- Он что, сошел с ума? - спросил Замке, поглядывая в спину Ягеру.
Фрисснер поднял брови:
- На основании чего вы делаете такой вывод?
- Ну… Он швырнул в песок бумаги.
- И что? Это же копии…
- Понимаете, это очень ценные бумаги. Фактически вся наша экспедиция строится на этих документах.
- Я полагаю, что она почти закончилась, - ответил Фрисснер - Мы очень близко к цели.
- Осталось еще три приметы и собственно Зеркало, не забывайте об этом. Конечно, о нем написано очень мало, но даже эти крохи могут пригодиться…
- Бросьте, профессор, - сказал Артур. - Если Ягер и помешался, то вряд ли об этом можно судить по тому, бросает он бумажки на землю или не бросает. В чем-то я могу с вами согласиться, но больше склоняюсь к тому, что Людвиг никогда особенно нормальным и не был.
Замке ничего не ответил.
Они подошли к грузовику, когда солнце уже щедро раскровенило небосвод. Ветерок унялся, а жара стала спадать, предвещая ночной холод.
К чести Ксавьера Лангера, солдаты не разбежались, не сделали попыток уехать и не стали легкой добычей арабов. Фрисснера встретил Вольдемар Хенне, который дежурил в охранении.
- Ну что? - спросил Артур у Лангера.
- Все в порядке, господин капитан. Два раза мы видели что-то темное там… - Он указал рукой на запад. - Но я дал команду не стрелять. Мало ли что это могло быть…
- Где видели черное?
- Там… - Лангер снова указал рукой. Фрисснер всмотрелся в указанном направлении, прикрываясь рукой от солнца.
- Ничего не вижу…
- Это как будто проявлялось из ничего. Вдруг там что-то образовалось… Игра света или что-то вроде того. Может быть, мираж?
- Может быть… - Артур смотрел в направлении, указанном Лангером. Солнце медленно садилось, и казалось, что где-то за горизонтом ходит кто-то огромный, но едва заметный на фоне пламенеющего неба. - Может быть… Спасибо, что сообщили, Ксавьер. Пойдите разберитесь с едой…
Когда Лангер отошел, Артур еще некоторое время всматривался в даль, как вдруг понял, что слышит какой-то непрекращающийся шум. Бормотание. Он оглянулся в поисках исгочника и увидел коленопреклоненного Фрица Людвига, который громким шепотом читал молитвы.
Фрисснер вслушался
- Господи, спаси и сохрани меня. В этих песках только на тебя уповаю, ибо ты моя защита и опора в трудный час. Отврати от меня взоры врагов моих, отврати от меня огонь ружей их и жар этого чужого солнца. Верю в твою силу, господи, верю в защиту твою. Уповаю на твою милость и опеку…
Фриц Людвиг явно состряпал эту молитву сам. Эти слова, наполовину выхваченные из Библии, которую он держал в руках, наполовину обусловленные реалиями жизни, были искренними, честными, наполненными. Самый настоящий заговор, древний, почти языческий. Наверное, именно так составлялись те самые молитвы, которыми зачастую бездумно и бестолково пользовались современные христиане. "Господи, спаси… На тебя уповаю…" Эти простые слова шли из глубин души человеческой, той самой, которая когда-то, может быть, вышла из рук Всевышнего.
- Господи, спаси и сохрани меня. Ибо верю в силу твою… - раскачиваясь, шептал Фриц Людвиг. - Господи, спаси и сохрани меня… Господи…
Фрисснер вдруг понял, что не разум Фрица говорит сейчас, а что-то другое. Как будто потерявшийся ребенок обращается к отцу… Старается докричаться до него, хотя родителя не видно, он где-то далеко.
- Только его никто не слышит, - внезапно сказал кто-то над ухом.
Фрисснер вздрогнул, обернулся. Рядом стоял Ягер.
Штурмбаннфюрер что-то прихлебывал из миски и вкусно хрустел галетой. Фрисснер ощутил, что сильно проголодался.
- Что вы сказали?
