодой человек со своей невестой вскочили на коней.
- Ложитесь и спите, донна Мартина! Вы ничего не видали и не слыхали. В обычный час вы встанете и пойдете час спустя освободить от пут этого негодного старика! Прощайте, храни вас Бог!
- Все будет исполнено, как вы хотите, дон Торрибио, - всхлипывая, отвечала бедная мать, - помните, что теперь у моей несчастной дочери не останется никого, кроме вас, чтобы заботиться о ней и беречь ее.
- Я сделаю ее счастливой, клянусь вам в том! - отозвался молодой человек.
- Матушка, я верю ему, - сказала улыбаясь сквозь слезы Леона.
- С Богом, дети мои! Храни вас Господь и мое родительское благословение!
- Аминь! - отозвались в один голос молодые люди и пустили своих коней вскачь, а старуха мать кинулась на колени тут же на земле и, возведя глаза к изображению Гваделупской Богоматери долго молилась, слезно рыдая до самого восхода солнца.
А дон Хуан Педрозо лишился чувств от прилива бессильной злобы и бешенства и теперь лежал неподвижно на том самом месте, где его оставил дон Торрибио.
ГЛАВА IV
В которой автор рассказывает историю семьи Кастильо
Дон Сальватор Кастильо, ранчеро Пало-Мулатос или вернее окрестностей Пало-Мулатос, так как от этой деревни до его ранчо было не менее одного лье по прямому пути, был человек далеко не жестокий, несмотря на то, что мы видели его именно таким в первой главе нашего рассказа. Когда, быть может, слишком бурная кровь его не клокотала, и ничто не нарушало его обычного добродушного настроения, дон Сальватор был человек добрый и в общем довольно спокойного характера. Но, как все люди, привыкшие к свободной и независимой жизни в лесах, не сносившие ни малейшего гнета или стеснения, он не признавал ничьей воли, кроме своей и не допускал ничьего контроля над своими действиями, а потому не терпел противоречий ни в чем, и никогда не поступался своею властью в семье, управлял своим домом, как деспот, и не заботясь о том, что тем самым он попирает свободную волю и чувства тех, кто находится в зависимости от него, a именно, его двое сыновей и племянница.
Но его дети, выросшие в полнейшем подчинении его воле и привыкшие с самого раннего детства всегда беспрекословно повиноваться его приказаниям, довольно терпеливо переносили этот тяжелый гнет отцовского самовластия, несмотря на то, что вот уже несколько лет, как сами они достигли совершенного возраста и выглядели вполне самостоятельными и независимыми. Кроме того, это беспрекословное повиновение облегчало им их прелестная кузина своими косвенными советами, которые она тайком давала им, остерегаясь при этом когда либо явно порицать действия их отца.
Дон Сальваторе имел брата, к которому питал, пока тот был жив; самую нежную привязанность и дружбу.
Брат этот был женат по любви на бедной девушке, которая год спустя после их брака умерла от родов.
Звали брата дон Эстебан; супруга его умирая одарила его дочерью, той самой донной Ассунтой, которую уже знает читатель.
Смерть жены повергла дона Эстебана в такое отчаяние, что она стал искать смерти. Но будучи добрым католиком, он не решался наложить на себя руки, а избрал так сказать косвенный путь к этой цели.
Взяв на руки свою осиротевшую малютку, он отнес ее к своему брату, жена которого еще была жива в то время, и сказал:
- Мой ранчо опустел; ангел хранитель мой, дарованный мне Богом, отлетел от меня, - и я остался один, а потому не сумею вырастить этого ребенка, за которым необходим теперь женский уход. Воспитай ее вместе со своими детьми, я отдаю ее тебе и в случае если со мной приключится несчастье; будь ей отцом!
- Хорошо, - просто согласился дон Сальваторе, Ассунта будет мне дочерью; не беспокойся о ее судьбе, брат!
- Благодарю! - вымолвил лаконично дон Эстебан.
Братья молча обняли друг друга и с этого момента у старшего из них вместо двоих детей стало трое.
