Колонисты не сразу отыскали Шахурдина, хотя старательно оглядывались по сторонам. Неужели ушел? Но вот чей-то осторожный кашель раздался совсем рядом. Матвей-Ведикт сидел под выворотом: большая лиственница упала и потянула за собой корни вместе с дерном и травой. Выворот поднялся как шалаш. Матвей удобно устроился среди корней, послушные олени стояли рядом с ним. Колокольчики он снял. Серая шерсть сливалась с серой землей выворота, и только черные глаза и влажные носы выделялись более рельефно.
Матвей-Ведикт ждал разъяснения: почему колонисты не бегут к приезжим лючи, не обнимаются с ними и почему у них таинственный вид?
- Слушай, Матвей, - сказал ему Федосов. - Слушай меня хорошо, парень. Нам нельзя показываться чужим людям, они посадят нас в тюрьму. Понял?
Шахурдин кивнул головой. Он понял. Орочель знает ссыльных и не любит человека с револьвером.
Все вместе пошли обратно к дому. Матвейка ночевал в колонии.
Утром колонисты навьючили на оленей тюки со шкурками и попросили Матвея ехать к купцам. Пусть скажет, что приехал прямо со стойбища.
- Что купить у приезжих лючи? - спросил он. - Шкура твой, мой только вози-вози.
Федосов засмеялся, сказал:
- Купи нам два хороших ружья, патронов, ножи и сахару. А на остальные купи себе и своим друзьям все,что хочешь.
- Ты не жадный, Василий, - сказал Матвей и ушел в тайгу, стараясь сделать крюк побольше.
Его ждали до самого вечера. Ничего не шло на ум. Кто эти купцы? Не найдут ли они колонию? От реки сюда больше трех верст, темный лес. До чего же хочется посмотреть на корабль, на приезжих людей!..
Матвей явился затемно. Он оказался крепко навеселе. Купцы угостили его водкой, ведь он первый приехал к ним, а первого они встречали всегда очень хорошо.
- Ведикт сегодня сытый, веселый и мало-мало пьяный, - шутил он, быстро развязывая свою поклажу. - На, Василий, бери товар.
В четыре пары рук схватились колонисты за два ружья. Их мечта - блестящий винчестер и тускло-матовая двустволка. Целая куча патронов к ним. Шесть ножей, порох, дробь, пыжи, гильзы... Вот радость!
- Сколько же ты за все это отдал, Матвейка? - голосом строгого хозяина спросил Федосов.
- Два тюка белка, три штук выдра, одиннадцать лисица, - ответил он и тут же показал товары для своих: табак, большая фляга со спиртом, патроны, сахар и мука в маленьких мешочках.
- Муку-то зачем купил? - спросил Федосов. - У нас же есть! Ты не хозяйственный, парень.
- А, совсем забыл! - блаженно сказал ороч.
- Как зовут купца? - спросил его Зотов и легонько тронул за плечо.
Матвейка открыл помутневшие глаза.
- Купец как зовут? Кин. Белый Кин...
Он начал раскачиваться и запел бесконечную песню. Постепенно голос его стихал, Матвей склонился на бок и так заснул: ноги калачиком, голова на покупках.
- Американец или японец этот купец, - заключил Илья. - Все товары оттуда.
Утром Федосов строго наказал Матвею-Ведикту:
- Никому ни слова. У себя в стойбище тоже не говори больше о нас. И дорогу никому не показывай, понял?
Шахурдин кивнул головой. Он сидел хмурый - наверное, болела голова. Часто посматривал на флягу. Федосов заставил его пить крепкий и сладкий чай из шиповника, корил за выпивку. Тот со вздохом соглашался. Когда прощались, Шахурдин сказал Оболенскому:
- Ты не надо "прощай". Одна луна туда-сюда, опять приду. Вместе на озеро пойдем, гуся ловить руками. Я выучу, Корней.
- Купец русский? - еще раз спросил его Федосов.
- Белый Кин? Однако, приехал не из Россия, япон - товары привез. А шкурка повезет за море далеко-далеко. Он сегодня добрый, ждет орочель и якут. Все приедут, водка пить будут, гулять будут.