- Не важно, - туманно ответил Ягер и направился к костерку, возле которого что-то колдовал Шинкель.
Фриц Людвиг продолжал молиться до наступления темноты. Когда на небе высыпали первые звезды, он заступил в дозор.
Фрисснер еще долго видел его фигуру, то пропадающую, то снова появляющуюся в свете костра. Фигуру человека, уверенного в своем Боге.
Впервые за всю жизнь Фрисснер пожалел, что не верит ни в Бога, ни в дьявола.
61
Я ведь - человек, подобный вам.
Коран. Майрам. 110 (110)
В эту ночь на небе звезд не было. Звезды хотели подойти ближе к костру, погреться… Но упали, сорвались со своих дорог, назначенных сотни тысяч лет назад самим Аллахом. Звезды упали, рухнули в непостижимую темень мироздания, ушли вслед за создателем. А костер под черным небом остался.
Журчала вода, перекатывая в себе камушки и песок несуществующего оазиса. Горел усталый огонь, дул слабый, подвывающий в камнях ветер.
Три человеческие фигуры, замотанные в тряпки, сидели у огня, протягивая изредка к нему руки. Грелись, стараясь зачерпнуть немного обжигающего тепла, омыть им руки. Не получалось.
- Холодно, - сказал Саммад. - Холодно…
- Тебе? - Имран ухмыльнулся.
- Да. - Саммад снова протянул руки к огню, и языки пламени, словно живые, потянулись к этим темным ладоням. - Даже мне холодно…
Третий человек, закутанный в темные одежды, ничего не сказал, только коротко стрельнул черными глазами в сторону Саммада. Тот перехватил этот взгляд, зло прищурился, но смолчал. За него, словно поняв что-то, заговорил Имран.
- Ты сильно опоздал, Муамар. Ты сильно опоздал.
- Значит, я не мог раньше, - ответил Муамар.
- Да, но Мухаммад и Ибрахим ушли… - И не вернулись! - вставил Саммад.
- Ушли, - продолжал Ибрахим, словно не слыша Саммада. - Остались только мы, и нет тех, кто поможет нам. Ни один из нас не смог основать Школы. Мухаммаду и Ибрахиму некуда возвращаться теперь. Ты сильно опоздал, Муамар.
- На целых две жизни! - сказал Саммад.
- Значит, я не мог раньше, - повторил Муамар с нажимом. Снова над костром повисла молчаливая беззвездная ночь. Только ветер выл в камнях, только вода ерошила песок и камни подобно влюбленной гурии, перебирающей волосы возлюбленного своего,
- Что они делают теперь? - спросил Имран. Муамар посмотрел на него, но натолкнулся на потухшие угли глаз и опустил лицо.
- Они ищут Черного Ящера…
- Так далеко?
Муамар неопределенно мотнул головой.
- Они сумели пройти очень далеко. - Имран протянул руки к огню. - Ты провел их… Слишком далеко… Слишком…
- На целых две жизни, - вздохнул Саммад.
- Вы же знаете… Я не могу иначе… - сказал Муамар. Может быть, это была игра света, может быть, просто ветер тронул складки одежды… Показалось, что Муамар с трудом вытолкнул из себя эти слова. - Я не могу просто так взять и прийти… Я не могу бросить их просто так… Потому что было сказано: "Поклонитесь Адаму!" И поклонились они…
- Кроме Иблиса… - тихо сказал Имран.
- Мое Зеркало осталось целым. С вами всегда были ветер, вода, огонь и земля. А со мной было только оно, Зеркало. И я взял все, что имею, только от него. И я могу брать только от него, вы же знаете Закон! А с вами были и ветер, и вода, и огонь, и земля… Повсюду. А со мной только Зеркало. Здесь.
- Мы знаем… - сказал тихо Имран, но Муамар не слышал его.
- Однажды я посмотрел на них и понял, что они такие же, как я. И не зря Он сказал: "Поклонитесь Адаму!", потому что они были так же одиноки, как и он сам. А мы не понимали его тогда… И только когда Он ушел, мы поняли, но было поздно. Мы так же одиноки, как и он, мы так же одиноки, как и все люди. И мы не люди.