Дон Эстебане принял на себя обязанности тигреро, т. е. профессионального охотника на тигров, - занятие весьма доходное, но при том столь опасное, что весьма немногие соглашаются посвятить себя ему.
Дон Сальваторе не сказал ни слова брату, узнав о новой избранной им профессии, а только грустно улыбнулся, поняв, что брат ищет смерти.
Кроме того, дон Эстебане обладал таким же непреклонным характером, как и его брат, а потому всякого рода возражения были бы бесполезны.
Надо заметить, что дон Эстебане, как будто охраняемый какою-то невидимой силой, с удивительным счастьем справлялся со своим опасным ремеслом и выходил цел и невредим из опаснейших схваток с ягуарами. Каждую неделю он убивал их два-три, а нередко - даже четыре.
По воскресеньям, после обедни, он аккуратно приходил в ранчо брата, страстно ласкал и целовал свою маленькую девочку, изливая в этих ласках и поцелуях всю силу своей любви к этому ребенку, затем вручал брату почти полностью весь свой недельный заработок, потому что сам он жил так скудно, что мог бы пристыдить любого отшельника.
- Для Ассунты! - кротко говорил он, вручая брату деньги.
- Это ей на приданое или тебе, если понадобятся деньги! - отвечал ему брат.
На это дон Эстебане печально улыбался, пожимал плечами и переменял тему разговора.
Под вечер, расцеловав еще и еще раз свою дочь, он задумчиво удалялся и, понуря голову, тихо брел лесом к себе домой, в свой опустевший ранчо.
В то время шкура ягуара в продаже стоила от 20 до 25 пиастров, что составляет от 100 до 125 франков (40-50 рублей), да и теперь еще за шкуру ягуара платят от 15 до 16 пиастров, - хотя теперь их стало уже не так много и они не причиняют столь громадного вреда в плантациях, как раньше.
Из этого мы видим, что дон Эстебан имел прекрасные доходы и если счастье, с каким он до сих пор охотился на тигров, не изменит ему в течение нескольких лет, то его дочь, смело можно сказать, будет со временем богатою невестой.
Так продолжалось несколько лет подряд; девочка подросла; ей было уже шесть лет; это был прелестнейший ребенок, какого только можно себе вообразить.
- Ах, как она похожа на свою мать! - говаривал тигреро, пожирая ее поцелуями и заливаясь при этом горькими слезами.
Уже не раз дон Сальваторе говорил брату во время его кратких воскресных посещений:
- Ну, теперь ты богат, брат, и тебе следовало бы отказаться от твоего опасного ремесла и поселиться вместе с нами здесь, в моем ранчо! Мы все были бы счастливы тогда!
- Нет! - отвечал на это каждый раз дон Эстебан, пожимая плечами, - счастье не про меня писано! Не мешай мне жить так, как мне хочется: я хочу, чтобы дочь моя была счастлива, а для этого необходимо, чтобы она была богата.
В один прекрасный день, когда дон Эстебан пришел после недельного отсутствия к брату, тот встретил его с глазами, полными слез, и сказал:
- Я потерял жену, брат, останься со мной, ведь, мы любим друг друга; теперь у нас обоих одинаковое горе и мы, быть может, сумеем утешить друг друга. Ассунта тоже подрастает; ей скоро минет восемь лет и теперь ей твои заботы более нужны, чем когда либо. К тому же, ты теперь и не имеешь более надобности продолжать свое ремесло, - подумай только, как будет счастлива Ассунта, если ты будешь жить с нами!
Эти слова тронули дона Эстебана.
- Быть может, ты и прав, брат, - сказал он, - я подумаю о том, что ты предлагаешь мне.
- К чему же думать, разве ты не волен в своих действиях и поступках?
- К несчастью, не совсем, - сказал тот, подавляя вздох, - я дал слово дону Грегори дель Рио, - ты верно знаешь этого богатого гасиендадо, - вот уже почти два месяца семья ягуаров опустошает его стада. Он уже уплатил мне вперед 200 пиастров, чтобы я избавил его от этих хищников.