Две недели колонисты тайно наблюдали за купцом. У Белого Кина дела шли, кажется, неплохо. По тропе вдоль того берега к нему ехали якуты и орочи. Слышались песни, выкрики, по ночам у яранги купца горели яркие костры. Торговля развернулась. Колонию никто не беспокоил. И хотя друзьям очень хотелось опробовать ружья, от выстрелов они воздержались. Вот уедет, тогда...
Через полмесяца неожиданно приехал Шахурдин. Он в новой парке, под ней чистая рубаха из полотна. Прямо франт.
- Дела хорошо, - доложил он. - Белый Кин собрался ехать. Был у купец. Теперь приехал к вам узнать, что надо.
Зотов заволновался. У него давно был приготовлен пакет с адресом Маши. В нем только несколько слов:
"Милая, я жив и здоров. Я не могу ничего написать больше, но я жив. Жди меня, мы встретимся. Сообщи матери".
- Слушай, Матвей, - решительно сказал он. - Отдай, пожалуйста, это письмо купцу. Пусть отправит, как только окажется на берегу. Скажи, зимой встретил в горах человека и он просил тебя... Сделаешь?
Товарищи смотрели на Зотова с укоризной. Но он ничего не мог поделать с собой.
- Друзья... - сказал он и виновато опустил глаза.
- Отдавай, чего там, - ответил Василий Антонович.
Шахурдин ушел, положив письмо за пазуху.
Только бы дошло!
На другой день Зотов и Величко пошли к реке и осторожно выглянули из-за кустов. Яранги не было. Стояли только жерди. Ветерок играл клочками сухой травы и обрывками бумаги. На площадке, где трава была утоптана, хозяйничали бурундуки.
Уехали...
Они прошли берегом реки к морю. Далеко на юго-западе черной точкой маячил корабль. За ним тянулась жиденькая ленточка дыма, который быстро таял в морском тумане.
Только бы дошло!..
...Из более поздних писем Маши удалось узнать о событиях 1912-1913 годов.
К этому времени Мария Зотова-Лебедева жила в Москве одна. Отец ее умер. Судьба мужа оставалась неизвестной.
Она начала регулярно посещать чинов губернского жандармского управления с просьбой дать ей адрес сосланного мужа. Ее встречали вежливой фразой: "Ничего нового" или "Сделаем запрос, ждите". Возможно, настойчивость Зотовой заставила все-таки власти сделать запрос. Из Владивостока пришла депеша, подтверждающая ужасную весть. Сказать о ней Зотовой не спешили.
Судьба пощадила молодую женщину. В один ничем не приметный день ей принесли почтовый пакет, изрисованный штампами Японии, Китая и России. Дрожащими руками вскрыла она конверт и прочла две строчки:
"Милая, я жив и здоров. Я не могу ничего написать больше, но я жив. Жди меня, мы встретимся. Сообщи матери".
Подписи не было. Да и нужна ли она, когда так знаком этот почерк!..
Она еще не выплакалась от неожиданной радости, когда ее вызвали в жандармское управление. Бесстрастный чиновник вручил Зотовой извещение о гибели Николая Ивановича. "Мадам, я очень сожалею..." - сказал он. Посетительница отвернулась, вынула из сумочки какое-то письмо и, сличив числа, сдержанно вздохнула. Сказала: "Благодарю вас" - и чуть ли не бегом выскочила из комнаты.
Она в тот же день написала письмо матери Зотова, а немного подумав, послала известие родным Ильи Величко. Хоть о нем в письме не было сказано ни слова, она поняла, что друзья вместе!
И Мария стала ждать мужа.
Она не знала, что ей придется ждать еще очень долго. Но что означают годы для настоящей любви и привязанности!