- Мы знаем - сказал тихо Имран, но Муамар не слышал его.
- Вы знаете, сколько от Иблиса осталось в людях. Сколько в них этого не расколовшегося до конца камня. Вы же знаете… А я хочу знать, зачем они ищут его. Зачем они ищут Зеркало? Потому что я сам - как не расколовшийся камень, потому что я не такой, как они, я не такой, как вы… Я такой, как Зеркало. И мне очень хочется иметь свой огонь, свой ветер, свою воду и свою землю.. Я всегда вожу их сюда. И всегда буду водить. Здесь моя сила, здесь мое знание и где-то там, за нерасколотой твердью, моя земля, мой огонь, моя вода и мой воздух.
- Тысячи лет… - сказал, словно сам себе, Саммад.
- Тысячи лет, - подтвердил Имран, поняв, что имеет в виду темнолицый с глазами-углями.
- Оставьте их… - сказал Муамар. - Я создам Школу.
Снова наступила тишина. Совершенная тишина. Перестал звучать ручей, онемел костер, застыл воздух, затаилась земля.
Наконец зашелестела ткань. Имран достал из одежды нож. Длинный нож с хорошим, отточенным веками лезвием.
- Никогда бы не подумал, что придется поступать так…
Саммад кивнул.
Беззвездная ночь ничего не поняла.
62
Да, обнаружилось перед ними то, что они скрывали раньше.
Коран. Скот. 28(28)
В темноте кабины завозился Ягер. Он спал сзади, на сиденьях, которые обычно отводятся для отдыха водителя. Фрисснер, которому не спалось, прислушался. Ягер возился, шуршал неведомо откуда взявшимися бумагами, Артуру показалось, что это старые газеты. Хотя откуда они тут?
Если не глядеть в окно, то один к одному Финляндия, куда пару лет назад скинули Фрисснера и его команду. Была страшная зима, казалось, воздух замерзает сразу, только-только покинув рот. Облачко пара осыпается маленькими снежинками. Они имели все шансы замерзнуть тогда, но как-то выкрутились, не без помощи местного населения
Артуру припомнилось, как выскочил, бесшумно передвигаясь по снегу, из-за кустов лапландец, уже совсем седой, но крепкий старик. И каким неуловимым движением соскользнула с его плеча двустволка, мигом отыскавшая самого главного в группе, его, Фрисснера. Помнится, он тогда едва успел поднять руку вверх, и Богер замер, хотя рука все еще судорожно нащупывала курок шмайсера. Остальные даже среагировать толком не успели, старик был больше похож на снежного призрака, чем на человека. Как-то его звали? Мати?.. Кажется, так. Фрисснер почему-то хорошо запомнил только его фамилию. Хейсконен. Да, именно так. Богер потом долго пытался освоить эту наработанную годами сноровку, вскидывать ружье наперевес так, чтобы толстый тулуп не только не мешал, а наоборот… А Каунитц пил с братом того гостеприимного старика свирепую самогонку. Пил наперегонки, да так и свалился на широкую столешницу, а брат Мати Хейсконена, такой же седой старикан, пошел в баню, где долго кряхтел, охал, а потом вышел и уволок бездыханного Эмиля в душную, протопленную комнатушку, где густо пахло осиной, медом и чем-то еще, горьким, перехватывающим дыхание, но невообразимо приятным.
Богер возился на лавке, с интересом разбирая неведомо как очутившуюся на хуторе Мати подборку старых газет. Разных, даже русских…
Капрал Вайс, который на деле был совсем не капрал, а какая-то важная сволочь из штаба, которую было необходимо доставить в нужное место, всю ночь шастал за внучкой или даже правнучкой Хейсконена. А наутро предложил расстрелять всю семью, мол, видели много, не положено, и вообще лапландцы как-то сильно не укладывались в "расовую доктрину" самого Вайса. Его послали к такой матери, а покойный Шиммельпфениг по прозвищу Вонючка просто выбил "капралу" зубы. Тот долго шипел как гадюка, брызгал кровью и утирал сопли, зло поглядывал на Фрисснера, грозил неприятностями. А потом, когда вся группа с потерями перебралась через огромное, едва покрывшееся слабым, как оказалось, льдом болото и до цели оставались считанные километры спокойного пути, заявил, что лично вышлет в эти края карательный отряд. Пусть вырежут всех до единого местных ублюдков..
