Я вновь достал сверток с бумагами и развернул его, отбросив шелковую тряпку, когда-то явно промокшую насквозь, причем я догадывался, где и когда. Наконец я добрался до самих бумаг и развернул их перед собой на столе, но первый же взгляд на них заставил меня вздрогнуть от волнения и тревоги; проведя внезапно ослабевшей рукой по лбу, я подумал, существуют ли на свете правда и справедливость. Ибо из бумаг, лежавших передо мной, я понял без малейшей тени сомнения, что де Кьюзак мне лгал. Ничего удивительного не было в его нежелании появляться в Керктауне. Ничего удивительного не было в его странном предпочтении вести жизнь отшельника на сыром и безлюдном берегу Файфа и нырять нагишом у дальнего рифа, дрожа и стуча зубами от холода. Теперь для меня в этом не было ничего удивительного, потому что его секрет перестал быть секретом.
Шкатулка, очевидно, оказалась достаточно плотной, поскольку бумаги в ней почти не подмокли и чернила расплылись лишь в отдельных местах, да и то написанное здесь нетрудно было разобрать. Они содержали не больше и не меньше, как грандиозный заговор, направленный на освобождение королевы Шотландии и возведение ее на английский трон, заговор настолько тонкий и продуманный, что у меня не возникло ни малейшего сомнения в возможности успешного его осуществления, тем более что его поддерживали люди, чьи имена были известны даже в Керктауне, - могущественные люди из Шотландии, Англии, Франции и даже из Испании!
Невероятное везение! Меня даже в жар бросило, когда я обнаружил, что держу в руках, с одной стороны, жизнь прекрасной, несчастной и порочной королевы, а с другой - жизнь и судьбу более сотни аристократов и благородных джентльменов высокого ранга.
Пальцы мои дрожали и мысли путались, когда я читал документы, поражаясь странному стечению обстоятельств, взваливших такой непомерный груз на мои плечи. Я читал и перечитывал бумаги, в оцепенении глядя на них, пока стук в дверь не напомнил мне о хозяйке и моем ужине.
Несмотря на голод, я был слишком возбужден, чтобы уделить достойное внимание содержимому моей тарелки, и вскоре отодвинул ее, вновь погрузившись в размышления и вновь перечитывая бесценные документы. Чем больше я вчитывался в них, тем более впадал в сомнения относительно того, какого пути следует мне придерживаться, пока наконец бесцельное сидение не стало мне невмоготу; спрятав бумаги в безопасное место, я выскочил из комнаты и, заперев за собой дверь, бросился вниз по лестнице в надежде, что свежий вечерний ветерок охладит мой разгоряченный мозг и позволит привести мысли в порядок. Стало уже темнеть, и в воздухе носилась промозглая водяная пыль, но я не обращал внимания на сырость и торопливо шагал по узкой и крутой улочке", а в голове у меня роились сотни фантазий и предположений, точно пчелы в растревоженном улье.
Насколько я понимал, с имеющимися у меня бумагами я мог поступить тремя способами, но решить, какой из них выбрать, было не так-то просто: ведь если мой ход будет удачным, то меня ждет, бесспорно, немалое вознаграждение, однако в противном случае я лишусь головы с такой же очевидностью, как то, что меня зовут Коротышкой. Конечно, был еще вариант, при котором я ничего бы не выиграл и не проиграл: уничтожить бумаги, и дело с концом; но у меня душа не лежала поступить с ними таким образом, хотя по примеру своего деда мне следовало бы знать, насколько опасно вмешиваться в государственные дела. Так должен ли я был использовать попавшую мне в руки страшную силу так, как это, несомненно, сделал бы де Кьюзак, если бы не погиб от руки де Папильона?
Должен ли я пойти в некий аристократический дом - расположенный, кстати, не так далеко от того места, где я находился, - и стать причиной войны и всенародной кровавой смуты; стать инструментом, при помощи которого старая религия вновь будет восстановлена не только в Шотландии, но и в Англии; стать, по сути дела, освободителем несчастной пленницы, губящей свою молодость и красоту в подземельях английской темницы? Мысль об этом взволновала меня больше всего. Я был шотландцем, и королева тоже была шотландкой, представительницей королевской династии Стюартов, наследницей древнего рода Брюсов, - и теперь она томится в заточении, а ее судьба находится в моих руках, в руках бывшего школьного учителя из Керктауна!