- Но знаешь ли ты, как велико теперь твое состояние? - спросил брата дон Сальватор.
- Ты хочешь сказать, состояние моей дочери? - поправил его тигреро.
- Ну, пусть так. Как ты думаешь, сколько у нее может быть теперь денег?
- А, право, не знаю, - равнодушно отозвался дон Эстебан, - тысяч 20, быть может, - 30.
- Нет, много больше! - У нее сейчас уже свыше пятидесяти пяти тысяч пиастров!
- Неужели так много?
- Хм!.. Это не трудно сосчитать; ты мне…
- Нет, уж избавь меня от подсчетов, брат; я верю и так!
- Прекрасно! - Из этого ты видишь, что твоя дочь богата, даже слишком богата для наших мест, потому что даже я, состояние которого далеко не достигает этой цифры, вынужден, совершенно против своей воли, накоплять капитал, так как не имею возможности расходовать всего что имею.
- Ба! никогда нельзя быть слишком богатым, брат! Но скажи, к чему ты говоришь мне это?
- К тому, чтобы дать тебе понять, что на 200 пиастров больше или меньше, это ничего не составляет для тебя, и что, быть может, было бы лучше возвратить дону Грегорио эти деньги и теперь же отказаться навсегда от этого ремесла.
Дон Эстебан отрицательно покачал головой.
- Да, я желал бы этого! Право, я бы желал так сделать!
- Так в чем же дело? Стоит ли рисковать жизнью из за такой пустячной суммы, в которой ты вовсе не имеешь нужды?
- Да, это правда, но, к сожалению, здесь дело не в деньгах!
- Так в чем же?
- Это дело чести! Посуди сам, я не хочу нарушить этой сделки, потому что дал слово дону Грегорио и потому, что он рассчитывает на меня.
Дон Сальватор опустил голову.
- Ну, так исполни это свое обещание, а затем брось это дело!
- Клянусь, что после этого я буду весь твой!
- Отлично, благодарю тебя, Эстебан!
- На, вот, возьми от меня эти 200 пиастров, не знаю, почему, но они точно жгут меня!
Затем братья поговорили еще немного, и расцеловав свою дочь нежнее обыкновенного, тигреро удалился. Дон Сальватор долго задумчиво следил за ним: какое-то грустное чувство сжимало его грудь.
Отойдя несколько шагов от ранчо, дон Эстебан обернулся и сделал правой рукой прощальный знак; брат ответил ему тем же и потом тотчас же вернулся в дом, стараясь побороть какое то тяжелое предчувствие.
Предчувствие это не обмануло его: братьям не суждено было увидеться еще раз в этой жизни. На следующее утро, вскоре после обедни, охотники принесли на носилках из переплетенных между собой ветвей тело несчастного тигреро, покрытое ужаснейшими ранами.
Эти люди нашли дона Эстебана чуть дышащим среди прогалинки в глухом лесу, а подле него - двух убитых им ягуаров, самца и самку и троих детенышей, уже довольно рослых и сильных. Уложив выстрелом из ружья самца, он, очевидно, только с ножом в руке сражался с освирепевшей самкой и ее тремя детенышами. И вот, завязалась борьба не на жизнь, а на смерть, борьба одного человека против четырех хищных зверей.
Дон Эстебан остался победителем и уложил их всех на месте, но и сам поплатился жизнью за взятое на себя трудное обязательство.
Когда привлеченные грозным ревом хищников, охотники подоспели ему на помощь, было уже слишком поздно, но дон Эстебан еще дышал и у него хватило сил попросить своих товарищей отнести его тело к брату, передать ему и Ассунте его последнее "прости" и вручить дону Сальватору ладанку, которую он всегда носил на шее на тонкой золотой цепочке; особенно настоятельно завещал он не забывать этой ладанки, которую следовало надеть на шейку Ассунты, как только ей исполнится двадцать лет.