Глава тринадцатая. Характер Оболенского изменяется, по общему убеждению, в лучшую сторону. Характер Ильи, по мнению Зотова, - в худшую. Массовый визит рода Шахурдиных
Прошло некоторое время, и колонисты твердо установили, что вдоль побережья, а именно в десяти - пятнадцати верстах от моря, есть полоса суши с наиболее благоприятным для сельского хозяйства климатом. Ширина этой полосы верст двадцать - тридцать; несколько дальше климат становится более суровым. В этой полосе растет очень крупный лес. Поляны и долины рек заросли высокой травой, особенно хорош здесь вейник Лансдорфа. Много смородины и малины, а в июле полным-полно чудесной ароматной ягоды - княженики, напоминающей по виду малину, а по вкусу тропический ананас. Бесчисленное множество птицы избирает своим постоянным местожительством именно этот район.
Колония находилась у начала благоприятной для сельского хозяйства полосы. Опыты по огородничеству превзошли все ожидания друзей. К концу августа они ели свежую капусту и брюкву, имели морковь и свеклу. Овес выколосился и налил зерно. Радовал всех картофель. Посаженный в гребни, он весело зацвел; осторожное подкапывание показало, что под кустами уже есть молодые клубни. Оболенский с нетерпением ждал того дня, когда можно будет приготовить молодую картошку с луком.
Постепенно сами собой распределились обязанности. Николай Зотов и Илья Величко занялись огородом, изучением местной природы и своими опытами. Работать им пришлось в полную силу. Дело в том, что на месте стоянки купца они нашли порядочный слой навоза. Видно, там много лет назад находилась загонка для оленей. Для огородников старый перегной являлся более дорогим, чем золото. И они, не щадя сил и времени, перевозили по реке десятки пудов удобрения и таскали перегной к своему огороду.
Василий Антонович стал заправским медвежатником. На его счету к августу значилось три убитых медведя; в трюме баржи он устроил засольный пункт. Зайчатину колонисты ели теперь только в "постные дни".
Что же касается Корнея Петровича, то он за одно лето стал просто неузнаваем. Куда делась прозрачная белизна его кожи, неуверенность движений и вялость мускулатуры? Заменив тяжелые сапоги легкими кожаными постолами - подарок Матвея-Ведикта, - он сразу после завтрака уходил в тайгу или на речку, часто без ружья, с одним ножом и какими-то орудиями из веревочек, ремней и сеток, пропадал там до позднего вечера и являлся потемну, навьюченный образцами трав, живыми гусями, грибами и рыбой.
Взгляд его стал уверенным и зорким, руки проворными, а ноги не знали усталости. Колонисты уже забыли, когда он в последний раз крестился и шептал: "Да воскреснет бог и расточатся врази его". Теперь он целиком надеялся на свои силы.
Корней Петрович принес с вершины дальней сопки для посадки в питомник куст необычайно крупной смородины с такими мохнатыми и длинными корнями, что они сделали бы честь среднему по росту дубу.
- В камнях растет, - пояснил он.
Колонисты были обязаны ему сбором семян дикого ячменя, самых крупных кедровых орехов; он доставил на огород дикий лук, вырастающий уже в июне; очень крупную голубику и необыкновенно пахучий кипрей, цветущий ярко-фиолетовым цветом. В загонке за домом под присмотром Оболенского подрастали молодые дикие гуси, и пара из них уже ходила на воле, не отставая ни на шаг от своего благодетеля, который кормил их кедровыми орешками.
Колония процветала. Зотов и Величко с азартом вели опыты по улучшению местных, полезных для человека растений и следили за огородом; все члены колонии были сыты и здоровы; они чаще теперь стали думать о будущем, о том, что впереди.
- Кому все это? - любил спрашивать Федосов, обводя рукой возделанный огород, питомник, постройки.
- Людям, - отвечал Зотов.
- Каким таким людям?
- Какие придут сюда жить, трудиться, разыскивать скрытые под сопками и в лесах богатства природы.
- Ты уверен, что сюда придут люди?
- А как же иначе? Население нашей страны растет, народ расселяется по всем уголкам России, им тесно. Люди умнеют, разум берет верх, и придет время, когда все изменится.
- Значит, ты ждешь революции? - спрашивал Федосов, торжествуя, что подвел Зотова к желаемому выводу.
