ТРИ ПЕСЕНКИ ТРЁХ МАСОК
Коломбина
Жизнь летучая, жизнь каруселья,
жернова… карнавал, кутерьма!
И – в зените чужого веселья -
полумаски моей полутьма,
полуарочка – полуворота:
Вам их, видимо, не миновать!
Но – простите: петля поворота -
и опять я лечу мимо Вас.
Ах, веселье продлится недолго -
ах, какой-нибудь год или век!
Но, покуда не смолкнет франдола
и покуда не кончится бег,
Вам ловить мои пёстрые платья
за мгновенья цветных рукавов -
и узнать Вам, разжавши объятья,
что под платьями нет никого.
Вы, мой рыцарь, летели за тенью -
то есть в прошлое, то есть назад, -
и прогнали своё сновиденье
слишком грозным бряцанием лат.
Я – не всё ль, что Вы прежде любили
и оставили… это ль не я?
Так ловите своей Коломбины
полумаску и ворох тряпья!
Арлекин
Ромб сложи с таким же ромбом,
бубенец – со звуком дробным,
лоб… да хоть и с местом лобным,
а печаль откинь.
Но с десяток старых шуток
собери – и пусть вошьют их
там, где сердца промежуток:
будет Арлекин.
Смех да грех… средневековье,
счастье заперто в подкове,
нет надежды пустяковей,
чем улыбка… эх,
чем улыбка Коломбины,
чем улыбка злой судьбины!
Мы друг друга так любили -
просто смех и грех…
Ромбов плоское мельканье,
вечный праздник на аркане,
правды в вашем Арлекине
нету ни на грош.
До чего ж неладно скроен,
до чего ж наряд нескромен,
но народ пришёл с окраин
и кричит: хор-рош!
Говорила маска маске:
мы нелепы, мы громоздки,
нам оставить бы подмостки
жизни кочевой!
Говорила слёзка слёзке:
мы с тобою просто блёстки,
просто смеха отголоски -
больше ничего.
Тарталья
Вы летали без участья Тартальи,
а Тарталью вы за фалды хватали
и за букли из растрёпанной пакли,
но Тарталью не поймали, не так ли?
С чем мне вас и остаётся поздравить,
ибо всё на белом свете игра ведь -
в догонялки, и особенно в прятки,
и особенно в у-нас-всё-в-порядке.
Ну, в порядке так в порядке – и ладно,
только выглядите вы неприглядно…
но, должно быть, это я с непривычки
или где-то не поставил кавычки!
Вы летали без участья Тартальи,
вы слова свои, как шпаги, глотали,
а Тарталья удалился в аллею
и не в силах был помочь – сожалею!
Но не то чтоб он там был чем-то занят
и совсем не мог вмешаться, мерзавец,
только музыка уже отзвучала -
не потребовалось злого начала:
ибо что же… вы и сами с усами -
и со счастием расправились сами:
поздравляю, Ваша Честь, Ваша Милость, -
у меня бы лучше не получилось!
* * *
Какого чёрта, милое кончерто?
Оставь меня, иди к своим богам!
Душа пережила своё треченто
и кватроченто – и сказала: тщетно,
напрасно, ни к чему весь этот гам.
Забылось всё: как слушалось и пелось
и как игралось ниточками хорд,
как радовалось, как пилось и елось, -
сыта обременительная зрелость
и любит положительный исход,
а всё же, всё же… образы, стрекозы,
и ласточки, и ранняя весна:
глубокие февральские наркозы,
но сразу после – розы-грёзы-слёзы
и древняя, как небо, новизна.
* * *
Два левкоя на балконе -
знаете левкой?
Это облачко такое
и такой покой,
мотылёк такой поблёклый,
розовый такой,
огонёк такой далёкий
в поле за рекой,
поцелуй такой воздушный
из нездешних уст,
дудочки такой пастушьей
узенькая грусть.
Значит, мы простимся вскоре
с нашею тоской!
– Вы о чём?
– Я о левкое -
знаете левкой?
Итак, отказавшись от таинств,
ты хочешь от песни опять,
чтоб – кроме того, что летает, -
могла б ещё и объяснять?
Но нету у песни весенней
ни опыта, ни существа -
и нет никаких объяснений,
а только пустые слова.
