* * *
На самой гриве будто чья-то могучая рука выщипала сосняк, получилась небольшая веселая полянка, посередь которой стояла маленькая, с крохотными оконцами хижина.
Бурятка ожгла Оську косым взглядом, жестом остановила его и зашла в дом.
Через стенку донесся старческий, дрожащий голос.
- Чимита, ты в кого стреляла?
- Это не я…
- Э, бурхан!.. Отведи от нас злого человека… Кто же он?
- Прохожий хамниган, убил медведя… Шатун крался ко мне…
- Э-э, бурхан! Спасибо тебе, послал спасителя моей дочке. - Старик долго кашлял. Помолчав, продолжал: - Где же он? Надо отблагодарить, угостить его.
- Он здесь. Сейчас позову.
Девушка вышла к Оське.
- Заходи, - буркнула она, пряча глаза.
Перешагнув порог, Оська оказался в небольших сенцах. На него пахнуло травяным духом, степью, солнцем - на тонких, гладковыструганных шестах туго связанными снопиками висели лекарственные травы…
Пастушка открыла дверь.
В полутьме Оська разглядел сидевшего в переднем углу благообразного седого старца.
- Амар сайн!
- Мэндэ , добрый человек! Присаживайтесь. Не сердитесь на грубиянку мою. Э, она у меня… Э… - старик закашлялся.
- Она у вас очень смелая, стреляет, как хамниган, и со скотом одна управляется.
Лицо старца совсем сморщилось: он попытался улыбнуться.
- О, все хозяйство на ее руках… Да еще я со своей хворью.
Девушка молча поставила перед Оськой низенький столик. Принесла деревянную миску с кусками отваренного мяса.
Жирная баранина, осеннего забоя, была сочная, но без соли. "Давненько покинули людей, живут и соли не видят, - заключил Оська. - А почему бы не сходить до ближнего улуса? Два дня ходу. Боятся людей и не идут. А почему боятся? - спрашивал себя тунгус.
Потом хозяйка подала чай.
Оська никогда не пил такого душистого напитка, забеленного густым коровьим молоком.
От удовольствия Оська причмокнул и подал хозяйке пустую чашку.
- Каков наш чай? - спросил старик, заметив, с каким удовольствием опорожнил гость чашку.
- О-о! Наверно, этот чай везли издалека.
- Нет, он растет здесь.
- О-бой! Я бы никогда не подумал.
Насытившись, Оська рассказал старцу, куда и зачем идет. Попросил у него совета.
Старик задумался. А потом, глядя куда-то поверх головы гостя, заговорил словно сам с собой.
- Уж много лет живу в этих горах, целебные травы собираю. Знаю, какие травы целебны для человека, какие ядовиты. Охотничьих премудростей не ведаю. С лесом дружу, с лугами. Все мне там открыто, меня тайга не бережется, тайны свои не скрывает. Скажу тебе, сынок, что здесь рай для всякой живности. Никто здесь, от сотворения мира, не промышлял, потому и все живое расплодилось во множестве.
Долина эта тянется далеко вверх, верст на тридцать. Низины хороши скотоводу - луга и покосы. А травы-то какие! Наполовину лечебные. В пору цветения приди сюда - зарябит в глазах, любовью наполнится душа твоя…
У старца расширились глаза, в них засветились и тут же потухли огоньки. Посмотрев на Оську, продолжал:
- А кругом, до самой вершины речки, кедровник, сосняк и разнолесье. Орехи, ягоды… Белки тьма, есть хорь, горностай, хитрая лиса мышкует тут же подле речки. Есть огневки и даже встречал чернобурку. Горит, искрится вся на снегу! Их здесь целый выводок. Но нет соболя. А прижилися бы здесь… Пошто не принес в поняге парочку? - пошутил старик. - Рыба в речке, как в котле, кипит. А птицы всякой! - старик махнул рукой. - Охотнику здесь рай земной. Вот и название этим местам дали Баян-Ула - Богатые горы. А луговую низину и речку Духмяной прозвали. Здесь даже зимой пахнет травами.