Затем другая мысль пришла мне в голову, и я вспомнил рассказы отца о кострах и пытках, о жирных и порочных священниках, истинном проклятии для страны, о голосе Великого Реформатора, гремящем с кафедры старинного собора, о пролитой крови и героических подвигах, совершенных ради освобождения родной земли и уничтожения покрова невежества и суеверия, ослеплявшего глаза и души мужественных людей, населяющих эту землю. Я подумал обо всем этом, и протестантская кровь в моих жилах отмела прочь всякие сомнения. Я решил, что делать: новой вере ничего не будет угрожать, а Елизавета останется царствовать в Англии, как и до сих пор.
Видит Бог, я был наивным глупцом, полагая, будто все зависит от меня, что судьбы народов находятся в моих руках и я могу одним ударом изменить ход истории; но я был молод тогда, молод и горяч, и, быть может, немного чересчур легко поддавался возбуждению и азарту великих надежд. Впрочем, в тот вечер это не играло большой роли, ибо когда я принял решение и остановился, чтобы продумать свои дальнейшие действия, то краем уха уловил за собой шум шагов, крадущихся и осторожных, как у кота, охотящегося за птичкой.
С трудом подавив желание обернуться, я проверил, легко ли вынимается моя шпага из ножен, и пожалел, что не захватил с собой кинжал де Папильона; затем я как ни в чем не бывало двинулся дальше, нарочно выискивая темные углы, чтобы иметь больше шансов разгадать намерения таинственного преследователя. Напрягая слух, я убедился в том, что шорох шагов становится все ближе и ближе, и вновь холодная дрожь пробежала у меня вдоль спины, как тогда, во время нападения стада коров.
В следующий миг я нырнул в тень, отбрасываемую широким балконом; шаги ускорились, стали раздаваться совсем рядом и остановились; не долго думая, я молча мгновенно повернулся на каблуках и перехватил занесенную надо мной руку с ножом.
Рука убийцы уже начала описывать свою роковую дугу, когда я, воспользовавшись направлением ее движения, помог ей продолжиться и резко завернул руку за спину: владелец руки и ножа завопил от боли, согнувшись пополам и пряча лицо в полах плаща; нож выпал из его обессиленных пальцев и со звоном отлетел куда-то в темноту.
- В чем дело, сэр? - прошипел я, доставая шпагу из ножен. Яростно брыкаясь и изворачиваясь, бандит пытался вырваться из моих цепких пальцев, но я держал его, точно в клещах, все сильнее загибая ему руку, пока боль в неестественно вывернутых суставах не стала невыносимой. Видя бесполезность своих попыток освободиться, он перестал сопротивляться и лишь продолжал проклинать меня на чем свет стоит, требуя немедленно отпустить его. Я еще пару раз поддернул ему руку и, когда он наконец замолк, приставил острие шпаги к его спине и приказал идти вперед; в таком необычном виде я привел его к себе домой, поскольку в столь поздний час помешать нам было некому, да еще и дождь усилился, а ночь, как я уже сказал, была темная, хоть глаз выколи.
9. О прогулке по крыше, о заговоре и о контрзаговоре
Усадив бандита перед собой на стул, я долго и внимательно рассматривал его; это ему, похоже, не очень-то нравилось, так как он всячески отводил от меня глаза и в то же время украдкой поглядывал по сторонам в надежде отыскать какой-нибудь путь к спасению. Невысокого роста, не намного выше меня, он был в то же время худой и жилистый, с лицом скорее безвольным, чем дурным; однако его налитые кровью глаза, сизые отечные щеки и мешки под глазами свидетельствовали о многочисленных пороках, а изо рта у него разило, как из винной бочки.
- Итак, сударь, - сказал я после нескольких минут молчания, - вы намеревались убить меня.