И если ты можешь плениться
словами – пленись наконец:
ты арфа, ты райская птица,
ты, как тебя там… бубенец!
И ты подымаешь, как знамя,
как пламя, как пенный бокал,
своё золотое незнанье
навстречу идущим векам.
ГЕРМАНИЯ
Там музыка на дереве росла,
там что-почём совсем не понимали -
однажды в марте или позже, в мае,
какого-то безумного числа.
Там зрели на церквях колокола,
и падали, дозрев, и разбивались,
и говорят, что рядом жил Новалис,
но это очень старые дела.
А новые… запретная страна
отпетая – и сильно виновата,
и ни ответа больше, ни привета,
пал колокол, и лопнула струна.
И всё же… до всего, до нас с тобой,
до всех вокруг – однажды было: детство -
до юности, до этого вот текста,
до памяти с походного трубой,
до – до Второй октавы мировой,
до Чаплина… до всей этой печали!
Что ж… – скрипочки одни, виолончели,
да Бах, да Бог – тогда ещё живой,
да Лорелей (почти палеолит!),
да полчаса покоя nach dem Essen…
Каких потом не досчитались песен,
каких стихов, и сказок, и молитв!
* * *
Апрелем – ветреным, ничейным -
в кашне – завязанном узлом -
тоскует мир по приключеньям,
и забывает о былом,
и ходит быстрыми шагами,
и, оступиться не боясь,
почти что скачет – отвергая
весь список зимних постоянств!
Прощай, классическая пьеска:
нам, стало быть, не удались
единство времени и места,
единство действующих лиц,
прощайте, боги и богини, -
недолог был ваш строгий срок!
Никто, и Некто, и Другие
теперь вступают в диалог -
и мы уже знакомы с каждым,
они теперь в любом из нас -
как знать, что мы сегодня скажем,
а завтра сделаем… как знать!
* * *
Вот так и жизнь: шумнёт, сомнёт
цветок, платок, письмо,
упустит птичку из тенёт,
вздохнёт, всплакнёт – и всё.
Поди поймай её потом
какой-нибудь из линз!
Уже не в фокусе твой дом,
уже другая жизнь
сверкнула и почти прошла -
успеть хотя б за ней,
чтоб, скажем, с этого числа
не пропадало дней,
чтобы каждый день – на цвет и вес -
ты сразу б опознал!
Но нет, рассеянный ловец,
опять ты опоздал.
И за весёлой суетой -
поодаль, стороной -
мелькает хвостик золотой
судьбы – ещё одной.
* * *
А там – что же там… там одно никогда -
такая пустая идея!
Вертятся колёса, струится вода -
и мельница жизни поёт никогда, -
куда же ещё никогдее?
А срок… всякий срок – это несколько строк:
четыре обычно – под ними
подводит черту Иоганн Будденброк:
на нём и закончится, стало быть, срок -
куда ж ещё лишнее имя?
В домовую книгу вписав соловья,
грача и ещё куропатку,
задуматься: что за чужая семья,
и кто из них кто, и какой из них – я?
Возврат – это дело порядка.
Всё кончится там, где оно началось, -
из просто пристрастия к ритму:
и злость, побывавши любовью, во злость
вернётся: домой… – заблудившийся гость,
подмявший в пути маргаритку.
Тому-то и учит нас рифмы урок -
мятущейся странницы, давшей зарок
вернуться однажды к обеду:
и сколько б ни виться верёвочке строк,
а будет петля – и на это есть Бог,
оставивший нас на одной из дорог,
но пообещавший: приеду.
* * *
Окарина на окраине -
на окраине чего?
Окарина на окраине…
на окраине – всего.
Громыхает в кухне супница,
задевая за игру, -
если музыка оступится,
я, наверное, умру.
Ходит дудочка на цыпочках
по обрыву бытия
с горсткой нот своих рассыпчатых,
отнятых у забытья.
О, карина, как я верю Вам
в час, когда почти бегом
сон учёный с плоским веером
бродит по цепи кругом!
Стой, попавшая на удочку
вечной музыки одной,
жизнь длиною в эту дудочку,
в эту музыку длиной!
* * *
В этом возрасте стихи
никакие не стихи,
а такие пустяки!
