- Пейте, пейте. Так что там у нас с хорошими вестями? Меня интересуют прежде всего физика и "Тангейзер". Как вы думаете, Геринг будет упрямиться и дальше?
- Я полагаю, мой фюрер, что рейхсмаршал успокоится и все поймет. Дайте только срок. Что касается остального, то у меня запланирована встреча с Фроммом, Мильхом и рядом ученых, которые работают в этом направлении.
- Постарайтесь разобраться детально. Что им нужно, что они обещают. На этом нельзя экономить.
- Мне кажется, Фромм это прекрасно понимает. Думаю, и Мильх тоже, - добавил Шпеер.
- Вот и хорошо, Шпеер, вот и хорошо. И постарайтесь, чтобы они действовали как можно осторожнее. Вы же знаете ученых: эти люди слишком оторваны от жизни и ради раскрытия всех тайн готовы поджечь земной шар… Однако я, к счастью, до этого не доживу.
- Все будет в порядке, - заверил Шпеер. - Что касается "Тангейзера", то здесь пока ясности меньше. Во-первых, информация из Африки практически не поступает, и мы узнаем о том, удачно или нет завершилась операция, лишь спустя определенный срок. Во-вторых, бригаденфюрер фон Лоос утверждает, что отряд подобран надлежащим образом и только что-нибудь непредвиденное может отрицательно сказаться на его судьбе.
- А что этот подполковник, который наехал на мину?
Шпеер в очередной раз подивился памяти Гитлера и сказал, отложив вилку:
- Подполковник Рике умер, мой фюрер. В самолете, уже почти в Германии.
- Жаль, жаль… - Гитлер аккуратно отрезал кусочек морковной котлетки и буркнул, перед тем как засунуть ее в рот:
- Они провалят все. Попомните, Шпеер, они провалят все.
- Мой фюрер, - решился Шпеер. Он отодвинул тарелку. - Мой фюрер, я думаю, вся эта затея с "Тангейзером" - чистой воды афера. Я ознакомился с ситуацией ближе. Основываться на неоконченной работе достаточно сомнительного археолога, который к тому же повредился в рассудке… Только Зиверс может заниматься подобным.
- Не только Зиверс, - возразил фюрер. - Знаете, Шпеер, я боюсь, что мы попросту можем повторить историю с ядерными исследованиями. Древняя мудрость таит страшные секреты, которые не может объять человеческий ум, пусть это даже ум величайшего ученого. Поэтому лучше переоценить ситуацию, чем недооценить. Вы не знаете, но я вам скажу: три года назад русские едва - едва! - не заполучили в свои руки то, что сделало бы нынешнюю войну невозможной. Полноте, да нас просто уже не было бы! Они бы растоптали нас. растерли в кровавый порошок. Я иногда думаю об этом, но обычно стараюсь гнать подобные мысли прочь. Так что сегодня нужно использовать все возможности, и реальные, и самые мифические на первый взгляд. Подумайте сами: что мы теряем в худшем случае? Отряд. А что мы можем приобрести? Может быть, победу над миром, силу, равных которой нет! И тогда… - Гитлер помолчал. - Тогда… Даже я не знаю, что будет тогда, мой уважаемый Шпеер.
28
Не поможет вам бегство, если вы бежите от смерти…
Коран. Сонмы. 16 (16)
- Вы помните моего отца? - спросил Юлиус. Араб покосился на него и сделал неопределенный жест, словно месил что-то кулаком.
- Не понимаю, - признался Юлиус. - Отец писал о вас… "Если бы Муамар ушел, пустыня поглотила бы меня, как глотала она тысячи подобных мне". Вы его спасли от смерти?
Проводник покачал головой.
- Возможно, он оценивал это именно так… Я искренне вам благодарен. К сожалению, я никак не могу вас вознаградить, я беден и к тому же не совсем свободен…
Араб посмотрел Юлиусу прямо в глаза. Постоял, потом решительно указал пальцем на север и кивнул.
- Вернуться?
Араб снова кивнул, это могло быть только утверждение.
- Это невозможно.
Снова энергичный кивок, снова палец на север.