Зотов пожимал плечами и умолкал. Это уже сфера политики, в которой он считал себя слабым. А Федосов только и ждал заминки в споре. Он с уверенностью начинал говорить о революции, о социализме, о будущем человечества и неизменно заканчивал разговор аксиомой: только революция способна возвысить науку, и только народная власть подымет и освободит человеческий разум. В глубине души Зотов соглашался с ним, но из принципа всегда возражал и спорил. Величко недобро смотрел на своего друга черными глазами заклинателя змей и молчал. Но однажды он не выдержал и сказал:
- Ты носишься с наукой, как курица с яйцом. И никак не усядешься, чтобы снестись. Негде. Места подходящего для тебя нет в России.
- А ты?
- Да и я тоже. Только теперь я уже начал понимать кое-что.
- Что же дает тебе новое понятие?
- Осознаю роль каждого ученого, каждого творческого человека: сперва смена общественного порядка, а потом уже устройство природных неурядиц, а не наоборот, неразумная твоя голова!
Зотов опешил. И это Илья Величко, его единомышленник!..
- Слушай, Гарибальди, - сказал он, - значит, когда в России начнется революция, ты бросишь все и пойдешь на баррикады? Так надо понимать твои теперешние высказывания?
Илья немного подумал, потом вскинул голову. Усы его задорно подскочили, и Величко твердо ответил одним словом:
- Да!
Федосов улыбался в бороду. Оболенский сидел с блестящими от волнения глазами и, не мигая, смотрел на Илью. Во взгляде его можно было прочесть обожание.
В один из ясных дней сентября, когда легкий ночной морозец уже тронул картофельную ботву, Зотов торжественно выкопал три куста и положил в кошелку десятка два розовых клубней с нежной, слегка шелушащейся кожицей. Через полчаса от печки потянуло непередаваемым запахом молодой картошки.
Какое это было кушанье! Обжигаясь и сдувая ароматный парок, колонисты ели горячую картошку и вспоминали детство, руки матерей, запах сена на лугах, видели костер в ночном. Сладко защемило сердце. Извечная российская еда - молодая картошка вызывала в памяти столько добрых и сладких воспоминаний о родине! Картошка, простая картошка делала далекую, глухую окраину такой же близкой и родной, как места их незабываемого детства.
По этому поводу Величко произнес речь, в которой, между прочим, сказал:
- Когда-то крупный австрийский ученый Фридрих Габерландт вывел для каждого полезного растения сумму тепла, необходимую для произрастания. На этой основе он установил линию возможного земледелия, севернее которой не может быть и речи о выращивании культурных растений. Воображаемая линия на востоке проходит где-то вблизи Хабаровска и Николаевска-на-Амуре, почти в двух тысячах верст южнее нас. Неправда ли, занятно? Еще несколько таких опытов, и мы перенесем линию Габерландта далеко на север... Расширим Россию...
- Вот и начинает осуществляться ваша мечта, товарищи ботаники, - сказал Федосов.
Зотов встал и молча пожал ему руку.
Колонисты уже расположились спать, погасили свет и лежали каждый со своими думами, когда из лесу раздался знакомый звон колокольчиков, выкрики "Мод, мо-од!" и стук оленьих копыт по гальке ручья.
- Матвей приехал! - Оболенский вскочил первым и бросился к окну. - Э, да он не один. Боже мой, он, кажется, все стойбище привел с собой!
- Корней, Василий! - весело закричал со двора Шахурдин. - Гость принимай, брат привел, жена привел, папашку привел, сам пришел, смотреть твой огород будем, балдымакта трава хотим кушать, ну?..
Колонисты приняли гостей со всем хлебосольством, на какое были способны. Около дома зажглись костры, вся близкая и дальняя родня Шахурдина - а было их человек до двадцати вместе с детьми- расселась вокруг костров, с недоумением и любопытством разглядывая хозяев; они трогали стекла в окнах, бревна в стене и быстро переговаривались между собой, щелкая языком в знак удивления. Корней Петрович раздул жарок в печи, поставил мясо, рыбу, чай, и скоро все вновь сидели у костров.