В этом возрасте слова
никакие не слова,
а крутящиеся лихо
золотые жернова:
не порхай над ними, птаха,
улетай, пока жива!
Размолотят подчистую -
превратишься в золотую
пыль, и все тебе дела…
В этом возрасте хвала
значит больше, чем победа,
братство – больше, чем свобода,
верность – больше, чем любовь,
и смешит любая явь,
хоть никто об этой яви
всё равно судить не вправе
в этом возрасте пока.
В этом возрасте легка
мысль, и речь легка, и память,
и Господь у них – бубенчик,
а отнюдь не кто-нибудь,
ибо, мастер пустословить,
он смешлив и беззастенчив
и, конечно, знает путь!
* * *
И открытку от Вас получить вскоре -
голубую открытку, моя радость:
на одной стороне у неё – море,
на другой стороне у неё – адрес,
и немного любви, и лихой росчерк
"Ваша…" – следует имя, за ним – дата.
Впрочем, имени может не быть – впрочем,
даты может не быть: просто – ког-дата.
Впрочем, может не быть и любви, если
море будет большое, моя радость, -
и любовь не поместится: нет места -
будет море и адрес, хотя адрес
может не уместиться… тогда, кроме
повсеместного моря (вдали – парус),
не придёт ничего… – и само море
тоже может застрять посреди пауз!
Если так, то, пожалуй, моя радость,
мне не нужно от Вас ничего вскоре -
ни к чему, моя радость, мне Ваш парус -
что мне в парусе Вашем, раз нет моря?
МАЛЕНЬКАЯ ТРАГЕДИЯ
Мне заказали музыку: не некто-
одетый-в-чёрное, не чёрный человек -
таких ко мне пока не заходило,
и слава Богу: было б слишком рано, -
но некая бесцветная особа:
не то чтобы учтиво поклонившись,
а просто так – придя и заказав…
произнеся при этом: "Я заказчик".
И что-то было у неё в руке -
конверт какой-то: "Тут вознагражденье", -
она сказала и – вознаградив -
уже хотела было удалиться
куда у них ведётся: восвояси,
но я её немножко задержал
и предложил: "Присядьте, поболтаем:
тут кофе и хороший шоколад".
Присели… "Вот что, дорогой заказчик, -
я произнёс: – Вы, стало быть, не в чёрном,
и это – Ваша первая ошибка… -
Вам с молоком или без молока? -
поскольку, по характеру событья,
Вам следовало бы прийти не в этом…
в чём Вы пришли, но выбрать чёрный цвет:
так делают заказчики, поверьте.
Потом, и это будет во-вторых,
Вы ни вчера ко мне не заходили,
ни поза… – как я думаю – вчера.
Вы только раз пришли: застали дома
и думаете, так оно и надо,
хотя разыгрываемый сценарий
визит предполагает троекратный
с заказом музыки на третий раз.
Очередное Ваше упущенье
в том, что вошли Вы так, как входят в лавку, -
напомню: неучтиво поклонившись,
а словно делая мне одолженье…
заказчики себя так не ведут:
они воспитанны, они смиренны -
и в руки не суют конверт с порога…
возьмите шоколада наконец.
И я Вам так скажу: поскольку, значит,
Вы слишком плохо знаете сценарий,
я музыки для Вас писать не буду -
вот Ваш конверт: вознаградитесь им.
А я… я подожду – пока у двери,
на третий раз, учтиво поклонившись,
появится мой чёрный человек,
единственный и истинный заказчик.
Держите хвост морковкой – и привет!"
КАК ВЕРЁВОЧКА ВИЛАСЬ
1976–1982
Как верёвочка вилась
вензельком неотразимым
по горам и по низинам,
где не раз встречали нас!
Как верёвочка вилась -
то бегом вилась, то шагом,
по горам и по оврагам -
обстоятельно и всласть:
через речку, через мост -
чуть скользя на парапете…
И ничто на белом свете
никогда так не вилось,
и ничья на свете власть,
и ничьи на свете речи
не бывали так сердечны,
как верёвочка вилась!
А любовь была не страсть,
не высоты, не глубины -
мы друг друга так любили,
как верёвочка вилась.
И, когда в последний раз
я исчезну в чистом поле,
ни о чем я так не вспомню,
как верёвочка вилась!