"Если бы каждый, кто шел с нами, знал о предстоящих трудностях, о том, какова пустыня на самом деле и что она скрывает в своих отвратительных прожаренных солнцем недрах, эта экспедиция не состоялась бы. Только я да Муамар пошли бы туда снова, но он покинул меня, а я немощен и окружен стеной непонимания"…
Отец писал это, вернувшись отсюда.
Он вернулся живым.
Что мешает вернуться живым его сыну?
- Нет, мы не будем возвращаться, - решительно сказал Замке. - Мы должны дойти до конца. Вы можете объяснить, куда и как мы движемся?
Муамар издал короткий глухой звук, более всего напоминавший смешок, и отвернулся, всем своим видом демонстрируя окончание беседы.
- Что за дерьмо, - сказал в сердцах Каунитц, растирая правую щеку - после контузии в Норвегии она у него немела. - Мы едем, сами не зная куда. А если этот молодчик приведет нас к своим головорезам на верблюдах?
- У нас пулеметы, - возразил Богер.
- Ночью мы будем дрыхнуть, они подкрадутся и перережут нам глотки.
- Муамару можно доверять, но доверять с оглядкой, - сказал Фрисснер, - И бояться его не следует.
- Черт с ним, с этим сумасшедшим арабом. Скажите мне лучше, что это такое?
Все посмотрели в ту же сторону, что и Каунитц.
- Я ничего не вижу, приятель, - сказал Макс.
- Смотри внимательнее. Вон там, где чахлый кустик торчит из песка.
Фрисснер прищурился и действительно увидел… Зыбкое дрожание воздуха, но не просто жар от раскаленного песка, - а вибрация, радужными волнами разбегавшаяся по воздуху. Незримое на миг становилось то зеленым, то ярко-оранжевым, то вспыхивало сразу всеми цветами спектра.
- Метров триста, пожалуй, - оценил Каунитц. Фрисснер повернулся и окликнул ученого:
- Господин Замке! Скорее сюда! Солдаты тоже увидели - они бросили свои нехитрые занятия и повскакивали с мест.
- Очень, очень любопытно, - пробормотал Замке. - Я такого не видел.
- Что это?
- Это кочующий оазис. По преданию, он нередко появляется вслед за песчаной бурей, и если войти в него, можно видеть будущее.
- Можно что? - переспросил Ягер.
- Видеть свое будущее… - задумчиво повторил ученый.
- Какого черта?
- Нет, действительно. Об этом писал еще в шестом веке Музаффар Хаммади. Об этом упоминают "Странствие Джелала", записки нескольких абиссинских торговцев и командиров отрядов, посылавшихся негусом на разведку пустынь, работы более поздних исследователей… Говорят, это безвредно. Тем более, будущее это отдаленно, да и не всегда реально. Может быть, мираж…
- Тогда какого черта? - снова повторил штурмбаннфюрер, - Сказки, господин археолог!
- Возможно, - покладисто согласился Замке. - Проверить эти сказки можно единственным способом.
- Каким же?
- Войти в кочующий оазис.
- Я не собираюсь этого делать, - сказал штурмбанфюрер.
- Это абсолютно безопасно, уверяю вас.
- А я вот схожу, - весело сказал Богер, откладывая автомат. - Интересно посмотреть, что там будет с войной и получу ли я генеральские погоны и Рыцарский крест.
- Не дури, Макс! - рявкнул Каунитц. Он, кажется, не на шутку перепугался.
- Капитан… - растерянно сказал Замке. По его глазам за стеклышками очков Фрисснер понял, что ученому очень, очень хочется сунуть свою умную голову в это колышущееся марево. С виду - обычный воздух, что там может быть страшного? Чушь. Сказки. Пустынные миражи.
- Ради бога, - сказал он.
Ягер скрипнул зубами, но смолчал. Муамар снова оказался рядом, возник бесшумно и почти моментально. Замке что-то спросил у него, араб развел руками.
- Я спросил, видел ли он раньше кочующий оазис.
- А он что?
- Я часто не понимаю его жестов…
- Метров сто, - отметил Богер и направился навстречу мареву. Ученый, увязая в песке, поспешил за ним.