Он ничего не ответил, но опустил глаза, поглаживая все еще болевшую руку.
- Как ваше имя? - спросил я.
- Кроуфорд, - хрипло пробормотал он в ответ.
- Что ж, мистер Кроуфорд, - продолжал я, сгоряча совершая ту же ошибку, против которой собирался предостеречь его, - вам придется убедиться в том, что вмешательство в государственные дела - штука опасная, ибо, как сами видите, документов вы не нашли, но зато погубили свою жизнь в попытке отыскать их!
- Как! - воскликнул незадачливый бандит. - Вы же не собираетесь хладнокровно прикончить меня ни с того ни с сего!
Я пожал плечами.
- Мне ничего другого не остается, - сказал я. - Вопрос стоит так: либо ваша жизнь, либо моя; и я предпочел бы скорее вашу.
- О чем вы толкуете? - запротестовал он. - Какие документы? Не искал я никаких документов!
- Вы не искали документы, свидетельствующие о наличии папистского заговора? - вырвалось у меня, и я тут же пожалел, что не прикусил язык прежде, чем произнес эти слова.
- Не искал! - решительно подтвердил он.
- Так зачем же вы пытались пырнуть ножом меня, совершенно незнакомого вам человека?
- Почему незнакомого?
- Но ведь я никогда и в глаза вас не видел до сих пор, насколько мне известно, по крайней мере!
- Вы, может, и не видели, а вот Дик Ханиман частенько со мной встречался, и он затаил на вас вражду не только из-за прежних ваших драк, но из-за того, что некая девица предпочитает ему вас!
- И он нанял тебя, чтобы меня прикончить?
Кроуфорд кивнул, и я все понял, и понял также, что вынужден так или иначе убить этого человека: ведь теперь - благодаря моему дурацкому языку! - ему стал известен секрет де Кьюзака. Бандит, видимо, прочел это на моем лице, так как вскочил со стула и принялся умолять меня пощадить его, страстно клянясь и обещая хранить тайну, лишь бы я оставил его в живых.
- Тише, дурак! - прикрикнул я на него. - Иначе тайна через пять минут перестанет быть тайной!
- Но ведь вы сами мне сказали! - хныкал он. - Я же не тянул вас за язык!
- Совершенно верно, - согласился я, - ты прав, и у меня нет ни малейшего желания тебя убивать, но я не вижу другого выхода.
- О сэр! - причитал он. - Вы можете заточить меня здесь, привязать меня, держать под замком, если желаете, но я не хочу умирать! Будьте милосердны! Молю вас, будьте милосердны! - И он в страхе упал на колени, протягивая ко мне дрожащие руки.
- Сядь! - приказал я ему. - Сиди тихо и не шевелись, пока я не обдумаю положение.
На сей раз принятие решения заняло немного времени. Если я убью этого человека, у меня на руках останется его труп, но, если я запру его здесь до тех пор, пока не объявлю о заговоре, он не сможет причинить мне вреда и смерть его не будет лежать на моей совести. Более того, я знал, что у старухи домохозяйки есть еще одна пустая комната, где я мог бы привязать его, а золото из коричневой шкатулки позволяло мне не скупиться. Возможно, на меня подействовала жалкая внешность моего неудавшегося убийцы, сидевшего напротив меня с освещенным колеблющимся пламенем свечи белым и напряженным лицом, на котором надежда боролась со страхом и отчаянием и которое то и дело искажалось гримасой боли от вывихнутого плеча.
Прихватив с собой пистолет и кинжал де Папильона, чтобы не оставлять разбойнику оружие и не искушать попыткой реванша, я приказал ему сидеть тихо, пока я не вернусь, и вышел, заперев дверь на ключ. Я прошел по узкому коридору в кухню, где жила моя домохозяйка, и, рассказав ей историю о больном друге, нуждающемся в уходе и присмотре, предложил ей сдать еще одну комнату в мансарде, рядом с моей.
