Рудаков подошел к проводу, но не стал говорить по телефону, а пообещал срочно выехать в Абакан по этому и другим неотложным делам и через двое суток был на месте.
Встречать его пошел на вокзал сам Капотов, взбудораженный роившимися в голове версиями и сгоравший от нетерпения хоть что-то узнать. Капотов был готов сейчас к любому разносу, лишь бы Рудаков прояснил сложные и пока что совершенно темные детали истории с Лешим.
Сунув мускулистую руку Капотову, Рудаков задиристо, совсем по-мальчишески, усмехнулся в аккуратно подбритые квадратные усы:
- Не обошелся без меня! - и добавил. - Я знал человека по кличке Леший. Кстати, этой сказочной кличкой его наградил Иван Николаевич Соловьев, бандит из бандитов.
- Они что? Одного поля ягода? - стремясь поскорее разузнать все, спросил Капотов.
- А уж это решай сам. Только он погиб, Леший.
- Данные проверялись?
- Да. Он был убит при ликвидации остатков соловьевской банды. Подробности? Ну то, что мне известно и о чем я слышал стороной или догадывался, постараюсь рассказать. Дело, прямо скажу, запутанное, сложное.
8
Осень 1919 года. Северные, прожигающие насквозь ветры, хлябь бесконечных дорог и жестокие схватки с отступавшими на восток отчаявшимися, злыми колчаковцами. От боя к бою, от привала к привалу скрипели разбитые партизанские телеги, везшие горбатые пулеметы, провиант и раненых.
На одной из головных телег большого обоза армии Щетинкина, утопая в пахучем лесном сене, лежал худой, белый, как полотно, хакас лет двадцати. В сражении под тувинским городком Белоцарским он был тяжело ранен разрывной пулей. Поначалу привыкшие к смертям партизаны определили, что парню каюк, не выживет, но он в огневице отлежал свое и каким-то чудом стал поправляться. И случилось так, что по пути в Минусинск обоз был отрезан от остальных частей щетинкинцев, его зажали в кольцо. Белогвардейцы отчаянно атаковали, пытаясь захватить продукты - голодно было им в горах. Многие красные в бою том погибли. Казалось, обоз теперь можно взять голыми руками.
А хлынули белогвардейцы лавиной к подводам - с подвод в упор затрещали дружные выстрелы. Кто только мог из раненых взять оружие, тот и хватал карабин, винтовку, наган и бесстрашно палил по врагу. И молодой хакас с рваным боком, а звали его Сыхда Кирбижеков, убил в той стычке шестерых. И как только стрелять умудрялся - лежал-то он на спине.
Но сила у белых была большая. И неизвестно, чем бы закончился этот неравный бой, не подойди к обозу партизанская подмога. Сам Щетинкин лихо рубился, валил, врагов направо и налево - ух и яр был, - а узнал про подвиг Сыхды - расцеловал, как водится, в губы обескровленного, еле живого парня и приказал партизанским лекарям получше ухаживать за Сыхдой и вылечить, поставить на ноги славного героя во что бы то ни стало.
Потом, когда завалили землю снега и ледяная овчина укрыла реки, Сыхда у походного костра распрощался с друзьями-партизанами, сел верхом на доброго коня, подаренного ему все тем же Щетинкиным, и подался в родные края, спрятав под чепрак свой боевой карабин. А еще был у него офицерский маузер - на тот случай, если по пути вдруг да придется столкнуться с белыми. Много их, мелких колчаковских отрядов и банд, голодных и оборванных, ходило тогда по сибирским селам. А домой приедет красный боец Сыхда - сдаст оружие советской власти, оно скотоводу совсем ни к чему.
Однако далеко не доехал он до родного улуса, почти двести километров. Подрядился батрачить у шибко богатого кулака в приенисейской деревне Копены, а про рану свою придумал нехитрую историю, что, дескать, оплошал на охоте; споткнулся в валежнике, стукнул прикладом ружья о землю, оно и жахнуло. Вроде бы поверили деревенские.
