Она сидела на кушетке возле одной из дам. Мой взгляд, естественно, устремился на нее. Одета она была во все белое, и я невольно был поражен ее детским видом. Высокий напудренный парик и жесткое, вышитое золотом, платье придавали ей некоторую величавость, но все же она была слишком миниатюрна, и я почувствовал даже легкое разочарование. Увидев меня, сидевшая около нее дама что-то сказала ей, и девочка вдруг вспыхнула, как кумач. Наши взоры встретились… Слава Богу, глаза у нее такие же, как у Луи! Она быстро потупила взор и еще мучительней покраснела.
Я подошел к маркизе поздороваться и поцеловал ее руку, которую она, не прерывая разговора, мне протянула.
- Однако такая власть, - продолжал аббат, пользовавшийся репутацией философа, - безо всяких ограничений! Если употребить ее во зло…
- Король слишком добр для этого, - улыбаясь, отвечала маркиза.
- Когда около него хорошие советники, конечно. А дефицит?
Маркиза пожала плечами:
- Его величество должен получить деньги.
- Но откуда? - спросил аббат, в свою очередь пожимая плечами.
- Король был слишком добр с самого начала, - продолжала маркиза с оттенком суровости. - Он должен был заставить их внести указ о налогах в реестр. Впрочем, парламент ведь всегда уступал. И теперь то же будет.
- Парламент - да, - отвечал аббат со снисходительной улыбкой, - Но нынче речь идет не о парламенте, а о Генеральных штатах.
- Генеральные штаты распускаются, а король остается.
- Могут возникнуть беспорядки…
- Этого не будет, - с тем же самоуверенным видом ответила маркиза. - Его величество предупредит их.
И, сказав еще два-три слова с аббатом, она повернулась ко мне.
- А, ветрогон! - произнесла она, ударяя меня веером по плечу и бросив на меня взгляд, в котором смешивались любезность и некоторая строгость. - Судя по тому, что мне передавал вчера Виктор, я даже не была уверена, что вы явитесь сюда сегодня. Вы уверены, что это вы сами?
- Мне свидетельствует об этом сердце, - отвечай я, прикладывая руку к груди.
- В таком случае приведите его в должный порядок, сударь. И, повернувшись, она церемонно подвела меня к дочери.
- Дениза, это виконт де Со, сын моего старого друга. Виконт, это моя дочь. Может быть, вы постараетесь занять ее, пока я продолжу наш разговор с аббатом…
Бедная девочка, очевидно, жестоко страдала весь вечер в ожидании этого момента. Она сконфуженно присела в реверансе; я стоял перед ней, держа в руках шляпу. Стараясь поймать сходство между ней и тем смуглым тринадцатилетним ребенком, каким я ее помнил, я вдруг неизвестно почему оробел сам.
- Вы изволили вернуться домой на прошлой неделе, мадемуазель? - спросил я наконец.
- Да, монсеньер, - шепотом отвечала она, не поднимая глаз.
- Для вас здесь все, должно быть, так ново.
- Да, монсеньер.
- Сестры в монастыре были, конечно, добры к вам? - снова начал я после некоторого молчания.
- Да, монсеньер.
- А вам не жалко было расставаться с ними?
- Нет, монсеньер.
Почувствовав, вероятно, банальность своих ответов, Дениза вдруг быстро взглянула на меня. Я заметил, что она готова расплакаться. Это привело меня в ужас.
- Мадемуазель, - торопливо сказал я, - не бойтесь меня. Что бы ни случилось, вам не надо бояться меня. Прошу вас, смотрите на меня, как на друга, как на друга вашего брата. Луи мой…
Не успел я докончить фразы, как вдруг послышался какой-то треск, что-то ударило меня в спину. Пошатнувшись, я почти упал девушке на руки. Кругом звенели стекла, кричали перепуганные дамы. Минуты две я не мог сообразить, что такое произошло, и очнулся лишь когда Дениза в ужасе схватила меня за руку. Обернувшись назад, я увидел, что окно сзади меня было выбито большим камнем, лежавшим тут же на полу. Он-то и ударил меня в спину.