Вскоре вопрос был решен, к ее великому удовлетворению, хотя я и не предложил ей большую плату, не желая показаться чересчур состоятельным и тем самым вызвать у нее подозрения. Вернувшись к себе, я отпер ключом замок и распахнул дверь; но каково же было мое удивление, когда, окинув взглядом свою крохотную комнатушку, я убедился, что она пуста, а мой пленник исчез. Первым делом я подумал о бумагах и бросился через всю комнату к укромному месту, где их прятал; к счастью, они оказались на месте, в полной сохранности и неприкосновенности. Затем я осмотрелся вокруг, недоумевая, куда мог деться запертый в пустой комнате бандит; единственным возможным путем для бегства было раскрытое окно, выходившее на крышу, но кто бы мог подумать, что человек с вывихнутой рукой решится вылезти из него на крутую, мокрую и скользкую черепичную кровлю, расположенную на высоте добрых тридцати футов от земли, если даже считать от самого карниза? Однако долго раздумывать тут было некогда: если он улизнет от меня, я погиб. Торопливо отцепив шпагу, чтобы не мешала, я стиснул в кулаке кинжал и вылез в окно. Прижавшись к оконному переплету, я вслушивался в шум ветра и дождя, пытаясь уловить малейший звук, способный подсказать мне, куда направился беглец, и наконец услыхал слабое постукивание сверху и справа от меня, как если бы кто-то карабкался по черепице.
Нельзя было терять ни минуты; но даже с моей сноровкой, физической силой и ловкостью взбираться вверх по крутому склону крыши оказалось делом далеко не простым, ибо ветер здесь, меж верхушек домов, свистел и завывал во всю мочь, не сдерживаемый ничем, а струи дождя хлестали по мне, заливая глаза и мешая что-либо разглядеть в кромешном мраке. Тем не менее я упорно продвигался вперед и вверх, скользя и сползая, и вновь наверстывая, упущенное, цепляясь ногтями и носками сапог за малейшие выступы кровли, пока, к моей великой радости, не убедился, что влекущий меня к себе звук становится все громче и ближе. Но каковы же были мои разочарование и тревога, когда я, добравшись до конька крыши, обнаружил причину постукивания: его производили две свободно болтающиеся, плохо закрепленные черепицы, которыми забавлялся шаловливый ветер.
Я припал к мокрой поверхности крыши, переводя дыхание и вновь прислушиваясь, но ничего не мог разобрать, кроме окриков ночной стражи внизу, завывания ветра между печными трубами и флюгерами на шпилях и плеска струй проливного дождя. Я понял, что все мои попытки бесполезны, и осторожно повернулся, чтобы пуститься в обратный путь, как вдруг в ужасе заметил черный мужской силуэт, внезапно возникший на фоне моего освещенного окна; пока я озадаченно глядел на нее, фигура заслонила собой окно, взобралась на подоконник и исчезла внутри комнаты.
В следующее мгновение я уже скользил вниз по склону крыши, чуть ли не кувырком, ежесекундно рискуя сорваться и сломать себе шею; наконец я добрался до окна и, осторожно подтянувшись на руках, заглянул через подоконник.
Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы убедиться, как меня одурачили: Кроуфорд находился в комнате и шарил повсюду в поисках спрятанных документов. Очевидно, он притаился где-то за окном, дожидаясь, пока я не вылезу за ним на крышу, и остается лишь удивляться, почему он не столкнул меня вниз, на улицу. Возможно, я неожиданно быстро для него бросился в погоню по ложному звуку стучащей черепицы, а может быть, он не очень надеялся на свою вывихнутую Руку и вспомнил мою железную хватку, которую имел возможность в полную меру оценить там, под балконом. Так или иначе, но, когда все эти мысли пронеслись в моем мозгу, он уже принялся копаться в углу возле тайника с бумагами, и я рассудил, что пора, пожалуй, положить конец слишком затянувшейся забаве. Глупец оставил окно за собой открытым, и я тихонько перелез через подоконник и встал на ноги, потянувшись за рапирой, брошенной мною в углу.