"Болтливый хозяин-то, - подумал Оська. - А побаить, бедному, не с кем. Соскучился старый по мужскому разговору".
- Так… Какой же совет дадите, бабай?..
- Я молился бурхану, чтобы послал мне доброго соседа. Скоро закончится счет моим дням на земле. Уйду в страну духов. Тогда погибнет моя девочка… К людям она не пойдет… боится их.
Молодая хозяйка сердито взглянула на Оську и вышла во двор.
- Зачем бояться людей? Поди, не звери же.
- Э-э, сынок, есть причина… большая причина. Не зря мы схоронились в этих горах. Слыхал, поди, как народ убил белого царя Миколу, прогнал его нойонов. То дело без ущерба не обошлось. И в нашей семье был урон. Старший мой брат давно сгинул, сам голову в петлю запихал, а младший погиб, когда против царя попер, убили его белые. Его звали Бато, молодец мужик был, Чимита вся в него. В тот год пострадала и Чимита, в ее душу вселился злой дух. - Долго сидели молча. Оська успел искурить трубку, спрятать ее в кисет.
- А как же это случилось? - попробовал Оська продолжить разговор.
- Э-э, сынок, - очнулся старик, - она, бедняжка, видела, как офицерье да казаки изгалялись над ее матерью, как повесили на березе… Спужалась, душонка покинула тело, вот тут-то и вселился в нее злой дух… Замучилась девка, часто припадки бьют, стала людей бояться, темноты… Ой-ёй-ёй, беда, беда. Вижу, дело худом кончиться может, забрал скотишко, и подались мы сюда. Чимита прихватила отцову винтовку… Когда загнали скотину в Баян-Улу, то в горловине ущелья Чимита сделала завал. Так и живем. Только вот беда - нет соли… Сам пошел бы в улус да ноги отказали, а Чимиту никакими силами не заставишь идти туда. Вот и все, сынок.
- Спасибо, саган бабай… Я поставлю чум рядом с твоим жильем. Надоела мне жизнь Одинокого Волка… Надоела. Не сам я сбился с правильной тропы. Худые люди сбили. А здесь поправлюсь, однако.
Старик закашлялся, утвердительно закивал:
- Не уходи, сынок, живи с нами, охоться.
ГЛАВА 4
Оська взобрался на вершину гольца. Совсем рядом возвышался второй, почти такой же - округлый, с мягкими плавными очертаниями. Старый эмчи называет их "близнецами".
Отсюда, с большой высоты, Оська оглядывает незнакомую местность. Кругом цепи белоснежных гольцов. Между ними темные пади, широкие долины рек, с густыми синеющими лесами и белыми плешинами еланей и лугов. Холодком веяло от неуютных оголенных сиверов, кое-где поросших редким листвяком, багулом, ольхой. Приятно ласкали глаз солнцепеки, покрытые нежно-зеленым сосняком.
Оська чувствовал себя царем над всем этим необъятным простором. Он вроде бы орел, высоко парящий над синью тайги, по-хозяйски осматривающий свои владения. Он полновластный хозяин покорной ему дремучей тайги.
- Правду баит старый эмчи: надо сюда занести пару живых собольков, наших черных "баргузинцев", - сказал гольцу Оська, - вот тогда потягайся со мной кто хошь, с богатейшим хозяином тайги.
- Ха, хозяин нашелся! - вдруг горестно усмехнулся Оська. - Царь Микола отобрал Малютку-Марикан, а Ленин заберет Баян-Улу… Снова придется бродить по тайге Одиноким Волком… Хотя слыхал я своими ушами от мужика Антона, что Ленин горой стоит за бедный люд… Антоха врать не должен бы, он тогда у смерти за пазухой оказался.