II. ИСПЫТАНИЕ
Комната быстро наполнилась перепуганными лицами, и не успел я прийти в себя, как вокруг образовалась уже целая толпа, засыпавшая меня вопросами "что случилось?". Впереди всех был Сент-Алэ. Все говорили разом; дамы, стоявшие сзади и не видевшие меня, кричали, и мне было очень трудно рассказать все происшедшее. Впрочем, разбитое стекло и лежавший на полу камень говорили сами за себя.
В одну минуту зрелище погрома раздуло в целую бурю страсти, тлевшие под пеплом мнимого спокойствия.
- Долой каналий! - раздалось несколько голосов.
- Обнажайте шпаги, messieurs, - кричал кто-то сзади.
Несколько гостей, предводительствуемые Сент-Алэ, который горел желанием отомстить за нанесенное его дому оскорбление, бросились, толкая друг друга, к дверям. Гонто и два-три человека постарше пытались удержать их, но все их доводы были тщетны. Через минуту комната была почти пуста. Мужчины выбежали на улицу с обнаженными шпагами. Явилось с дюжину услужливых лакеев с факелами. Вся улица наполнилась двигающимися тенями и огнями.
Негодяи, бросившие камень в окно, конечно, убежали заблаговременно, и гости скоро стали возвращаться обратно: одни - сконфуженные вспышкой овладевшего ими гнева, другие - со смехом, третьи - с тайным сожалением о своих выпачканных башмаках. Многие, отличавшиеся более страстным темпераментом, продолжали еще кричать об оскорблении и угрожали мщением. В другое время все происшествие показалось бы пустяком, но теперь, когда нервы у всех были в высшей степени натянуты, оно получило крайне неприятный и угрожающий оттенок.
Пока гости отыскивали на улице виновников этого происшествия, в разбитое окно образовалась тяга. От движения ветра занавесь приблизилась к подсвечникам и разом вспыхнула. Ее удалось, однако, быстро сорвать. Тем не менее запах гари распространился по всем комнатам. Испуганные лица женщин, разбитое окно, запах гари - все это производило такое впечатление, как будто комната подверглась настоящему разгрому.
Меня не удивило, что Сент-Алэ, вернувшись с улицы, помрачнел еще больше.
- Где моя сестра? - спросил он резко, почти грубо.
- Она здесь, - отвечала маркиза.
Дениза давно уже подбежала к ней и крепко держалась за нее.
- Ее не ушибло?
- К счастью, нет, - отвечала маркиза, лаская девушку. - Жаловаться может только виконт де Со.
- Спасите меня от друзей, не так ли, монсеньер, - сказал Сент-Алэ с нехорошей усмешкой.
Это меня взбесило. Смысл, который он придавал этим словам, был ясен.
- Если вы предполагаете, - резко сказал я, - что я знал о таких выходках…
- Что вы что-нибудь знали? Конечно, нет, - с беззаботным видом возразил он. - Мы еще до этого не дошли. Невозможно предположить, чтобы кто-либо из присутствующих сделался сообщником этих негодяев. Однако это может дать нам хороший урок, господа, - продолжал он, обращаясь к окружавшим его гостям. - И этот урок говорит, что нам должно крепко держать свое, иначе мы все пропадем.
Гул одобрения прошел по комнате.
- Надо защитить наши привилегии.
Человек двадцать заявили о том, что они вполне с этим согласны.
- Выставить наше знамя! - продолжал оратор, поднимая руку. - Теперь или никогда!
- Теперь, теперь!
Кричали уже не одни мужчины, но и женщины. Вся комната с энтузиазмом вторила ему. Глаза мужчин блестели, слышалось их тяжелое дыхание, щеки загорелись румянцем. Здесь даже самый слабый приобретал влияние и кричал так же громко, как и другие.
Я никогда потом не мог дать себе полного отчета в том, что произошло, никогда не мог уяснить себе, было ли все это подготовлено заранее, или же вдруг родилось само собой, из охватившего всех энтузиазма.