Затем, простившись с охотниками, окружающими его, и поблагодарив их за участие и всегдашнее доброе отношение к нему, дон Эстебан вдруг смолк; бледное страдальческое лицо его вдруг просветлело и озарилось выражением неземного блаженства; странная улыбка едва заметно скользнула по его губам, - и, подняв глаза к небу, он вскрикнул громким, сильным голосом:
- О, наконец-то мы свидимся с тобой! - с этими словами он испустил последний вздох.
- Несчастный! - прошептал дон Сальватор при виде трупа брата, - зная, что дочь его не нуждается более в его трудах, он решил умереть; он искал смерти и, наконец, нашел ее!
Дон Сальватор один остался при теле своего брата и, согласно желанию покойного, расстегнул ворот рубашки и снял с шеи усопшего ладанку, о которой тот говорил перед своею смертью.
Очень долго он целовал эту ладанку, обливаясь слезами, а затем, когда волнение его немного улеглось, раскрыл черную ладанку, развязывающуюся на манер кошелька или кисета и, к немалому удивлению своему, увидел, что в ней заключался пиастр 1790 г. На этой монете было глубоко выцарапаны ножом или кинжалом два слова, связанные между собой тире: "Эстебан-Долорес" и под этим еще одно слово "вскоре"; на оборотной стороне можно было прочесть: "Ассунта родилась 5-го января 1797 г. ", а ниже слово "бедняжка". Пиастр этот был пробит вверху, чтобы в него можно было продеть цепочку.
- Это его брачный документ! - прошептал дон Сальватор, и слезы навернулись ему на глаза, - бедный Эстебан, как он любил ее! - Он надел себе на шею эту ладанку и невольно согнулся, когда черный бархатный мешок коснулся его груди.
- Будь спокоен, дорогой мой - сказал он, обращаясь мысленно к покойному брату, - это драгоценная монета не расстанется со мной до самой моей смерти или согласно твоему желанию, когда Ассунте минет двадцать лет.
На следующий день родные и друзья семьи собрались в ранчо с восходом солнца и все направились в Пало-Мулатос.
Четверо охотников, родственники покойного, несли на руках его тело, а во главе провожающих шел дон Сальватор, ведя за руку Ассунту и имея по правую и по левую руку своих двух сыновей.
Стечение народа было громадное; все оплакивали дона Эстебана, который пользовался общей любовью за свою доброту, смелость и прямой характер.
На другой день после похорон, около одиннадцати часов вечера, дон Сальватор разбудил старшего из своих сыновей, приказал ему одеться и повел его с собой в сторону от ранчо. В это время сыновья ранчеро были уже почти взрослые молодые люди: старшему из них, дону Рафаэлю, минуло уже 17 лет, а брату его Лопу было пятнадцать.
Будучи очень строго воспитаны отцом и с молода привыкнув к полной всяких случайностей простой и суровой жизни охотников, они вполне созрели; им не хватало только опыта, который приобретался с годами; сильные, смелые, решительные, привычные ко всякого рода труду и усталости, они были готовы исполнить самое серьезное дело.
Отец, зная все это, решился доверить старшему из своих сыновей весьма важную тайну и сделать его своим поверенным.
Ранчеро сам оседлал двух коней для себя и для сына, и оба пустились вскачь, направляясь в самую глубь леса.
- Запомни хорошенько направление, по которому мы едем, - сказал отец, - и держи его в своей памяти, для того, чтобы ты мог, не задумываясь, даже и через двадцать лет найти эту дорогу!
- Слушаюсь, отец! - коротко ответил молодой человек.
Затем оба всадника молча помчались по горам, лугам и лесам, направляясь к горному хребту. Миновав несколько рек и ручьев и переправившись через несколько гор и пригорков, становившихся постепенно все круче и круче, ранчеро, внимательно изучавший взглядом теперь местность насколько это было возможно при окружающей темноте, вдруг сдержал своего коня и произнес "стой"!
Дон Рафаэль молча повиновался; отец и сын, соскочили на землю и стреножили своих коней.
- Ну, как ты думаешь, сумеешь ты найти дорогу отсюда в ранчо и не заблудиться, вернуться домой один?
- Думаю, что сумею! - уверенно ответил молодой человек.