― Да, так плохо, что он чуть на стенку не лезет, весь так и извивается от боли, бедняга. Отравил его кто-то.
Чтобы не упасть, девушка ухватилась обеими руками за дверной косяк.
― Наш доктор никак не разберётся, что с ним такое, поэтому и вызывает городского врача.
Девушка невнятно что-то бормотала.
― Пустите, барышня, не закрывайте дверь, дайте мне поговорить с достопочтенным хозяином.
― Что с ним случилось, не знаешь? ― наконец, проговорила она.
― А вам господин доктор велел передать, чтоб вы собрали весь жареный кофе, какой есть в доме, и отдали мне. Он будет поить им Шандора Дечи, пока не приедет городской врач. Ведь неизвестно, каким ядом отравили беднягу.
И слуга пошёл отыскивать корчмаря.
― Неизвестно, каким ядом его отравили? ― прошептала девушка. ― Но я-то знаю. Если моё зелье в этом виновато, надо всё рассказать доктору. Он хоть будет знать, что давать больному.
Она вбежала в комнату, открыла сундук, разыскала на дне его дьявольский корень, похожий на маленького человечка, и сунула его в карман.
Да будет проклят тот, кто дал дурной совет! Да будет проклят тот, кто его послушался!
Затем она принялась поджаривать кофе. Когда слуга вернулся из сада (ему пришлось помочь корчмарю загнать пчёл в улей), девушка уже наполнила молотым кофе жестяную коробку.
― Ну, барышня, давайте ваш кофе.
― Я тоже поеду с тобой.
Слуга был парень неглупый и сразу смекнул, в чём дело.
― Не надо, барышня, вы только расстроитесь, как взглянете на Шандора Дечи. Ей-богу, кровь стынет в жилах, когда видишь, как он мучается. Господин доктор вас и не пустит к нему.
― Мне нужно поговорить с доктором.
― А кто же будет обслуживать гостей в корчме?
― У нас есть служанка и буфетчик. Пусть потрудятся.
― Тогда отпроситесь хоть у достопочтенного господина.
― Не буду отпрашиваться, он не разрешит. Ну-ка, пусти!
Клари оттолкнула в сторону слугу и выбежала во двор. Одним прыжком она вскочила в бричку, схватила вожжи, стегнула сивку, и та понеслась во весь опор.
Оторопелый слуга, успел только крикнуть:
― Барышня! Клари! Стойте! Не сходите с ума! ― и побежал вслед за бричкой. Он страшно запыхался, но догнать Клари ему удалось только у моста, где уставшая лошадь сбавила ход. Там он, наконец, вскочил в бричку.
Бедной сивке никогда не приходилось принимать столько ударов, как в этот раз, по дороге к матайскому хутору. По песку она уже брела шагом.
Девушка не могла смириться с такой проволочкой, спрыгнула на дорогу, схватила жестяную коробку и сломя голову побежала прямо через клевер к усадьбе доктора.
Доктор заметил в окно запыхавшуюся Клари и вышел на крыльцо ей навстречу.
― Кларика! Вы как сюда попали?
― Что с Шандором?
― Шандору плохо.
Из-за двери доносились мучительные стоны больного.
― Что с ним случилось?
― Я и сам не знаю, а гадать не хочу.
― Но зато я знаю. Его напоили отравой. Одна скверная девушка. Я знаю, кто она такая. Чтобы заставить полюбить себя, она подмешала в вино какого-то зелья, а от него он и захворал. Я знаю, кто она такая, и знаю, что это было за зелье.
― Барышня! Не возводите на человека напраслину! Это тяжёлое обвинение. Нужны доказательства.
― Вот они.
Девушка вынула из кармана ядовитый корень и положила его перед доктором.
― Ох, ох! ― ужаснулся доктор. ― "Атропа мандрагора"! Да ведь это смертельный яд!
Девушка закрыла лицо руками:
― Откуда же мне было знать, что это яд?
― Кларика! Вы так пугаете меня, что я, чего доброго, с ума сойду. Неужели вы отравили Шандора?
Девушка молча кивнула головой.
― Какого чёрта вы это сделали?
― Он очень бессердечно обошёлся со мной, а одна цыганка как-то уверяла меня, что, если я намочу этот корень в вине и дам ему выпить, он станет добрее.
― Вот те на! Сукины вы дети! Точите лясы с цыганками, а в школу, где учитель рассказывает о ядовитых растениях, не ходите. Вот и стал добрее твой милый.
В гневе он начал говорить ей "ты".
― Он умрёт? ― с мольбой во взоре спросила девушка.
― Не хватает ещё, чтобы он умер. Шандор ― парень крепкий. Его душа не так-то просто расстанется с телом.
― Значит, он будет жить? ― В благодарность за утешение Клари опустилась перед доктором на колени и, схватив его руку, принялась осыпать её поцелуями.
― Не целуй мне руки ― они все в горчице, ещё губы распухнут.