Вдруг смуглое лицо тунгуса прояснилось, он улыбнулся и громко воскликнул:
- Ух ты-ы! Оська, Оська! Башка худо варит у тебя. Однако, надо упромыслить чернобурку и пойти к Ленину. Скажу ему: хищничал, был Одиноким Волком, теперь нашел Баян-Улу. Добрая охота здесь, Оська тут будет делать Новую Тропу. Не отбери, пожалста, Ленин, мою Баян-Улу. Ты же царя Миколку прогнал, говорят, не даешь в обиду бедных… Будешь и Оське-тунгусу другом, а?.. Прими пожалста, чернобурку…
Оська одобрительно крякнул.
- Однако, надо такую чернобурку добыть, чтоб от одного вида дух захватывало… Верно дело! - громко сказал он гольцу. - Может, отдаст Малютку-Марикан; если нельзя, хоть Баян-Улу оставит за мной. Скажу ему: буду беречь Баян-Ульскую тайгу, как дите малое… Вот бы наших подлеморских собольков пары две-три притащить. Плод от них пойдет… А то без соболя какая тайга. Оська сызмальства соболевщик, знает толк в этом деле…
Незаметно пролетело лето. На гриве теперь, рядом с избушкой старого эмчи, дымится чум Оськи Самагира.
Наступила тревожная пора. Чем ближе к покрову, тем чаще у Оськи поднывает сердце. Чаще снятся охотничьи соревнования.
Вокруг высоченной лиственницы, покрытой первым нежным, хлипким снежком, кто-то в широких олочах испетлял темный сиверок: катал снежный ком вперемешку с хвоей, листвой и ветками.
"Косопятый… Вона какие вмятины в снегу, много жиру, видать, наел в кедраче… Вишь, собрался спать. Затычку мастерил для берлоги… Где-то близко, не спугнуть бы", - Оська осторожно оглядывался.
Из-за обуглившейся колоды вылезла широкая косматая голова, злые маленькие глаза люто сверкнули. Мишка заревел, оскалил кривые клыки, встал на дыбы и, потрясая лапищами, пошел на маленького Оську.
Охотник вскинул ружье, проговорил:
- Пошто не схоронился, дедушка?
Зверь был уже в пяти шагах. Оська плавно нажал на крючок.
Огромная туша жирного медведя покорно распласталась у ног охотника. Внутри у зверя еще яростно клокотала жизнь, не желала покидать теплое, сытое тело. Но что поделаешь, - маленькую пулю не пересилишь, а у охотника есть еще и нож. Оська наклонился, ткнул ножом медведя в горло, брызнула струей кровь, зверь прикусил язык. Оська с трудом раскрыл медвежью пасть, всунул палку, чтоб из раскрытой пасти "вылетела" душа медведя.
- Ты, дедушка, не сердись на меня. Прости Оську Самагира за нерасторопность. Вина много пил, похмелье замучило, - громко причитал охотник. - Ух, сколько набежало мурашей-то, видать, со всей тайги собрались. Сто чертей им в глотку, щекотать будут тебя.
Оська вынул нож и начал свежевать зверя, а сам уговаривает его:
- Дедушка, это не шкуру с тебя снимают. Муравьи щекотят тебя. А пчел-то налетело! Наверно, ты их разорял. Ты же любишь мед жрать, муравьиный спирт пить! Вот и обозлил их… Кыш, черти, кыш! Не будите дедушку! Ему надо крепко спать, зима-то уже пришла. Ух, она злая! Однако, мы пропадем от мороза. Один дедушка отоспится в своей теплой берлоге. Кыш, черти, кыш! - "обманывает" Оська убитого зверя по древнему обычаю тунгусов, а сам быстро-быстро работает ножом, снимает пышную бурую мишкину шубу.
* * *
Вечером в доме старого эмчи справляли праздник начала охоты. Чимита наварила целую чашу медвежатины. По просьбе Оськи она отварила и лапы зверя - самую любимую Оськину еду.
А эмчи гладит пышную шерсть мишкиной шубы, довольный подношением соседа, улыбается.
- Теперь я буду валяться на мягкой постели… Бока не будут болеть… старым костям покой… Насекомые не полезут… Спасибо, сынок, за подарок, - благодарит дед Оську.
У эмчи весело на душе. Нет теперь печального одиночества. Есть у него молодой, сильный сосед.