Каунитц застрелил его в затылок и долго смотрел на залитый кровью снег, думая о чем-то своем.
А Фрисснер тогда вспомнил внучку или правнучку старика Хейсконена, которая, устав прятаться от Вайса, скользнула под бок к Артуру, отдавая ему всю свою нерастраченную в дремучих лесах женскую нежность… И ничего не сказал. Труп отволокли в болото.
Расследование… Тогда группу сильно выручило то, что все бумаги и документы Вайса были доставлены в целости и сохранности. Как оказалось, сама личность фиктивного капрала была, в общем-то, не слишком важна…
Потом перед глазами встал истерзанный грязевым потоком Эмиль… И ссохшийся Богер, агонизирующий прямо на руках у Артура…
"Вот и все… - подумал Фрисснер. - Кончилась моя команда. И я сам, наверное, кончился… Воды не хватит на обратный путь. Это понимаю я, потом поймут и другие… Только я к тому времени уже стану песком, меня поглотит пустыня. Древняя, старая, как сама Земля, такая же непостижимая и, наверное, живая. Значит, я стану частью этого огромного организма. И меня будет гонять ветер из конца в конец. Когда-нибудь я поглощу весь мир… Получается не такой уж печальный конец. Только жаль ребят…"
Из-за спины высунулась помятая физиономия Ягера. Он досадливо потрогал распухший нос, тревожно втянул воздух, словно проверяя, не идет ли кровь, и сказал:
- Ну что, господин штурмбаннфюрер, какие планы на будущее?
Фрисснер молча смотрел перед собой, в темноту ночи, где-то сбоку взлетели искры, это Фриц Людвиг подкинул дровину в огонь.
- Понятно, - сделал вывод Ягер - Приятно сознавать, что вы не питаете иллюзий вырваться из этого мистического кошмара.
- Странно слышать, Ягер, вы же мистик.
- Конечно, - подтвердил Ягер. - Мистик.
- Ну так почему бы вам не ударить в бубен и не вызвать каких-нибудь эфирных духов или во что вы там верите…
Ягер с интересом посмотрел на Артура.
- Все вам мало, как я погляжу. Вам мало этого арабо-мусульманского бестиария, вам еще подавай эфирных духов. Вы меня пугаете, Артур. Вы даже не понимаете, в чем ваша сила.
- В чем же?
- В атеизме, конечно. В вашей вере.
- Атеизм это не вера.
- Вера, вера. Самая надежная, потому что подразумевает полное безверие. Понимаете, в чем удобство? Нет возможности ошибиться. Вы ни во что не верите. Вам сам черт не брат, вам не страшны тролли, и гремлины не ломают двигатели ваших самолетов… Это же так удобно - ни во что не верить. Так сохраняйте ваш якорь, держитесь его, может быть, эта мистическая канитель вас и не затронет.
- Почему именно меня?
- Потому… Это же не просто драка, не просто экспедиция. Это нечто большее.
- Что, например?
- Мы идем в мир, где веками верили в Аллаха, в его ангелов, в его пророков. Вокруг этих мест, вокруг Зеркала имеется огромный наговоренный потенциал, который складывался поколениями. Многими поколениями. Вы представляете, какого уровня эта вещь? Вы можете себе представить?
- Нет, - честно ответил Фрисснер.
- Это предмет, который ведет свою биографию от Сотворения мира, если не всей Вселенной. А мы лезем сюда со своими идиотскими техническими игрушками…
- Ну, пока они нас спасали.