Утром начался осмотр огорода. Гости щупали кочаны капусты, осторожно жевали листья, брезгливо выплевывали морковь и брюкву, качали головами, прищелкивали языком, то ли одобряя, то ли порицая хозяев.
Оболенский сварил почти полное ведро картошки, вывалил горячие клубни на стол, поставил соль, показал, как есть. Картошка очень понравилась гостям. Они быстро заговорили, не забывая посыпать картофелины солью. И за несколько минут расправились со всей горой на столе.
- Хороший штука, - сказал Матвей, - деткам понравился. Давай мы сажать будем, а?
Зотов объяснил, что сажают весной, что надо сделать пашню, положить навоз, и тогда осенью из одного клубня получится десять. Матвей перевел его слова внимательным слушателям, они закивали, соглашаясь, а Матвей спросил:
- Продашь картошка? Шкурка - мой, картошка - твой, давай меняй?
Николай Иванович сказал, что весной даст семян и приедет сам, поможет сделать огород, научит, как ухаживать за овощами. Отец Матвея, старый ороч, тоже знающий русский язык, сказал:
Матвей приехал.
- Хорошо, хорошо. Давай руку, лючи. Приезжай, ждать тебя будем.
Весь день орочи провели в колонии. Матвей ушел с Оболенским в тайгу. Федосов спросил Шахурдина-старшего:
- Зачем у сына три имени сразу? Так не положено.
Старик вынул трубку изо рта и тихо и долго смеялся, пока не прослезился. Сказал:
- Поп крестил мой сын. Раз крестил, Ведикт назвал, три коробка порох дал, сумка дробь положил, чай еще, водка угостил. Так власть делать велел. Поехал дальше, другой поп встретился, тоже крестил, Матвей назвал. Два коробка порох дал, кусок свинец отрубил, водка не дал, жадный поп. Верх Кава-река пошел бродить, еще один поп нашелся. Сразу крестил, Никола имя дал и три банка порох насыпал, дробь, чай дал, спасибо ему. Искал еще по тайге поп - не нашел, нет больше, еще бы крестил, порох нужен был. Почему не взять нужный вещь, а?
Колонисты проводили гостей, снабдив их мукой, солью, овощами и добрыми пожеланиями не забывать к ним дороги.
Глава четырнадцатая, в которой автор рассказывает о работе в совхозе, связывая прошлое с настоящим
Теперь мы сделаем небольшое отступление от прошлого и перенесемся в наши дни.
Текущие дела оторвали меня от разбора дневников Зотова. Несколько дней я не ночевал дома, разъезжал по берегу в поисках сенокосных угодий. Когда приехал, директор сразу вызвал меня в контору совхоза.
Он сидел у себя в кабинете над свежей почтой и озабоченно разглядывал сквозь круглые старомодные очки какую-то бумагу.
- Садись, - сказал он и тотчас уставился на меня поверх очков озабоченным взглядом.
Я успел полюбить этого старого и на вид очень строгого человека, с душой отзывчивой и смелой. Крупное лицо его с тяжелыми щеками и толстыми губами всегда было сурово, и люди, не знавшие близко Шустова, робели, встретив сердитый директорский взгляд.
Помнится, по приезде в совхоз я просмотрел книгу приказов. За целый год в ней никому не было записано даже выговора. А ведь в совхозе живет и работает больше четырехсот человек!
Кончив разглядывать меня, Иван Иванович сердито засопел, не выпуская из рук какую-то бумагу, и я понял, что его озаботила именно эта бумага, только что полученная с почты.
- Держи, - сказал он и подал мне.
Прочитав, я протяжно свистнул. Управление сельского хозяйства треста предлагало нам за одно лето подготовить к посеву в следующем году еще двести гектаров новых земель.
- Ну как? - спросил директор и, отвернувшись, забарабанил пальцами мотив песни "Взвейтесь, соколы, орлами". - А ведь надо, черт возьми! - добавил он спустя минуту, вновь повернувшись ко мне и посматривая поверх очков заблестевшими от нетерпения глазами.