- Дочка, неси-ка араку! Загуляем назло всем хворям, - развеселился старина.
Чимита поставила перед мужчинами две большие деревянные миски с мясом и берестяной туес с аракой.
Эмчи трясущимися руками разлил по чашкам араку. Долго читал молитву, затем окропил вином вокруг себя, вылил несколько капель на огонь, бросил туда же кусочек жира.
- О великий бурхан! Будь благосклонен к другу моему Осипу, посылай навстречу ему быстроногих зверей.
Мужчины выпили по чашке араки и принялись за еду. Брали руками мясо, у самых губ отрезали ножами.
Старик выбирал что помягче, а Оська грыз и сосал медвежью лапу.
Оська не заметил, как Чимита вышла из дома.
- Хозяйка, выпей-ка с нами! - проговорил он и осекся.
- Она глядеть на еду не может. Пускай маленько охолонется на улице. Может, ей полегчает.
- Не пойму, эмчи, пошто не можешь вылечить ее?
- Травы не помогают. Однако, когда станет матерью, оздоровит; новый человек изгонит из тела все хвори.
Выпили по второй чашке молча. Старик захмелел, стал еще болтливее. Поднял указательный палец: слушай, мол, Оська…
- Медведь шибко полезная скотина, в нем полно всяких лекарств, как в изюбре: панты мы варим, от них большая польза. А медвежий жир и желчь ничуть не хуже: больны легкие или простуда в ногах и руках, - медвежий жир первое средство. Сила в нем страх какая!
Попробуй-ка намазать этим жиром обутки, через день-два сгорит кожа. Соображаешь? Ежели где заведется гнойная рана - в животе, в легких, - медвежий жир враз все очистит…
- Гляди-ка!.. - удивился Оська. - А у нас, хамниганов, от всякой хворобы совсем еще молодые уходили к предкам. А жир-то совсем простое дело, нам его не покупать…
- То-то и оно… Вот было со мной, слушай-ка… Однажды я простыл. Стал донимать меня кашель, едва дышу. Все свои травы перепробовал, мало помогает… Пошел через силу искать одну траву, надежда на нее у меня была. Эх-хе, брат, всем охота жить-то. Вот иду, а впереди гром грохотнул: обвал в горах произошел. Подхожу к тому месту, смотрю - падь-то всю забило. Обходить далеко, нет силы. Пошел напрямик. Вижу, в одном месте торчит из-под камней медвежья лапа, задавило его обвалом. Ну, откопал я зверя. Матерый, жирный был медведь. Нажарил мало-мало шашлыку. Кровь его течет, жир капает. Наелся, а до того много дней ничего в рот не брал… ладно, думаю. Еще нажарил, чайком запивал. Утром стаскал мясо в пещеру, лед был в той пещере. Возле сделал себе шалашик из корья. Из-под скалы ключик бьет с кислой водицей. Пьешь, язык щиплет, напиться не можно. Кругом сосновый бор, травы в скалах дурманящие растут. Благодать! Дышится легко, жрать стал, никакого уёму нету.
Слава бурхану, отвязался я от хворобы. Летось покажу тебе то место. Дойти-то не сумею, растолкую только, сам разыщешь.
После ужина Оська ушел к себе. В остывшем чуме было неуютно.
- Человеческим духом даже не пахнет, - пожаловался Оська очагу.
Растопив очаг, он выглянул наружу и увидел соседку.
- Чимита, зайди посидеть! Курить будем, побаем.
- Сам кури, - буркнула на ходу Чимита.
"Ждала где-то, мерзла, пока не ушел; как увидит меня, так и отворачивается, - подумал Оська. - Старается скорее улизнуть… Эх, выздоровела бы! Цены ей не будет. Работящая. Рукодельная… Глаза-то у нее какие, прямо две черные звездочки сверкают. Добрая баба будет… А дети появятся, злой дух покинет ее тело".
* * *
Ранним утром, когда еще спали соседи, Оська надел понягу с двухдневным запасом еды, привычно подцепил на рожок поняги ремень берданки и легким шагом направился вверх по Духмяной.