- Вы так думаете? После всего? После Богера? Мы здесь только потому, что нас пустили. Я не спал… Я думал, почему мы все-таки дошли, почти дошли, до этого места? Почему профессор, отец нашего очкарика, добрался до этих мест? Почему мы добрались и наверняка не одни мы… но никто, никто не смог овладеть этим предметом?! Вы не знаете?
- Нет.
- А я думаю, что знаю… Я понял… Зеркало! Вот ответ!
- Я вас не понимаю, Людвиг. Мне кажется, сейчас слишком поздно для подобных изысканий в сфере теософии.
- Хм, вы забавный. А какое время для теософских изысканий наилучшее, нежели ночь? Вы поймите меня, Артур, может быть… Может быть, я не прав, тогда поспорьте со мной!
- Вас что-то мучает?
- Да, меня мучает вопрос.
- Какой?
- Почему многие видели его, но никто никогда не владел им?
- У меня нет мыслей по этому поводу… - попытался отговориться Фрисснер, но Ягеру уже не был важен его ответ.
- И мне кажется, я нащупал ответ, Артур… Зеркало так называется не зря. Зеркало… Понимаете? Оно отражает! Оно отражает…
- Кого? Иблиса?
- Нет. Оно отражает нас с вами! Потому что именно в нас заключена та степень зла, которая не дает этому миру жить спокойно. Знаете Коран? Там есть такие строки: "Поклонитесь Адаму!" И поклонились они… Все, кроме Иблиса. Это было сказано Аллахом. Он велел своим ангелам поклониться роду людскому.
И поклонились все, кроме Иблиса Я долго думал, почему? Почему он не поклонился? Из пустого тщеславия? Из-за того, что сам метил на божественный трон? И я понял… Когда увидел черта… Понял. Иблис не мог поклониться сам себе… Мы и есть Иблис! Зло, разрушение…
- Это плохо? - Фрисснер почувствовал, как глаза наливаются тяжестью. Бессонница наконец стала сдавать свои позиции.
- Плохо? Нет… Как может быть плохо разрушение? Без разрушения нет созидания. Без уничтожения старого и мертвого не может расти новое, молодое. Человек - это прах, он пришел из праха и в прах обратится, но зачем? Чтобы снова восстать из праха, обновленным. В своих детях… Так и мир… Он рушится нашими руками, но восстанавливается. Другим, измененным, может быть, даже незнакомым. Совершенно не знакомым для нас, разрушивших его… Но нам-то будет все равно, мы разрушим мир, и сами падем вместе с ним, это… Это почетно, Артур, вдумайтесь! Это трагедия, мощная, красивая трагедия! Вагнеровский размах… Человечество - это Иблис. Вот почему нас так тянет Зеркало.
- Почему?
- Это же просто… Ни одно существо, нацеленное на разрушение, не сможет выдержать собственного лика, истинного лица! Оно падет от своего оружия, падет так, что уже не поднимется. Это будет апофеоз разрушения! Уничтожение границ, баланса сил между хаосом и порядком! Рагнарек! Битва Богов!
- Вы грезите о Валгалле?
Ягер остановился и внимательно посмотрел на Фрисснера.
- Знаете, Артур, что я вижу в вас?
- Что?
- Пустоту. Самую страшную силу во Вселенной. Пустоту. Ваше неверие - вот ваша вера. Потому что вы верите в пустоту. Но остерегайтесь, как только вы усомнитесь в ней, она подомнет вас под себя. Сдавит, поглотит… Пустота - самый страшный властитель. Беспощадный и не прощающий сомнений в собственной правоте.
И он снова уполз к себе. Шуршать газетами или чем-то там…
"Пустота, - подумал Фрисснер. - Пустота не может прощать. Атеизм, мое неверие, мой флаг, может обернуться моим палачом. Может быть, он прав… говорят же люди, что устами безумцев и детей глаголет истина. А штурмбаннфюрер Людвиг Ягер совершенно безумен. Это ясно как день. Надо будет следить за ним повнимательнее…"
И он заснул, провалился в пустой, чуткий сон солдата.