- Они оба идиоты, - прошипел Ягер. - Остановите их, штурмбаннфюрер!
- Ерунда, - бросил Фрисснер.
- Вы ничего не понимаете!
- Вы тоже.
- Если с ученым что-то произойдет… - начал было Ягер, но Артур дернул его за рукав:
- Смотрите!
Кто-то из солдат громко охнул. Из середины мерцающей зыби во все стороны разбежались лучи, потом собрались в пучок и словно выстрелили навстречу идущим фигуркам Богера и Замке.
Через мгновение они исчезли в переливающихся струях света.
… Макс Богер открыл глаза.
Дощатый пол, окрашенный темно-красной краской.
На темно-красном - более яркие пятна. Кровь.
- Ты очнулся, немецкая свинья? - спросил ехидный голос над головой. Это прозвучало на плохом немецком, а вслед за вопросом на спину Богера наступил тяжелый башмак.
- Что… - прохрипел Богер. - Что…
- Он ничего не подпишет, - сказал другой голос.
Говорили уже по-английски. - Майкл, ты проспорил мне выпивку.
- Еще рано, - отозвался Майкл, ерзая ботинком по спине. - У меня и не такие говорили. Видел бы ты этого типа из лейбштандарта "Адольф Гитлер"… У него было наград больше, чем трипперных морских пехотинцев в госпитале Дюнкерка, а сломался через полтора часа.
- Этот держится третий день.
- Просто он еще не понял, что его ожидает. Эй, немецкая свинья! - уже снова по-немецки. - Ты меня слышишь, я знаю. Что, больно? Это тебе не пихать евреев в печку! Вставай, мы будем разговаривать, как джентльмены.
Нога исчезла, и Богер, кряхтя, встал на четвереньки. Все тело было налито ноющей болью, рот наполнен каким-то густым месивом… Макс сплюнул и увидел кровавые сгустки и бело-розовые осколки зубов.
Скривившись от дикой боли в спине и ребрах, он все же поднялся на ноги и разогнулся.
За столом сидели двое симпатичных молодых парней в американской военной форме. Лейтенанты, белобрысые, румянощекие. Один из них курил, второй разравнивал на столешнице мятый исписанный лист бумаги.
- Итак, штурмбаннфюрер СС Богер, готовы ли вы подписать чистосердечное признание, чтобы предстать перед судом с чистой совестью? - спросил он.
- Чем быстрее ты это сделаешь, тем быстрее получишь сигарету, - сказал второй. Так, значит, он и есть Майкл.
Макс стоял, покачиваясь.
- Учись у Робби Бирна, - сказал первый. - У него он бы давно все подписал.
- К черту, - окрысился Майкл. Богер прочитал таблички над нагрудными карманами… Фамилия Майкла была Кэссиди. Фамилия второго - Джером.
- У вас семья, штурмбаннфюрер Богер. Жена, двое детей, мать-старуха. Вы ведь не хотите, чтобы мы лишили их продовольственных карточек? - вкрадчиво спросил Джером, постукивая по столешнице кончиком автоматического карандаша. - Мало того, мы можем передать их красным, а знаете, что они делают с семьями офицеров СС?
- Я… не воевал на Восточном фронте… - выдохнул Богер.
- Им плевать, воевали вы там или нет. Мы передадим им сопроводительную записку, где укажем, что вы пытали русских военнопленных в Дахау и Треблинке. Мы даже можем предоставить соответствующие фотографии. Поэтому разумный человек - а вы же разумный человек? - подписал бы вот это заявление и спокойно отправился бы в камеру.
Кэссиди поднялся и сделал шаг к Максу. Он постоял несколько секунд, потом коротко ударил его в живот.
Боль разлилась по всему телу жаркой волной, но Макс устоял на ногах.
- Вот! - Кэссиди ткнул ему в лицо смятый листок. - Ты должен это подписать! Ты должен это подписать, нацистская свинья!!
"…признаю свое участие в пытках и последующем расстреле восемнадцати летчиков Британских королевских ВВС… карательная операция в Чехословакии, в ходе которой расстреляно около ста мирных жителей…"
- Я не был в Чехословакии! Я не расстреливал британских летчиков!