Так вот и жил, со скотом управлялся, сено возил. И однажды усталый шел с заимки в деревню. Шел накатанным зимником, обдумывая свое не очень устроенное житье, размышлял, как уйдет от кулака и вступит в коммуну. Тогда неподалеку была первая в тех краях коммуна "Сибирская пчелка". Действительно, коммунаров было в ней, что пчел в улье, и председательствовал там знакомый Сыхде мужик, тоже красный партизан из армии Щетинкина.
Но тут, откуда ни возьмись, появились в открытой степи двое конных в черненых полушубках. Выхватили сабли, в азарте угрожающе машут ими над головами, кричат матерно, во всю глотку, догоняют. Сыхда напугался, хотел бросить в снег маузер, спрятанный под полою овчинной шубы, да понял, что бросать поздно: заметят - убьют. А не схоронишь оружие, непременно станут обыскивать, найдут - тоже смерть. Выхода вроде бы не было. И потому весь сжался Сыхда и покрепче стиснул за пазухой рубчатую рукоять маузера.
- Чего ты там держишь? - осаживая заиндевелого на морозце, широкогрудого коня, гаркнул первым подскочивший к Сыхде казак. На усатом лице недобро глядели глубоко запавшие глаза.
- Золото из-под коровы.
Другой, не доверяя сабле или не желая ее пачкать, рвал с плеча драгунскую винтовку. По всему было видно - шутить не любит. Злобствовали тогда казаки в тайге и в степи, им ничего не стоило застрелить или зарубить подвернувшегося под руку человека. И стало Сыхде понятно, что надежда на спасение невелика и что уже не разминуться ему с казаками - кому-то остаться лежать здесь, на завьюженной, стылой постели.
А первый казак уже занес саблю над головой Сыхды. И, возбужденный смертельной опасностью, Сыхда, не раздумывая, рывком отвернул заиндевевшую полу шубы и выстрелил в конных дважды. Казаки, как по команде, замертво попадали с седел, даже не вскрикнули перед кончиной, не застонали.
"Что делать теперь буду? - озираясь, в полном недоумении подумал он. - Казаки вроде бы копенские, худо мое дело".
Освободил Сыхда нога казаков от стремян, оттащил покойников с дороги в сугроб, присыпал снегом, чтобы скоро их не нашли. Ничего не взял у них Сыхда, кроме оружия да еще сытых коней, снова огляделся, вскочил в седло и к утру следующего дня был уже в Абакане. Долго искал самого большого начальника, их оказалось здесь много, пока не добрался до чекиста Рудакова, а тот в заботах, вроде бы и не рад Сыхде.
- Как я тебе могу поверить? - со вздохом спросил Рудаков, выслушав очень уж подробный, обстоятельный рассказ Сыхды. - Документов у тебя никаких, свидетелей, что ты побил казаков, тоже нет.
- Вот тебе две винтовки, вот тебе две шашки и наган. Забирай двух бегунцов.
- Это не доказательство. Тебя к нам могли подослать.
- Кто мог? Зачем так говоришь? - закипятился, замахал руками Сыхда. - Мне не веришь, у Щетинкина спроси, кому он лошадь дарил, быструю, пегую!
- Щетинкин коней дарил многим, - Рудаков пристально глядел на хакаса, все-таки заинтересовался им. - Оружие я, конечно, возьму, а тебя - нет.
- Почему - нет? - рванулся к нему Сыхда, кровь бросилась ему в лицо. Его злил, как ему казалось, равнодушный тон Рудакова.
- Потому что я тебя не знаю, кто ты есть.
- И я тебя не знаю! - вскричал Сыхда и резко отвернулся к двери. Нет, не на такую встречу рассчитывал он, едучи в Абакан. Думал, что его здесь похвалят, возьмут на службу.
- Шустряк! - скорее в похвалу, чем в осуждение сказал Рудаков. Парень ему нравился своей напористостью. Пожалуй, вот так притворяться было нельзя.
И вдруг Рудакову пришла смелая мысль: а не послать ли этого парня, раз уж он очень просится воевать, хотя бы в разведку к белым? Если парень со злым умыслом направлен к нему беляками, то пусть к ним и убирается: врагом больше, врагом меньше - не все ли равно. Но если он действительно щетинкинец и пришел в ЧК с открытым сердцем, то он может принести немалую пользу, сообщая о передвижениях банд.