На восходе солнца Оська поднялся на крутую гору, откуда проглядывалась вся долина Баян-Ула. Порывшись за пазухой, достал несколько разноцветных лоскутков, привязал их на сучья кряжистой сосны: сделал приношение духам.
Пока поднимался, добыл штук шесть белок и тут же ободрал их. Осмотрев пушистый мех, остался доволен, - выходилась белка, очистилась, эвон мездра-то белешенька. Под сосну положил медвежьего сала, мяса и повесил на сук беличьи шкурки.
- Великий Мани! Владыка и повелитель всех лесных духов. Тебе подвластны духи - хозяева гольцов, лесистых гор, солнечных долин и хмурых сиверов. Кланяется тебе Оська Самагир, пусть твои друзья, лесные духи-хозяева, гонят в Баян-Улу больше зверя. Пусть они бегут на ловца Оську, на верный выстрел, - громко провопил эвенк. Великий Мани, силу дай рукам и ногам моим, зоркость глазам, твердость сердцу. Злых духов прогони за семьдесят хребтов от моей тропы.
Оська перевел дух и продолжал:
- Мани! Богиня Дунде! Духи - хозяева тайги! Оська Самагир вам богатые дары поднесет: огненной водой напоит, крови даст, сала и мяса сочного даст. Будьте милостивы ко мне. Мне нужно много меха, мяса и шкур звериных. Мой новый чум совсем пустой и бедный. Мне нужна мука и чай, свинец и порох. Мне нужна искрометная чернобурка, с которой пойду к самому большому начальнику, имя которого Ленин. Разговор у нас с ним будет.
Оська пошел вниз к Духмяной.
- Однако теперь мне будет талан, - сказал Оська, - мою просьбу слышал сам Мани - владыка Верхней Земли. Слышала богиня Дунде и все духи - хозяева Баян-Ульской тайги. Талан будет!
У речки Духмяной попил чаю.
Ворчит речка, клокочет, шипит. Жалуется на мороз в гольцах, который по всему пути развесил на прибрежных кустах сосульки, тонким ледком покрыл торчащие из воды камни.
- Ш-ш-шкоро зима! Ш-ш-шкоро зима! - шипит речка.
- Пусть придет! Встану на лыжи и пойду искать Ленина, - говорит ей Оська. - Пошто ревешь, нудишь? Тебе-то худо рази? Укроешься льдом и снегом, спи да спи себе. Оська пошел вверх по речке.
* * *
К вечеру второго дня, весь увешанный белками, Оська подошел к гриве. За два дня добыл более сорока зверьков, но был недоволен.
- Белка есть белка… Вот бы соболька упромыслить, был бы толк, - ворчит Оська. - Добрая собака - ей хоть на нос белку сажай, не гавкнет, все будет выслеживать соболя. Так и я.
Вот и крошечная елань. Над холостяцким чумом курчавится дымок.
- Чимита затопила… Дикуша, а сердце доброе, - проговорил Оська.
Заслышав шаги охотника, Чимита выскочила из чума, пустилась без оглядки.
- Мэндэ, Чимита! - крикнул Оська вдогонку, но девушка юркнула в сени.
Оська вздохнул и ввалился в чум. В очаге весело потрескивал огонь. Вкусно пахло отваренным мясом. На подвесном тагане, окутанный паром, висел котел с жирными кусками медвежатины, на втором - чайник с душистым розовым чаем.
- Уа-а! У меня в чуме все, как у доброй бабы, - воскликнул Оська, - наверно, эмчи-бабай заставил ее.
Не раздеваясь, положил на камни у очага чистую доску и вывалил из котла горячие куски мяса.
- Сварила с диким луком… и еще чем-то, вкусным припахивает… - проговорил Оська. Схватил самый большой кусок и начал есть.
На Оську еда никогда не "жаловалась". Быстро расправился с мясом, до дна опорожнил чайник.
- Чай-то со сливками… Жалеет охотника. Надо отнести ей белок, пусть сошьет себе шапку.