Пока от раздававшихся криков звенели стекла, и все внимание было сосредоточено на маркизе де Сент-Алэ, он выступил вперед и театральным жестом обнажил шпагу.
- Господа! - воскликнул он. - Мы все одного образа мыслей, здесь у всех одни и те же слова. Так пусть у нас будет и единый образ действий. В то время, как весь мир сражается для того, чтобы завладеть чем-нибудь, мы одни думаем только о защите. Соединимся, пока не поздно, и докажем, что мы еще в состоянии бороться. Мы знаем о клятве в Jeu de paume 20 июня .
Давайте поклянемся 22 июля. Мы не будем поднимать рук, как эти говоруны, которые чего только не обещают. Мы поднимем наши шпаги. Как дворяне, дадим клятву стоять за права и привилегии нашего сословия.
В ответ поднялся такой крик, что заколыхалось пламя. Его было слышно и на улице и, вероятно, даже на рынке, находившемся довольно далеко. Многие выхватили шпаги и размахивали ими над головами. Дамы махали платками и веерами.
- В большую залу! В большую залу! - раздались голоса.
Повинуясь этому приказу, все бросились, толкаясь и теснясь, в соседнюю комнату.
Между этими людьми были, конечно, такие, кто не разделял общего энтузиазма. Многие только делали вид, что они увлечены, но не было никого, кто пошел туда так неохотно, с таким тяжелым сердцем, как я. Ясно сознавая дилемму, встававшую передо мной, но разгоряченный и раздраженный, я не мог найти выхода из нее.
Если бы я мог незаметно выскользнуть из комнаты, я сделал бы это без малейшего колебания. Но лестница была, как нарочно, на противоположном конце залы, и от нее меня отделяла густая толпа. Кроме того, я чувствовал, что Сент-Алэ не спускает с меня глаз: в нем заговорила кровь, и он, видимо, решил не дать мне ускользнуть.
Не теряя надежды, я продолжал стоять у двери в залу. Вдруг маркиз обернулся лицом прямо ко мне. Около него образовался круг. Наиболее неугомонная молодежь продолжала кричать: "Да здравствует дворянство!". Сзади образовался второй круг из присутствовавших дам.
- Господа! - закричал маркиз. - Обнажите ваши шпаги!
В мгновение ока приказание было исполнено, и блеск шпаг отразился в зеркалах. Сент-Алэ медленно обвел всех глазами и устремил взор на меня.
- Виконт де Со, - вежливо промолвил он, - мы ждем вас.
Все разом обернулись ко мне. Я хотел что-то сказать, но только махнул рукой, чтобы Виктор оставил меня в покое. Я надеялся, что во избежание скандала он пойдет на это.
Но меньше всего он думал об осторожности.
- Не угодно ли вам последовать нашему примеру? - мягко - продолжал он.
Уклоняться было уж невозможно. Сотни глаз, любопытных и нетерпеливых, устремились на меня. Лицо мое пылало.
В комнате вдруг водворилось молчание.
- Я не могу этого сделать, - промолвил я наконец.
- Почему же, позвольте спросить? - с прежней мягкостью обратился ко мне Сент-Алэ.
- Потому, что я не вполне разделяю ваши взгляды. Мой образ мыслей вам известен, маркиз, и я твердо держусь его. Я не могу дать клятвы.
Движением руки он остановил с полдюжины дворянчиков, готовых закричать на меня.
- Тише, господа! - сказал он. - Тут не место угрозам. Виконт де Со - мой гость, и я отношусь к нему с уважением, хотя не могу сказать того же про его убеждения. Полагаю, надо избрать другой способ. Я не решаюсь входить с ним в споры сам.
Но, если вы позволите, - обратился он к матери, - чтобы Дениза сыграла на этот раз роль сержанта, набирающего рекрутов, то, может быть, ей удастся предупредить разрыв.
Это предложение вызвало громкое одобрение. Кто-то захлопал в ладоши, женщины замахали веерами. Маркиза продолжала стоять, улыбаясь, как сфинкс, и молчала. Потом она повернулась к дочери, которая, услышав свое имя, старалась съежиться так, чтобы ее не было и заметно.