На севере Хакасии в то время действовала крупная и особо опасная своей необыкновенной подвижностью и беспощадностью банда есаула Соловьева. Уроженец здешних мест, есаул пользовался поддержкой богатеев во многих станицах, селах и улусах. К нему под начало отовсюду стекались недобитые колчаковцы, кулацкие сынки и уголовники. В банде были и обманутые баями бедняки, сами они не разбирались в политике и поступали так, как им приказывал атаман и его помощники. Таких случайных в банде людей чекисты жалели и делали все, чтобы оторвать от убежденных заматерелых врагов советской власти.
- К бандитам поедешь? - в упор спросил Рудаков. - К атаману Соловьеву?
- Зачем к Соловьеву? Я красный! - опять возмутился Сыхда.
- Если красный, то и помогай нам.
- Ты, однако, плохой человек, - решил, наконец, Сыхда и обидчиво поджал губы.
Пришлось ему терпеливо объяснять, что служить советской власти можно по-всякому. Узнавать секреты врага - это должен понимать щетинкинец - очень важная служба, на которую способны далеко не все, а только умные и смелые люди.
Сыхда, не перебивая, выслушал Рудакова с явным недоверием в лице. По крайней мере, так показалось Рудакову, который ожидал отказа. Но Сыхда, вдруг посветлев глазами, быстро согласился:
- Когда ехать? Куда ехать?
Рудаков облегченно вздохнул. Парень вроде бы искренен, а операция наклевывается стоящая. Но главное - не нужно спешить.
- Тебе надо маленько биографию подправить. Для начала мотай-ка ты, Кирбижеков, в свой улус да держи там сторону баев, а спросят, где воевал - говори, что у колчаковцев. И жди от нас вестей.
Говорить больше было не о чем. Сыхда уехал домой, жил там тихо и мирно, как все, а дружбу водил с богатеями. Иной раз хотелось пальнуть из маузера в ненавистных противников новой власти, да ему поневоле нужно было сдерживаться, и он скрипел зубами, поддакивая мироедам на удивление всему улусу.
Минула пуржистая зима, минуло и лето. В конце августа проезжавший по степи заготовитель кож привез от Рудакова тайный приказ искать банду есаула Соловьева. Сыхда долго не раздумывал. Рассчитался с хозяином, оседлал своего Сивку, сказал баям, куда едет, баи вручили ему подарок для атамана - двух молодых барашков.
И тронулся парень по дорогам да по тропкам навстречу своей опасной, переменчивой судьбе. Нет-нет да и расспрашивал людей, куда ему держать путь. И уже на третьи сутки был у подножья высокой лесистой горы, что невдалеке - рукой подать - от подтаежного улуса Подзаплот. С этой горы, круто падавшей гранитной стеной на юге и востоке, просматривалась на многие километры чистоструйная река Черный Июс, обвитая лозами, на горе и стоял штаб Соловьева.
Не раз подступавшие к горе чекисты пытались выбить банду отсюда, но, понеся большие потери, чоновцы залегали в травах и откатывались в степь. Тогда начались осторожные и затяжные переговоры с бандитским атаманом. ЧК после некоторых раздумий поставила Соловьеву условие: немедленно покинуть густонаселенные места и уйти в Белогорье, на золотые прииски Саралы, малолюдные в те годы, там банду оставят в покое.
Соловьев, выработавший в себе особый нюх на опасность, разгадал подстроенную ему ловушку. На приисках, покинутых золотопромышленниками и золотоискателями, негде будет взять пропитания, когда-то оно доставлялось туда гужевым транспортом неблизким путем. А без еды бандитам долго не продержаться, взбунтуются, разбредутся кто куда, а это гибель и для них, и для самого есаула Соловьева.
Но атаману немало льстило сейчас, что с ним ведут серьезные, вполне официальные переговоры. В этом он, привыкший хитрить и понимать хитрость, усматривал слабость чоновских отрядов. С другой стороны, он выигрывал очень нужное время, чтобы подготовиться уйти в Монголию и Китай.
Когда казачий дозор издали заметил рысцой приближавшегося к горе всадника, бандиты решили, что это - парламентер из ЧК. Сразу же доложили Соловьеву. Есаул вскочил на своего буланого жеребца, радостно гикнул и поскакал навстречу, за ним вдогонку кинулся на коне верный его помощник Матыга.
