* * *
Уже приближается лютый январь-гиравун. Скоро охотники покинут промысловые угодья и выйдут в жилуху. Вынесут драгоценные таежные дары. И без вина хмельные от охотничьих удач, удальства и отваги, будут вразвалку ходить средь сутолоки базара.
Собирается и Оська туда же. В нудные зимние ночи у костра он много перебрал дум о Ленине. Так много, что Ленин стал сниться ему. Он почему-то похож на Антона. Со строгим взглядом больших темных глаз. Вот и сегодня Ленин снова привиделся Оське, но разговор между ними не состоялся. Оське сразу же сделалось не по себе. Пересохло в горле, и он быстро проснулся. Еще как следует не расставшись со сном, вскочил на ноги.
- Неужели и в самом деле он такой? - спросил Оська у тайги.
- Увидиш-ш-шь! - падая с дерева, прошипела кухта.
Уже четвертые сутки выслеживал Оська хитрую чернобурку, но все его старания кончались неудачей.
Взглянул вверх. Оттуда, меж крон лохматых деревьев, нависла над Оськиным костром сплошная, тягучая, как смола, тень. Ни звездочки. "Теперь и время не угадаешь…" Оська вскипятил в котелке чагу, наелся вяленой сохатины, напился горячего чая. Завязал понягу и, вскинув на плечо берданку, направился к Круглой елани скараулить лису, притаился там за лиственничным пнем.
Вдруг от верхней кромки елани покатился вниз к Духмяной черный комочек, остановился…
"Неужто зачуяла?" - екнуло Оськино сердце, но комочек снова покатился вниз. Сейчас… Оська тихонько водит черным стволом винтовки, чуть приспустил ствол, подвел снизу под зверька, плавно нажал на спуск. Зверек подпрыгнул, уткнулся в снег, затих. Оська передернул затвор и осторожно подошел к лисе. Дотронулся. "Уснула чернобурка… Эта не уступит головному соболю… Не-е!" - подумал с восхищением охотник и облегченно вздохнул.
- Спасибо тебе, Мани! Спасибо, Дунде и духи лесные! - Оська провел трясущейся рукой по шелковистому меху. - Прости, чернобровая красотка, что довелось мне тебя отправить к предкам. Шуба твоя мне нужна. Шибко нужна. Прости уж, - уговаривал Оська мертвую лису.
* * *
Бурые тучи уплыли на юг. Синь неба глубокой чашей нависла над Баян-Улой. Холодное солнце щедро освещало путь Оське. Веселые мысли приходили в его голову.
Из-за мыса показалась грива. Дымок курчавился, как в тот далекий день, когда Оська хотел разделаться с "черными людьми". А на деле эти люди оказались добрыми, заботливыми соседями. Когда бы ни пришел Оська с охоты, в чуме тепло, убрано, горячая вкусная пища приготовлена.
Незаметно Оська оказался на том лугу, где когда-то пристрелил медведя-шатуна, который крался к Чимите.
Мирно паслись овцы и коровы, а Чимиты нет, наверно ушла затопить очаг в его чуме… "Как узнаёт мой приход? Ворожит, наверно, богиня Бугады ей подсказывает, когда нужно растопить очаг. Тунгусского шамана надо привезти, он живо выгонит злого духа из ее тела… Старый эмчи - забавный дедка: никого не признает, ни лам, ни шаманов… Ругает их обманщиками, обжорами, ленивыми тарбаганами, похотливыми бабниками… Рассудок у него на ущербе, однако, - по таежной привычке вслух рассуждает Оська. - Сейчас зайду в чум, застану Чимиту. Давно не видел ее".
Оська оставил понягу и ружье на тропе, тихонько подошел к двери, приоткрыл и обмер: возле очага лежала Чимита.
- Чимита, что с тобой?!
Девушка застонала.
Оська вскочил в чум, бережно перенес ее на постель.
- Чимита, Чимита! Не давайся злым духам! Я сейчас притащу эмчи-бабая.
Он ворвался в хибарку эмчи, закричал с порога:
- Бабай, злой дух душит Чимиту! Иди скорей!
- Не могу, сынок, ноги отказали… Припадок у нее однако… Пройдет… Где она лежит-то?
- У меня в чуме.
- Иди, уложи ее… э-э-э… на постель. Расстегни ворот, чтоб легче дышала… Э-э-э, пройдет.