Шпага чуть сдвинулась, когда я коснулся ее, прочертив эфесом по стене и издав легкий царапающий звук; бандит вздрогнул и обернулся; заметив меня, он опрометью метнулся к двери и исчез. Не тратя времени на освобождение шпаги из ножен, я бросился вслед за ним и - надо же, такое невезение! - со всего разбега попал прямо в объятия квартирной хозяйки, которая явилась спросить, не нужно ли чего-нибудь моему бедному больному другу. Счастье еще, что шпага моя была в ножнах, иначе я проколол бы несчастную старуху насквозь; мы оба рухнули на пол, и, пока я выпутывался из юбок и платков отчаянно брыкавшейся дамы, до меня доносился замирающий топот сапог негодяя, сбегавшего вниз по длинной лестнице. К тому времени, когда я наконец поднялся на ноги и, оттолкнув визжавшую старуху, выбежал на улицу, его уже и след простыл.
Я был полностью обескуражен и медленно вернулся в свою комнату, где нашел старую даму, сидевшую на полу, обхватив голову руками, стонавшую и, видимо, не очень одобрявшую мои манеры; пришлось объяснить случившееся внезапным припадком, вызванным обострением болезни моего друга, и успокоить достойную матрону серебряной монетой и холодной примочкой на лоб, где выросла довольно солидных размеров шишка.
Дела мои принимали скверный оборот, о чем я подумал, убедившись в безопасности бумаг и уже в третий раз за сутки принимаясь решать, как мне поступить дальше. Не приходилось сомневаться, что Кроуфорд, подкупленный Диком Ханиманом, расскажет ему обо всем, а отсюда у же был короткий путь к столбам с перекладиной, предназначение которых было мне хорошо известно и чей вид мне вовсе не нравился. Опасность благотворно повлияла на мою сообразительность, а страх отточил смекалку, потому что вскоре я уже выработал план действий и, промыв царапины, полученные от де Папильона, - поверхностные, но тем не менее достаточно болезненные, - улегся спать. Главную надежду я возлагал на то, что мастер Ханиман должен будет сперва тщательно обдумать все "за" и "против", прежде чем приступить к активным действиям, иначе моим планам грозил полный провал, так как в них главенствующую роль играло время, а я до завтрашнего дня был бессилен что-либо предпринять.
Ранним утром я был уже на ногах и, осмотрев свои раны и хорошенько подкрепившись - ибо я давно убедился в благотворном влиянии полного желудка на любое начинание, - тщательно оделся и отправился в путь, теша себя надеждой, что на мою внешность не повлияли в худшую сторону ни убийство французского задиры, ни вывихнутое плечо несостоявшегося убийцы, ни разбитая голова моей квартирной хозяйки.
Не сомневаюсь, вам не терпится узнать, в чем состоял мой план, но, когда я вам скажу, он, бесспорно, вам понравится. Мастер Ханиман однажды хвастался, будто берет уроки фехтования у одного француза по имени де Беро, который жил где-то в переулке, носившем название Лошадиный Тупик. Первым делом я должен был разыскать своего недруга, а этот де Беро, как я надеялся, мог навести меня на его след; впрочем, одновременно с надеждой возникало и сомнение, сумею ли я найти самого француза.
Опасения мои оказались напрасными: француза я отыскал без труда, поскольку о нем гласила огромная вывеска на доме под номером три, расположенном в полете стрелы от Замка и вскоре меня проводили к самому маэстро. Он не походил ни на одного из обоих представителей своей нации, с которыми мне довелось встретиться, выгодно отличаясь от них своими манерами и внешностью. Это был представительный старик с гривой седых волос и щетинистыми усами, высокий, сухощавый и подтянутый, и его поклон мог бы натянуть нос бедняге де Кьюзаку.
Видя во мне, как ему казалось, нового ученика, он был со мной весьма любезен и обходителен, и я не счел нужным его разубеждать, намекнув, что лишь недавно прибыл в город и много слышал о нем от моего доброго друга, мастера Ричарда Ханимана, которого очень хотел бы навестить, но, к сожалению, лишен такой возможности, ибо не знаю его адреса.