Удалым и отважным казаком был Соловьев, рубил - и не только лозу - правой и левой, на полном скаку, вызывая удивление и тайную зависть у казаков, поднимал с земли карабин. И уж то правда, что чем-нибудь удивить его в джигитовке было непросто.
А тут и он опешил. Своими глазами видел: вот только что несся к нему по долине, вздымая пыль, всадник и - нет его, одна лошадь что есть силы несется навстречу, стеля по ветру смолистую гриву.
- Ух ты! - задохнулся от изумления есаул.
И у него на виду от коня, откуда-то от правого бока бегунца, оторвался и стремительно покатился черный клубок. Покатился, вдруг раскрутился и оказался тот клубок человеком, черноголовым улыбчивым хакасом.
- Здравствуй, начальник! Бери двух баранов, а меня за стол сажай! С тобою хочу есть мясо!
Матыга солидно тронул седые, закрученные вверх усики, и его одутловатое пьяное лицо скривилось усмешкой. Он еще не знал, как отнесется к прибывшему атаман. А самому Соловьеву в этом веселом, скором на язык парне что-то показалось наигранным и явно подозрительным - не с таких номеров обычно начинаются знакомства.
- Зачем приехал? - строго спросил Соловьев.
- Служить тебе, начальник.
- Может, советская власть не нравится?
- Почему не нравится? Нравится. Большевик - дурной человек, а советская власть ничего, - рассудил Сыхда.
Слова пришлого хакаса немало умаслили пылкую душу Соловьева. Атаман подмигнул Матыге и поощрительно хлопнул Сыхду по плечу:
- Правильно говоришь. Теперь можно и знакомиться. Ну меня ты, наверно, знаешь...
- Знаю, начальник, - браво, с расчетом еще больше угодить атаману, подтвердил Сыхда. - А я Кирбижеков, поезжай на Уйбат, в улусах спроси любого - все обо мне скажут.
- Стрелять-то умеешь? - уже приветливее, явно заигрывая с прибывшим, спросил есаул.
- Дай ружье - покажу.
- Займись им, Матыга, - бросил Соловьев своему помощнику и, тронув коня шпорами, поскакал в гору.
Матыга деловито поманил Сыхду скрюченным пальцем:
- Иди за мной. Коня не трогай пока.
По узкой каменистой тропке они поднялись на прикрытую шапкой кустарников и мхов скалу, остановились у ее обрыва. Матыга сделал шаг вперед, взглянул вниз и сокрушенно покачал головой.
- Смерть твоя там, - с притворным сожалением сказал он. - Если не сознаешься, что тебя подослали чоновцы, то не соберешь и костей. Понял?
Вытянув тонкую шею, Сыхда с любопытством ничуть не огорченного человека посмотрел под обрыв. Скала, однако, выше рослого кедра будет, вверху мелкая осыпь, потом покрупнее, а на самом низу - камни-острецы, случаем угодишь на них - и тут же конец тебе.
Высота, как это ни странно, нисколько не устрашила Сыхду, он ухнул, задиристо крикнул в лицо Матыге:
- Я чон есть! Толкай меня! - и, скользнув спиной по кустам, ринулся со скалы.
Матыга в испуге вскинул руки и отпрянул от края пропасти. А мгновенье спустя до него донесся тонкий, пронзительный свист, затем послышался частый, хорошо знакомый таежникам хохот и плач филина.
Матыга быстро закрестился и бочком по распадку, заросшему папоротником и багульником, то и дело оглядываясь, кинулся к штабному костру, к есаулу. Он был поражен, он не верил самому себе. Тяжело отдуваясь, с вылезшими на лоб глазами, он влетел в шатер и отшатнулся, раскрыв рот: рядом с Соловьевым целехонький и вполне здоровый сидел на кошме Сыхда, зубами он жадно рвал жилистый кусок мяса. Матыга снова закрестился:
- Иван Николаевич, это - сам черт! Как он кричит птицею!..