В три оленьих прыжка Оська оказался в чуме, наклонился над Чимитой и остановился в нерешительности. Притронулся грубыми пальцами к круглым серебряным пуговицам, отдернул руку. Потом решительно расстегнул все пуговки, распахнул ворот у шубы, у халата и замер: изумленно глядел на голое девичье тело.
- О Мани! Каких дочерей ты даешь мужикам! - словно молитву прошептал Оська. - Недаром злой дух вселился в такое тело… Он тоже не дурак.
Чимита словно спала, только лицо ее было искажено болью, по телу пробегала дрожь.
- Ох, беспутный Оська, девку заморозил, - выругал себя тунгус, быстро разжег очаг. В полутемном чуме стало светлей и уютней. Не оттого ли, что в нем появилась женщина?
Оська взял деревянное ведро, побежал за водой, зачерпнул из ключа, и скорее обратно. "Очухается Чимита, может, и поговорит со мной".
Уже с порога заметил пустую постель.
- Ушла ведь, а… Устыдилась… Грудь ей мужик оголил, - с досадой пожаловался он угрюмому чуму.
Оськин чум сразу вроде сморщился, почернел, стал холодным и неуютным.
* * *
Вечером Оська зашел к соседу.
- Бабай, смотри, каким промыслом одарили меня духи - хозяева Баян-Ула.
Старик бережно взял дорогой мех чернобурки, долго качал головой, причмокивая. Нюхал, подносил мех к подслеповатым глазам, прижимал к дряблым щекам.
У очага сидела Чимита и шила рукавицы из мягкой, выделанной, задымленной овечьей шкуры.
"Шкуру-то выдымила, добро, - рукавицы мокра не будут бояться… Мужичьи рукавицы-то, кому же шьешь?.. Эмчи-бабаю? Зачем они ему?"
- Э-э-э, много денег даст купец. Э-э-э, забогатеешь, Оська… Муки купишь, соли, свинцу, пороху… Чай, сахар… На рубаху тоже надо, - пересчитывал старый эмчи, чего надобно охотнику. - Однако, ты, Оська, шибко большой охотник. Тебе добрую бабу надо… Радость в твоем чуме гнездиться будет… Злые духи с тропы уйдут.
- Спасибо, бабай, за пожелание. Где же бабу-то взять?
Старик то ли не расслышал, то ли пропустил мимо ушей.
- Белок-то, поди, куля два наберется… Э-э, тебе надо взять у нас быка… Был бы конь, тот быстрее на ногу. Да ничего, тихий воз на горе будет. Возьми, возьми, сынок, быка.
- Спасибо, бабай, быка, однако, не возьму.
- Пошто?! - тревожно поднял на него старик белесые глаза.
Оська краешком глаза заметил, как Чимита перестала шить.
- Пойду искать Ленина.
- А он кто такой?
- Миколку-царя прогнал, теперь на его скамейке сидит. Антон-то, дружок мой, шибко знает его… Вместе воевали против Миколки. Антоха-то в каменный Миколкин чум стрелял. Окошки разбил, дверь вышиб, зашел в чум и Миколку поборол.
- Зачем тебе Ленин нужен? Он с тобой и баить не будет.
- Будет со мной баить. Антоха сказал, что все идут к Ленину, и он со всеми баит, помогает беднякам. Антоха врать не станет…
- Не знаю, сынок… - старик махнул рукой. - А ты, Оська, чего беднишься-то? Чего еще надо охотнику?
- Хороший сосед у Оськи, богата тайга Баян-Ула, ко нет соболя. Соболь нужен. Без соболя тайга не тайга и охота не охота. Здесь есть добрый эмчи-бабай, заботливая Чимита, но нет соболя.
- А Ленин-то откуда возьмет тебе собольков?
- Ты же сам, эмчи-бабай, сказал, почему, мол, я не принес в поняге живых соболей? Буду просить Ленина, пусть разрешит поймать живых соболей у Малютки-Марикан и выпустить в Баян-Уле… Приплод дадут, уживутся здесь.
- Уживутся, это уж точно. Корма здесь в избытке. Чего соболю не жить!
Чимита отложила шитье, надела шубу и вышла из дома.
"Дает знать, чтоб я уходил", - подумал Оська.
- Ждет теленочка от своей любимицы-коровы, - сообщил старик.