Удар.
Еще удар.
Богер упал навзничь и почувствовал, как тяжелый армейский ботинок Майкла Кэссиди наступает ему на гениталии, как придавливает их к дощатому полу…
После этого он потерял сознание.
29
Для Аллаха это не трудно.
Коран. Ангелы. 18(17)
Искалеченную артритом левую руку Юлиус Замке затягивал в черную перчатку. Этот ежеутренний ритуал был для него испытанием. Каждое движение отдавалось в скрюченных пальцах болью, от которой на лбу выступал крупными каплями пот и дыхание становилось прерывистым. Казалось бы, возраст позволял сделать исключение в тот или иной день, но старый Замке мучительно стеснялся этой руки, как будто она была не болезнью, а уродством, которое лучше не показывать родным и близким, и уж тем более не выносить на всеобщее обозрение.
Юлиус знал, что в институте ходят слухи об этой руке. Поговаривают, что он потерял ее во время какого-то рискованного эксперимента или во время взрыва, или в годы войны, отправившись на фронт простым солдатом. Вздор! Старый академик только посмеивался про себя, слушая очередное донесение своих информаторов. Никакого взрыва не было, ни какого эксперимента тоже, а уж истории про простого солдата распространяла только зеленая молодежь с первого курса. Просто артрит в разбитых старческих суставах.
Облачившись в свой парадный костюм и приколов к лацкану значок "Почетного легионера СС", с двумя серебряными рунами Зигель на фоне алых языков пламени, Юлиус Замке вышел из дома. Провожающая его до машины старшая служанка спросила:
- Какое меню вы бы хотели на сегодняшний ужин, господин Замке?
Юлиус в растерянности остановился перед открытой дверью черного "мерседеса". За два года, прошедшие после смерти жены, он так и не смог привыкнуть к этому ежедневному вопросу. Раньше все вопросы, связанные с завтраком, обедом и ужином, решала Этель.
- Знаете, Сельма, - нашелся Юлиус. - Сегодня ко мне в гости должны приехать дети… Свяжитесь, пожалуйста, с ними… Будут внуки…
- Хорошо, господин Замке, - служанка юркнула было за дверь, но вдруг остановилась. - Когда вас ждать, господин Замке?
- Сразу после парада небольшой фуршет… - задумчиво произнес Юлиус. - Я задерживаться долго не буду… Значит, где-то часам к трем.
Сельма сделала книксен и ускакала внутрь дома.
Замке знал, что про него и его молодую служанку в институте тоже идут пересуды. Но это была уж полная дребедень, не имеющая под собой никаких оснований. Этель была единственной женщиной в его жизни, с ее смертью остальные женщины перестали для Юлиуса существовать.
Водитель знал, куда нужно ехать, и "мерседес" мягко тронулся с места. Мимо окна замелькали дома, деревья, люди. Юлиус откинулся на сиденье и, кажется, задремал. По крайней мере, ничем другим нельзя было объяснить то, что он вдруг осознал себя стоящим посреди пустыни, под жарким солнцем, внутри светящейся круговерти разноцветных струй и какого-то марева.
Машина вздрогнула, останавливаясь, и Юлиус Замке снова ощутил себя в настоящем, живом и цветущем Берлине, празднующем сорокалетие Справедливой Победы.
"Мерседес" остановился позади правительственной трибуны. К задней дверце подскочили два молодца из юношеского корпуса СС имени Генриха Гиммлера. Замок мягко щелкнул, и надежные руки вежливо помогли Юлиусу выбраться из автомобиля.
- Благодарю… - рассеянно произнес Замке. Он никак не мог забыть свой недавний сон. Солнце и пустыня были настолько яркими… Когда-то, кажется, это все уже было. Вот только когда?
- С вами все в порядке? - осторожно и вежливо поинтересовался двухметровый юноша, чуть наклонившись к Великому Академику, личности легендарной.
Замке поднял глаза на молодого эсэсовца. Живой продукт гитлеровской программы национальной евгеники: светлые волосы, четкие черты лица, прямой нос, в глазах голубизна отшлифованной стали.