Тогда девушка стала целовать его ноги. И, когда доктор не разрешил и этого, начала целовать следы его ног: прекрасными алыми устами целовала грязные следы на каменном полу.
― Встаньте и отвечайте толком. Вы привезли кофе? Он поджарен? И уже смолот? Хорошо. Пока не приедет доктор, надо поить больного кофе. Хорошо, что вы сказали мне, каким ядом он отравлен. Теперь я хоть знаю противоядие. А сейчас, послушайте-ка меня, милая моя: бегите со всех ног отсюда и уезжайте подальше, чтобы духу вашего здесь не было, ведь то, что вы натворили, ― дело уголовное. Главный врач сообщит властям, и оно будет передано в суд. Бегите-ка, да подальше, туда, где о вас ничего не знают.
― Я никуда не побегу! ― отвечала девушка, утирая передником слёзы. ― Вот моя голова, пусть её отрубят. Ничего более страшного со мной не сделают. Раз я провинилась, то пусть меня и накажут по справедливости. Но отсюда я не уйду. Его стоны сковывают меня по рукам и ногам сильнее, чем кандалы. Ради бога, прошу вас, господин доктор, позвольте мне быть около него, ухаживать за ним, класть ему компрессы на голову, поправлять подушку, вытирать пот с лица.
― Вы понимаете, что говорите?! Если я доверю отравительнице уход за отравленным, меня немедленно отправят в сумасшедший дом.
При этих жестоких словах лицо девушки исказилось невыразимой болью.
― Значит, и вы, господин доктор, думаете, что я скверная?
Она отвернулась и, увидев на подоконнике ядовитый корень, схватила его и, прежде чем доктор успел опомниться, сунула себе в рот тем концом, который так похож на человеческую голову.
― Ну, ну, Кларика! Не шутите с этой мандрагорой. Не вздумайте её жевать! Выньте изо рта и дайте сюда. Я лучше разрешу вам пойти к больному. Но предупреждаю, вам будет очень тяжело. На такие страдания трудно смотреть человеку с мягким сердцем.
― Я знаю, слуга всё рассказал мне дорогой. По его словам, Шандор так изменился в лице, что его трудно узнать. Румяное прежде лицо стало сизо-бледным; на красивом белом лбу выступили пятна ― предвестники смерти; щёки блестят от холодного пота; широко раскрытые, остекленевшие глаза неподвижны; губы плотно сжаты, а когда он приоткроет их, то покрываются пеной; он так стонет, извивается, скрипит зубами, заламывает руки, выгибается, что видеть и слышать это ― мучение. Но пусть это будет моим наказанием. Пусть его стоны и страдания острым ножом пронзают моё сердце. Если я не увижу всего своими глазами и не услышу своими ушами, я буду ещё больше мучиться.
― Ну, ладно, попробуйте, если ваше сердце выдержит. Поручаю вам кофейник, варите кофе беспрерывно. Но если заплачете, выставлю за дверь.
С этими словами он впустил девушку в комнату, где лежал больной.
При виде любимого у Клари потемнело в глазах. Что стало с богатырём-парнем за эти несколько часов! Мукой было смотреть на его страдания.
Доктор позвал слугу.
Приготовляя кофе, девушка сдерживала рыдания; когда же они всё-таки прорывались и доктор с упрёком взглядывал на неё, она притворялась, что кашляет.
Мужчины мазали горчицей икры больного.
― Ну, теперь давайте-ка ваш кофе. Нужно влить ему в рот.
Но это было не так-то просто. Доктору и слуге приходилось разводить в сторону руки парня и держать их изо всех сил, чтобы он не бился.
― А теперь, Кларика, откройте ему рот. Ну нет, так у вас ничего не выйдет. Возьмите эту стамеску, просуньте её между зубами и попробуйте их разжать. Не бойтесь, не проглотит, он как клещами сожмёт стамеску.
Кларика повиновалась.
― Ну, а теперь осторожно, понемножечку вливайте ему в рот кофе. Так, так. Вы ловкая девушка. Вас можно порекомендовать в сёстры милосердия.
На лице девушки появилась улыбка, в то время как сердце её готово было разорваться на части.
― Только бы он не смотрел на меня такими глазами!
― Да, вы правы, эти безумные глаза ― самое страшное!
Больному стало несколько легче, видимо от действия противоядия. Стоны стали тише, судороги в конечностях почти прекратились. Но лоб его пылал огнём.
Доктор объяснил девушке, как отжимать смоченный в холодной воде платок, как прикладывать его к голове больного и когда сменять. Она послушно всё исполняла.
― Я вижу, у вас и правда мужественное сердце.
Наконец, её усердие было вознаграждено: она с радостью заметила, что больной вдруг опустил веки и взгляд его больших, чёрных, широко раскрытых глаз стал не так страшен.
Немного погодя он приоткрыл рот; теперь уже больше не требовалось силой разжимать его стиснутые зубы.