- А-а… Я подумал… Она меня… Значит, молоко свежее пить будем?
- Молочка-то бурхан послал, попьем. Мне радостно, сынок, что Чимита перестала чуждаться тебя. Замечаю, когда ты подолгу пропадаешь на охоте, она начинает беспокоиться. Это хорошо, слава пресветлому бурхану.
В избу вошла Чимита с новорожденным теленком.
- Смотри, бабай, какая у нас девочка! - показала свою ношу и весело рассмеялась.
Оська первый раз услышал ее смех и впервые увидел ее счастливой. Раскрасневшаяся, возбужденная Чимита была очень хороша.
- Э-э, сынок, добрая примета! В пути тебе обязательно улыбнется счастье.
- Спасибо, бабай, я пойду собираться.
- Сиди, баить будем, не спеши.
Чимита взяла новенькие рукавицы и протянула их Оське.
- Возьми, твои-то совсем прохудились, пальцы растеряешь по тайге.
Старый эмчи-бабай одобрительно крякнул.
- Вот-вот, дочка, жалей Оську, он добрый сосед.
У Оськи впервые в жизни приятно зашлось сердце.
ГЛАВА 5
Рано утром Оська увязал понягу.
- Выпятилась, как брюхата баба, белок много в нее наклал. А толку-то в том? Лучше б пару добрых собольков положил за пазуху, легче идти и денег больше получишь, - ворчал охотник.
Заглянул к соседу.
- Пришел трубку выкурить перед дорогой. Кто дома есть?
В темном углу раздался кашель, кто-то закопошился.
- Амар сайн, бабай.
- Мэндэ, мэндэ, хубун! Проходи, садись.
Молча закурили.
- Дальний путь-то у тебя?
- Однако, не меньше гусиного перелета.
- Ха, зачем охотнику по грязным дорогам мозолить ноги?..
- Дело есть. Так надо.
Старик тяжело вздохнул, низко опустив седую голову.
Оське стало не по себе.
- Не печалься, бабай, к пантовке вернусь.
- Будем ждать. Да поможет тебе бурхан.
- Спросить хочу, бабай, чо купить вам?
- Э-э, сынок, мне вроде бы уже ничего не надо… Чимиту вон спроси…
- Мне?.. Нет, нет, не покупай… Денег у нас нет, - сказала вошедшая Чимита.
Распрощался скупо. Легко зашагал к ущелью Семи Волков.
"Надо у бабая спросить, почему такое название дали", - подумал Оська. - Наверно, драка была тут. Погиб кто слабее. Волки погибли: воровали скотину у Чимиты. Она их и ухлопала, - вслух сказал Оська и больше не думал о Семи Волках.
Оськиным рукам было непривычно тепло. Даже жарко. Он снял новенькие рукавички - подарок Чимиты - и на ходу разглядывал их.
"Возьми, твои-то совсем прохудились, пальцы растеряешь по тайге", - снова послышался ему ее голос.
При этом воспоминании грубая душа Одинокого Волка сладко наполнилась солнечным жаром. Сердце хотело вырваться напрочь, улететь на легких крыльях. От этого непривычного чувства Оська остановился. Огляделся: то самое место, откуда он не так уж давно хотел пристрелить Чимиту. Он усмехнулся: "Во, как непонятно: то собирался убить, то хоть беги к ней…"
Оська посмотрел на гриву. Там курчавится дымок. А может, и в самом деле вернуться?
Бесшумно подлетела сойка, уселась на ветке ольхи и посмотрела на Оську круглым глазом.
- Слухай, сойка, пошто Оськино сердце горит огнем а?
- Спроси у Чимиты! - рассмеялась сойка и улетела к Духмяной, где на большом лугу паслись овцы и коровы.
- Ладно, оставайтесь… Скоро вернусь, - сказал Оська Духмяной. И пошел вниз по ущелью.
В самом узком месте знакомый завал, где он провел бессонную ночь после выстрела Чимиты. Оське почудилось, что ущелье ощерилось в язвительной улыбке.
- А чо лыбишься-то? Я же не знал, кто стреляет, одёжа-то парнячья на ней, - оправдывается Оська перед угрюмым ущельем, перед Духмяной, которая громко ругает камни, что мешают ее течению. С разбегу пинает их, а те упрямо молчат, не шевелятся. Речка ревет, перепрыгивает через них, скачет с камня на камень, а то и в сторону кинется. "Вжиг! Вжиг! Вжиг!" - стремится вперед и вперед.