- Подойди сюда, Дениза, - сказала маркиза. - Попроси виконта де Со оказать честь сделаться твоим рекрутом.
Девушка тихо вышла вперед. Видно было, как она вся дрожала. Никогда не забуду этого момента, когда стыд и упрямство попеременно овладевали моей душой по мере ее приближения ко мне. Быстрая, как молния, мысль подсказала мне, в какую ловушку я попал. Но мучительнее всего был момент, когда бедная девушка, с трудом преодолевая свою застенчивость, остановилась передо мной и прошептала несколько слов, которые едва можно было понять.
Ответить ей отказом, по понятию всех этих господ, было невозможно. Это было бы такой же грубостью, как и ударить ее. Я чувствовал это всеми фибрами души. И в то же время я осознавал, что согласиться на ее просьбу значит признать себя одураченным, признать себя жертвой ловкой западни, показать себя трусом. Одно мгновение я колебался между гневом и жалостью. Затем, взглянув на все эти лица, глядевшие на меня вопросительно и злобно, я тихо сказал:
- Мадемуазель, я не могу.
- Монсеньер!
Это крикнула сама маркиза, и голос ее резко и пронзительно раздался в комнате. Его звуки сразу рассеяли туман, в котором работал мой мозг. Я окончательно стал самим собой. И, повернувшись к неб, поклонился.
- Не могу, маркиза, - отвечал я твердо, не испытывая более никаких сомнений. - Мой образ мыслей известен вам тоже, и я не могу лгать даже ради мадемуазель.
Едва я успел промолвить последнее слово, как чья-то перчатка, брошенная невидимой рукой, ударяла меня в грудь. Все, находившиеся в комнате, казалось, вдруг помешались. Крики: "Негодяй! Вон предателя!" - так и носились в воздухе. Шпаги замелькали перед моими глазами, десятка два вызовов обрушилось на мою голову. Тогда я еще не знал, как безжалостна возбужденная толпа. Изумленный и оглушенный всем этим шумом, еще более усиливавшимся криками дам, я невольно отступил вглубь комнаты.
Маркиз де Сент-Алэ, соскочив с кресла и отклоняя рукой устремленные на меня шпаги, бросился прямо ко мне.
- Господа, слушайте! - закричал он, заглушая гул толпы. - Это мой гость. Он более не принадлежит к нашему кругу, но он должен уйти отсюда цел и невредим.
- Дайте дорогу виконту де Со!
Все неохотно повиновались ему и, отхлынув в обе стороны, образовали широкий проход до двери. Маркиз повернулся вновь ко мне и отвесил самый, что ни есть церемонный поклон.
- Прошу вас следовать сюда, господин виконт, - сказал он. - Маркиза более не задержит вас.
С пылающим лицом я последовал за ним по узкой блестящей полоске, отражавшей на паркете свет канделябров, между двумя рядами насмешливых лиц. Никто не вступился за меня, и я прошел до двери среди мертвой тишины. Здесь маркиз остановился, мы раскланялись друг с другом, и я вышел из комнаты.
Пока я пересекал вестибюль, любопытная толпа лакеев, наполнявших его, смотрела на меня во все глаза. Но я не замечал ни их дерзости, ни даже самого их присутствия, а лишь двигался, как человек оглушенный, потерявший способность мыслить. Так длилось до тех пор, пока я не вышел из дома. Холодный воздух привел меня в чувство, и первой дала о себе знать злость. Я вошел в дом Сент-Алэ, обладая многим, а вышел из него, лишенный всего - друзей, репутации, невесты. Я вошел сюда, полагаясь на старинную дружбу наших семей, маркиз же своей хитростью лишил меня всего.
Сначала мне пришла в голову мысль, что я сглупил, что я должен был уступить. Встав на выбранный мною путь, я не мог предвидеть всего, что меня ожидало, не мог быть уверенным, что старая Франция действительно отходит в вечность. Мне приходилось считаться с понятиями того круга, к которому я принадлежал. Шагая по дороге, я раздумывал, как мне поступить завтра - бежать отсюда или принять вызов. Ибо завтра…
Народное собрание - неожиданно пришло мне в голову. Эти слова сразу дали новый поворот моим мыслям. Вот где я могу отомстить!