- Все хорошо, мальчик… Спасибо… - Замке почувствовал себя очень старым. Рефлекторно мазнул взглядом по фамилии на специальной табличке молодого человека. - Богер?
- Так точно!
- Скажите… А Макс Богер вам…
- Так точно, дед, господин Великий Академик!
"Да, а вот правильно общаться с начальством дед парня не научил… - подумал Замке. - Эко раскричался. Вон уже оборачиваются".
Он рассеянно, но тепло потрепал парня по плечу, куда смог дотянуться, и направился на трибуну.
Сегодня обещали даже появление самого фюрера. Жив еще старик.
Замке взошел на трибуну. Навстречу учтиво поклонился однорукий Аксман, рядом - два не менее учтивых молодых генерала, Юлиус их не узнал.
От обилия красного на площади перед Рейхстагом запестрило в глазах.
"Да что же сегодня со мной?" - мелькнула мысль. Он похлопал по карману, где всегда лежала скляночка с нитроглицерином. На месте ли?
- Господин Замке! - Человек с мягкими чертами лица престарелого школьного учителя подошел почти вплотную. - Как приятно, что вы принимаете участие в сегодняшнем параде.
Без своей формы этот человек походил на простого штатского интеллигента, и со стороны его разговор с Великим Академиком казался беседой двух ученых мужей.
- Поверьте, господин Гиммлер, я тоже рад увидеть этот великий день, - ответил Замке, по привычке выпрямляясь и с легкой стариковской завистью оценивая, насколько хорошо сохранился этот великий человек. - Скажите, ваш сын все так же занимает тот высокий пост в Имперском университете в Вашингтоне? Слухи… Может быть, я могу чем-то помочь?
- Слухи, мой милый Юлиус. - Гиммлер взял Замке под локоть и повел к месту в правительственной ложе. - Как всегда не имеют под собой никаких оснований. Эти волнения… Все из-за того революционного открытия в атомной физике. Я, как вы сами понимаете, слабо разбираюсь в этих научных вопросах. Я политик. К тому же уже очень старый политик…
- Ну, Генрих, не прибедняйтесь. Это не идет к вашему молодецкому виду… - сказал Замке. Гиммлер рассмеялся.
- Если бы все было так, как вы говорите. Увы, годы не идут мне на пользу. И если бы не дети… - Гиммлер покачал головой. - Я не видел своих внуков уже год! Страшно подумать, как они, должно быть, изменились.
- О, мне в этом смысле несколько легче. Мой сын работает в дрезденском исследовательском центре. Приезжает довольно регулярно. А дочери сейчас где-то в Польше, но должны прибыть сегодня к ужину. - Сказав это, Замке чуть не прикусил себе язык. Какого черта он упомянул дочерей в присутствии Гиммлера, который очень тяжело переживал трагедию, случившуюся с его дочерью Гудрун. Девушка погибла семь лет назад во время восстания на востоке.
- Да… - Гиммлер печально смотрел на площадь перед трибуной. - Это великолепно, семья за большим столом. Иногда я жалею, что пошел в политику. Это так расшатывает семейные узы… Но такое уж было время. Сейчас об этом мало кто помнит. Вы помните?
- Я? - У Замке внезапно поплыли перед глазами разноцветные круги. Лицо стало неметь. Он помотал головой, чтобы развеять туман. - Конечно… Страшная разруха, инфляция, голод… Люди так ослабли, что умирали от тех болезней, от которых сейчас можно вылечиться в один день. Да и тогда это не было бы проблемой, если бы не цена пенициллина на черном рынке… Страшно. Валютные долги, курс доллара, который поднимается до обеда и еще больше поднимается после обеда на бирже. Большая заслуга… Тот надзиратель в лагере, где я…
- С вами все в порядке? - обеспокоенно спросил Гиммлер.
- Да, да… - Замке вдруг стало жарко. - Конечно. Все хорошо, просто сегодняшнее солнце… Оно так… Жарко…
- Эй, там! - Гиммлер махнул кому-то за спиной. - Моего личного врача! Живо! Ваше лекарство? Где оно?
- Тут… - Замке начал хлопать себя по карманам. - Тут… Было…