Оська все это видит и слышит, потому что он хамниган - лесной человек, и вся окружающая его природа для него живая и умная. Вот почему и вечный разговор у него с деревьями, с рекой, с огнем, со зверями и птицами. Без этого он бы разучился говорить, мыслить, одичал от длительного пребывания средь этой громады леса, где одинокий человек всегда лишь песчинка, ничуть не больше.
Для Оськи они все живые существа, равные с ним по достоинству, вот он и бережет природу: никогда не пустит пожара, никогда не срубит без нужды дерева, никогда без надобности, ради развлечения или жадности, не убьет зверя.
Оська считает, что над ними есть духи-хозяева, которые защищают их и скупо отпускают на долю охотника зверей. Потому и клянчит он у духов-хозяев зверей, подает им приношения - брызгает спирт, бросает кусочки мяса и жира. Чем богат, тем и делится.
- В счастии пребывать тебе, Баян-Ула! Я пошел к купцу промыслишко свое сбыть. Потом пойду искать дорогу к Ленину. Путь мой дальний, пожелай мне счастья в пути, - поклонился Оська и пошел не оглядываясь.
Не прошел и "одной трубки" пути, сзади раздался выстрел.
- Тьфу. - Оська сердито оглянулся. Не поверил глазам: размахивая ружьем, к нему бежала Чимита. Он сразу как-то обмяк, вроде подтаял на холодном солнышке.
- О-бой, кажись, боги помогли, а? - спросил Оська у сосны.
- Шалишь, брат! - насмешливо прошипела упавшая с ветки кухта.
Чимита со всех ног подбежала к нему. Запыхалась, раскраснелась. Большие черные глаза сверкали от возбуждения.
- Оська, ты - ну прямо сохатый! Идешь шагом, а я бегом не могу догнать. Пришлось стрелять. Не забоялся?
- Зачем бояться, ты, соседка, поди не убьешь теперь.
- Эва, сказал тоже! Бабай со света меня сживет, если что… Только и слышу, что бурхан послал ему сына.
- Чо, сестра, пойдем вместе?
- Не-ет!.. Бабая не оставишь да и за скотишком доглядывать надо. Я принесла деньги. Бабай говорит - николаевские… Возьмет ли купец, нет ли? Если возьмет, то купи мне на халат делембы или там… не знаю, как назвать… Тонкого такого товару… И платок… с цветкам!!. Был у меня мамин платок, износился, вишь, одни лоскутья остались.
- На свои деньги куплю.
- Зачем твои деньги? Самому нужны будут. Женишься, бабу надо одевать.
- А если на тебе женюсь?
- На мне?.. Нет, нет! Я хворая, - девушка закрыла лицо и скрылась в ущелье.
Чимиты нет, а ее голос журчит в Оськиных ушах…
- Жди меня, Чимита, с подарками, а Миколки-царя деньги теперь никому не нужны. У нового хозяина - новые деньги, - сказал Оська и кинул в Духмянку старые николаевские монеты. Монеты, жалобно прозвенев, канули в темную воду. Оське показалось, что с этими серебряными монетами кануло и прошлое Одинокого Волка. Теперь нет Одинокого Волка, есть Оська Самагир - хозяин Баян-Ульской тайги, у которого есть старый бабай, есть Чимита, которая жалеет его - кормит вкусной горячей едой, шьет рукавицы. Не помнит Оська своей матери, которая ушла в страну предков, не обласкав сына, не зажился и отец, потому и рос он никому не нужным волчонком.
* * *
К полудню четвертого дня Оська вышел на широкую укатанную дорогу. У кромки лежали два закоченевших воробушка.
- Ук-ты-ы! Мороз-то какой. На лету замерзли, - удивился Оська. - Хорошо теперь сидеть только в кабаке за бутылкой огненной воды…
Пройдя верст пять, Оська вступил в кривую улицу русского села. Глянул: навстречу движется мужик - рыжая борода.
- Здорова, паря, где Антона юрта есть? - Остановил его Осип.
- Каво шпрашиваешь?
- Антон-охотник где живет?
- А-а, Антоха-шкорняк… Эва, здесь его дом.