Ночь я провел в лихорадке. Раздражение подстрекало честолюбие, усиливало злость против касты и любовь к народу. Перед моими глазами проходили все признаки нищеты и страдания, виденные еще вчера. Рассвет застал меня шагающим по комнате из угла в угол. Когда старый Андрэ, служивший еще моему отцу, вошел в комнату с письмом, он увидел, что я не раздевался.
Несомненно, до него уже дошли слухи о том, что вчера случилось. Не обращая внимания на его мрачный вид, я распечатал письмо. Подписи под ним не было, но я узнал почерк Луи.
"Уезжайте домой и не показывайтесь на собрании. Они хотят вызвать вас на поединок один за другим. Уезжайте из Кагора немедленно, иначе вы будете убиты."
Вот и все. Я горько улыбнулся при виде слабости человека, который только и мог, что предупредить друга.
- Кто принес письмо? - спросил я Андрэ.
- Какой-то слуга, сударь.
- Чей?
В ответ он пробормотал, что он этого не знает. Я особенно его не расспрашивал. Андрэ помог мне переодеться и, когда я выходил из комнаты, вдруг спросил меня, в котором часу подавать лошадей.
- Для чего? - сказал я, пристально взглянув на него.
- Для отъезда, сударь.
- Но я не намерен уезжать сегодня, - произнес я тоном холодного неудовольствия. - О чем ты говоришь? Мы поедем обратно завтра вечером.
- Слушаю, сударь, - пробормотал он, продолжая возиться с моим платьем. - Но хорошо было бы уехать днем.
- Ты прочел это письмо? - с гневом закричал я. - Кто тебе сказал…
- Об этом знает весь город, - отвечал он, пожимая плечами. - Везде только и кричат: "Андрэ, убирайтесь поскорее с вашим барином!.. Андрэ, на твоего господина скоро наденут намордник!" Жиль подрался с одним из лакеев Гаринкура за то, что тот назвал вас глупцом. Ему разбили лицо. Что касается меня, то я уж устарел для драки. Стар я и для другого, - продолжал он с усмешкой.
- Для чего это другого?
- Для того, чтобы опять хоронить своего господина.
Помолчав с минуту, я спросил его:
- Неужели ты думаешь, что меня убьют?
- Так говорят все в городе.
- Послушай, Андрэ, ты ведь служил еще моему отцу. Неужто ты хочешь, чтобы я бежал отсюда?
Он в отчаянии всплеснул руками:
- Боже мой, я и сам не знаю, чего я хочу. Эти канальи погубят нас. Бог создал их только для того, чтобы они работали и ковыряли землю, иначе мы пропадем. И если вы за них заступаетесь…
- Молчи, - строго сказал я. - Ты ничего не понимаешь в этом. Ступай вниз и в другой раз будь осмотрительней. Ты рассуждаешь о канальях, а ты сам кто такой?
- Я, сударь? - воскликнул он в изумлении.
- Да, ты.
С минуту он смотрел на меня в полном остолбенении. Потом грустно покачал головой и вышел из комнаты. Несомненно, он был убежден, что я сошел с ума.
Он ушел, а я не двигался с места. Покажись я сейчас на улице, я тотчас же получил бы вызов и принужден был бы драться.
Поэтому я выжидал, когда начнется собрание; ждал в мрачной комнате наверху, терзаемый чувством одиночества. Не могу сказать, что я не ощущал искушения прибегнуть к способу, указанному Андрэ, но упорство, доставшееся мне от отца, удерживало меня на том пути, на который я встал. В четверть одиннадцатого, когда по моему расчету члены собрания уже явились на совещание, я сошел вниз. Щеки мои горели, глаза смотрели серьезно и строго. У двери стояли Андрэ и Жиль. Я приказал им следовать за мной к собору, где в доме дворянства назначено было собрание.