Соловьев удивился рассказу Матыги. А Сыхду попросил повторить при нем все, чего так испугался помощник Соловьева. Хозяин гор и тайги, есаул любил и ценил веселую шутку.
Это знал Сыхда и прежде по слухам, которые распространялись об атамане, и сейчас решил потрафить ему, чтобы таким образом добиться его расположения.
Сыхда не стал ждать повторения просьбы. Он вскочил на ноги, захлопал себя руками по бокам, по бедрам, сумасшедше заухал, затрещал, заплакал. Страшными, жуткими звуками заполнился атаманский шатер, словно то была сама преисподняя. У Соловьева зябко дернулись широкие плечи, и он сказал:
- Леший! - и с покровительственной ухмылкой предложил Сыхде. - Иди-ка ты ко мне в ординарцы. Я уважаю озорных да отменно ловких.
9
Засылая Сыхду в соловьевскую банду, Рудаков рассчитывал на длительную работу по развалу и ликвидации банды.
Но Соловьев вдруг сам поторопил события. Он, вопреки советам Матыги и других своих помощников, решил вести с ЧК прямые переговоры и послал Рудакову доверительное письмо, в котором просил того приехать в определенное место, гарантия безопасности чекиста - честное слово боевого казачьего офицера.
С этим письмом атаман намеревался отправить Сыхду - еще раз проверить его, теперь уж на весьма серьезном задании. Как он поведет себя при встрече с чекистами? И вообще как отнесется к ответственному есаулову поручению? Если охотно согласится его выполнить, это усилит некоторые подозрения Соловьева, что Сыхда - не тот человек, за которого себя выдает. Как-никак Кирбижеков теперь знает об отряде почти все, его информация для чекистов будет своевременной и ценной.
Но Сыхда, выслушав предложение атамана с видимым равнодушием, наотрез отказался везти письмо:
- Я стрелять умею - говорить не умею. А заяц по знакомой тропе быстрее бежит. Посылай умного.
Ответ, что и говорить, понравился есаулу. И все-таки, осторожный и изворотливый, он не отказался совсем от своего первоначального замысла. Парламентером Соловьев послал уже привыкшего к опасным поручениям адъютанта Ершова, чернобородого, крепкого, что скала, казака, в котором недюжинная сила сочеталась с тонким, расчетливым умом. Этот точно исполнит поручение. Ершова чекисты не обведут вокруг пальца - в этом можно заранее быть уверенным. А поедет Ершов к чоновцам в сопровождении Сыхды.
Перед тем, как принять такое решение, в брезентовом штабном шатре с глазу на глаз есаул вполголоса говорил с адъютантом:
- Если Кирбижеков наш, а я склонен думать, что это так, то ему цены нет. Но если... Следи за каждым его шагом. Слышишь?
- Все слышу, - несколько возбужденный сознанием важности дела, на которое его посылают, понимающе ответил Ершов.
- И если что, постарайся привезти его живым. Сам с него шкуру спущу!
Спустившись с горы, всадники поехали по зимнику, заросшему ярко-зеленой муравой и подорожником. Пустив коня рысью, Ершов заговорил, вкрадчиво и хмуро постреливая глазами в Сыхду:
- Кончать мы думаем заварушку, удочки сматывать. А ты пошто к нам прибег в такое-то время?
- Когда зовут - хорошо, когда гонят - плохо, - насупив кустики бровей, недовольно сказал Сыхда.
- Дурной! Да разве кто тебя гонит! Живи с нами, коли пришел с душою открытой. Но если чекист, берегись, стерва!
- Зачем ругаешься? Нельзя так! - сердито запротестовал Сыхда.
- Небось ты не барышня благородная - стерпишь, - адъютант ударил коня шпорами и ускакал вперед.
У околицы улуса Подзаплот на желтой от цветущей сурепки луговине их встретил Рудаков с пятью всадниками. Ершов зорко следил за Сыхдой. А Сыхда отвел потных коней в сторонку и сел на край обросшей бурьяном канавы, поджидая, когда адъютант, что-то важно объяснявший чекистам, закончит дело. За те полчаса, что Ершов говорил с Рудаковым, ординарец Соловьева не сдвинулся с места и ни с кем не перемолвился словом. Он сидел, как истукан, тупо глядя себе под ноги.