Наискосок через улицу стоял старенький домишко. Оська толкнул дверь, вошел и сразу опешил: навстречу ему с ухватом в руках вышла высокая женщина. Из маленького чугунка в ухвате валит пар.
- Здорова.
- Проходи, охотничек, садись к печке, поди заколел с морозу? Чичас, паря, чайком тебя согрею, - пробасила она с удивительной своей высоты.
На широком мясистом лице у нее голубели добрые глаза.
"Такая здоровенная медведица, а глаза ребячьи, - удивляется Оська. - Через них всю ее душу видно, не худая баба, однако".
Самагир сел на широкую скамейку, закурил. Осмотрел избу. На передней стене висел портрет лобастого человека. "Наверно, Антохин батька… Однако, примесь бурятской крови есть".
- С Подлеморья вышел?
- Не-е… Антон где?
- На службе… Запихали беднягу… Он у меня теперя начальник.
- Ух-ты-ы!.. А до Ленина дорогу знат?
- Антон-та? А как же, все знат… До петухов читат бумаги. Замучилась с ним, спать надо, а уснуть-то при свете не могу. Чо греха таить, поднимаю лай, а он сам знашь, какой настырный, отмахнется и катит дальше, толька гумага шуршит.
- В какой дом сидит? - прервал ее Оська.
- А где волостно управленье было, вот там и находится.
- Э-э, паря, я зналь! - обрадовался Оська и шмыгнул к двери.
- Погоди, леший, чайку-то!.. Омулька с горячей картошкой.
- Пасиба, Антоха нада.
- Сядь, нехристь, обогрейся! Чичас придет.
Но Оська махнул рукой и выскочил во двор.
- Очумел, дикой! - за дверью нагнал Оську хозяйкин бас. Самагир усмехнулся. - "Голосина, как у попа Максима", - подумал он.
До бывшего волостного управления Оська проскочил сохачом, остепенился лишь на высоком крыльце канцелярии.
Зашел. Огляделся.
В обширной прихожей у "буржуйки" копошилась женщина.
- Э-эта, Антон где сидель?
Женщина мотнула головой на дверь в угловую комнату.
Оська робко подошел к высокой створчатой двери, погладил медную скобу и чуть толкнул дверь.
За столом, накрытым красной материей, сидел незнакомый человек и что-то писал.
Оська сердито повернулся, хмуро спросил у женщины:
- А где Антоха-то?.. Тут чужа, не наша сидит…
- Вот те и не "наша"! Налил шары, тунгусина! Поди, свою бабу-то за чужу признашь. Ишь какой! Ишшо и ревет.
- Чо кричаль, ворона-курица?
Сзади скрипнула дверь.
Оська оглянулся. По одежде перед ним стоял будто тот, что сидел за столом. Бороды нет, усы подстрижены. Взглянул в глаза: смеются…
- Ух, ты-ы! Однако, Антоха?!
- Я, я, Осип! Дай лапу-то, сохач!
- О-бой, Антох, ты сталь шибко молода! Борода долой… Я совсем не узналь.
- Как нашел-то меня?
- Сперва красна борода видель, потом твоя дом, потом твоя баба. Потом скорей сюда бежаль.
- Ха-ха-ха! Бежал, говоришь?
- Как сохата, ей-бо!
- Спухался ее?
- Не-е, тебя шибко нада, дело есть.
- Заходи, паря, расскажи о своем деле.
Оська вошел в кабинет Антона и уставился на простенок над столом. Там из красной рамки смотрел на Оську тот же, что в доме Антона, большелобый человек. Оську поразили живые проницательные глаза.
- Э-эта… кто така?
- Ленин.
Антон с грустью посмотрел на портрет и тяжело вздохнул.
Оська встревожился.
- А он, паря, чо: на Миколкином стуле сидит, нет ли?
- Умер он… Скончался.
Оська растерянно попятился, опустился на пол, закрыл шапкой лицо.
- Пропаль Оська… Малютка-Марикан не будет… Соболь не будет.
Антон поднял друга и усадил на стул, сел рядом.
Долго молчали они. Два таежника, два друга думали невеселые свои думы. Оська почуял, что Антон пристально глядит на него. Поднял голову, встретился с твердым, ясным Антоновым взглядом.
- Трудно, Осип, всем трудно, - тихо проговорил Антон. - Но ты не сумлевайся. Не те ноне времена, чтобы нам пропасть.