* * *
Тетрадь оставлена в саду -
стихи, промокшие насквозь,
уже совсем нельзя прочесть.
Размыло небо и звезду,
размыло синих ягод гроздь
и всё, что прежде было здесь.
А было несколько имён,
и несколько Любовей к ним,
и сумасшествий, и чудес.
И плавал колокольный звон,
и плавал беспризорный нимб,
и всё, что прежде было здесь.
Чаи гоняли допоздна
и говорили наобум
слова – какие только есть.
И жизнь была ещё нужна -
и смех, и блеск её, и шум,
и всё, что прежде было здесь.
Гадали кто на чём горазд,
пророчествовали о том,
чего не выпить и не съесть.
Лепили из подручных фраз
кто бога, кто корабль, кто дом -
и всё, что прежде было здесь.
Теперь уж не восстановить
ни строчки: тут какой-то бред,
тут дождь навеки промочил
всё-что-имело-место-быть,
но по рассеянности, нет -
по глупости, нет – без причин -
1996
* * *
Старая-старая повесть:
Древний Египет, Китай…
Утро просило: опомнись, -
день говорил: испытай.
Вечер в глухом покрывале
вёл меня в маленький ад -
там меня с толку сбивали
и отпускали назад.
И, в темноте меня бросив,
ветер – фельдфебель, шагист -
в спину бросал мне: философ! -
и добавлял: берегись.
Но, по окраинам мокрым
идучи миром чужим,
тихо твердила: посмотрим! -
милая мудрая жизнь.
* * *
Это Ваши слова – не-печальтесь-пройдёт-
а-печаль-если-прошлая-значит-чужая!
И не помню уже, сколько лет напролёт
я живу с этим знаньем – и не возражаю,
хоть никак не проходит всё то, что должно
проходить, – и, как прежде, то муча, то жаля,
прямо в сердце мне врезано Ваше окно,
и горит, и горит – и я не возражаю.
В том окне всё пируют – и дай-то им Бог
пировать, своих сроков не опережая,
и, бокал подхватив за сверкающий бок,
позабыть обо всём, что я смог и не смог…
Я живу хорошо. И мой сумрак глубок.
И легка моя жизнь, и я не возражаю.
* * *
Старьёвщик-вечер собирает в горсть
нелепые дневные сувениры:
листок породы оторви-да-брось,
брелок с ключами от пустой квартиры,
записка… то есть подпись из неё,
мотивчик – надоедный, хоть не слушай…
Чудесное смешное вторсырье:
дай только срок – оно ещё послужит,
лишь ночь настанет!
И настала ночь,
и я – опять спускаясь в ад из рая -
всё то, что удалось мне приберечь,
кладу перед собой – перебирая
бесценный мой, прекрасный мой утиль:
билетик, кремешок от зажигалки…
А на ботинках серебрится пыль
от нашей с Вами утренней прогулки.
* * *
Когда я вдруг исчезну
в лирическую бездну
и Вам вдруг станет плохо -
Вы напевайте Баха.
Навязчивые мысли
оставив в пыльном кресле,
Вы напевайте Баха
от вздоха и до вздоха.
Забудьте все печали,
пойдите на качели
и напевайте Баха
от взмаха и до взмаха.
А к моему прощайте
себя не возвращайте:
не поминайте лихом,
а поминайте Бахом!
* * *
В этом тяжёлом месиве
слов, поцелуев, встреч
я бы на Вашем месте бы -
но не об этом речь.
Там, посредине пёстрого
мира больших надежд -
что там на месте острова:
музыка или брешь?
А в небесах смущение,
видное через щель:
дескать, что за смещение
всех на земле вещей?
Место предметов – мысленно -
заняли облака.
Бедная моя истина,
Бог с тобой и – пока!
* * *
Не гадать по птичьим стаям,
не гадать по крышам зданий,
сколько мы с тобою стоим
в день базарный, в день бездарный, -
но как можем пощебечем
над весёлыми лотками!
Чем нас взять? Да, в общем, нечем -
разве голыми руками.
Не спасти беспечной ноши
от одной седой стихии -
сдует ветром жизни наши,
словно перышки сухие.
Но на вечность ли польститься
в сутолоке, на базаре,
где – не две ли малых птицы
продаются за ассарий?