Может быть, помогло вовремя данное противоядие. А может быть, ему досталась не такая уж большая доза яда? Так или иначе, но пока из города приехал врач, опасность уже почти миновала. Ветеринар и главный врач разговаривали между собой по-латыни. Клари не понимала слов, но угадывала, что речь идёт и о ней.
Главный врач отдал ещё несколько распоряжений, написал заключение, а затем не мешкая сел в экипаж и укатил обратно в город.
Жандарм, которого он привёз с собой на козлах, остался на хуторе.
Не успел главный врач уехать, как под окнами снова застучали колёса. Это приехал хортобадьский корчмарь. Он потребовал у доктора свою дочь.
― Тише, тише, не шумите, сударь. Барышня взята под стражу. Видите вон того жандарма?
― Я всегда говорил, что девушки способны на глупости, когда сходят с ума… Ну что ж, моя хата с краю, я ничего не знаю.
И он укатил восвояси.
5
Всю ночь Клари провела возле Шандора. Она никому не уступала своего места у постели больного, несмотря на то, что и прошлую ночь не сомкнула глаз.
О, за неё-то, за эту прошлую ночь, она и расплачивается сейчас!
Сидя на стуле, она то и дело засыпала от усталости, но стоны больного всякий раз будили её. Меняя холодный компресс на его голове, она, чтобы не уснуть, промывала себе глаза.
Когда запели первые петухи, больной заснул живительным сном. Он вытянулся во всю длину и даже захрапел.
Клари сначала подумала, что это предсмертное хрипение, и обомлела, но потом обрадовалась. То был спокойный храп, а храпит только здоровый человек, и этим храпом он заставляет бодрствовать другого.
До вторых петухов больной успел порядком-таки выспаться.
От их крика он проснулся и смачно зевнул.
К этому времени окончательно прекратились и судороги. Все, кто страдал нервным расстройством, знают, какое большое облегчение доставляет после судорог такой здоровый зевок!
Клари хотела опять дать ему кофе, но Шандор отвёл её руку и чуть слышно попросил воды.
Она постучалась к доктору, спавшему в соседней комнате, и спросила, можно ли дать больному воды, ― он просит пить.
Доктор вышел в ночных туфлях и в халате; ему самому хотелось взглянуть на больного.
Состоянием его он остался доволен.
― Дело идёт на поправку, раз уж он запросил воды. Давайте ему пить столько, сколько он захочет.
Больной выпил чуть ли не целый графин и опять спокойно заснул.
― Ну, он уже спит как убитый, ― проговорил доктор. ― Теперь и вы, Кларика, можете прилечь, вам приготовлена постель в комнате экономки. Я оставлю дверь открытой и буду присматривать за больным.
Но девушка взмолилась:
― Разрешите мне остаться с ним. Я положу голову на стол и так немножечко посплю.
Доктор внял её мольбам.
Внезапно девушка проснулась: было уже светло, за окном чирикали воробьи.
Больной теперь сладко спал и грезил во сне.
Рот его был приоткрыт, он что-то бормотал, чему-то улыбался.
Иногда веки его приподымались, но это, вероятно, стоило ему больших усилий, и они снова смыкались. Сухие, потрескавшиеся губы приоткрылись.
― Дать воды? ― шёпотом спросила Клари.
― Дай, ― не раскрывая глаз, с трудом ответил Шандор.
Она подала ему фляжку с водой.
Но руки его были ещё так слабы, что не могли поднести её к губам. И это у такого богатыря! Чтобы напоить его, пришлось поднять ему голову. Но и в эту минуту он находился в состоянии полудремоты.
Когда же его голова опять опустилась на подушку, парень запел. Может быть, он продолжал вполголоса петь ту разудалую песню, которую начал во сне:
Как же не быть добрым свету?
Девушка-цыганка, девушка-мадьярка, одного вы цвета!
6
Через два дня Шандор уже был на ногах.
Такой степной богатырь не станет долго валяться в постели, если опасность миновала. На третий день он уже заявил доктору, что намерен отправиться к табуну, при котором состоит на службе.
― Повремени-ка, Шандор, ещё немножко. С тобой кое-кто хочет поговорить.
Под этим "кое-кто" подразумевался следователь.
На третий день после заявления о случившемся на матайский хутор прибыл чиновник с писарем и жандармом для ведения законного следствия.
Обвиняемую тоже допросили. Она рассказала всё по порядку, ничего не скрыла и в своё оправдание заметила только, что очень любила Шандора и хотела, чтоб он так же любил её. Всё это уже было занесено в протокол и подписано. Оставалось устроить очную ставку отравительницы с жертвой. Это и было сделано, как только Шандор немного окреп.
За всё это время табунщик в присутствии доктора ни разу не произнёс имени девушки. Он притворялся, будто и не подозревает, что она ухаживала за ним и находится здесь. С тех пор как Шандор пришёл в себя, Клари ни разу не показалась ему на глаза.
Перед очной ставкой следователь снова зачитал девушке её показания, которые она подтвердила.
После этого ввели Шандора Дечи.
Он сразу же начал разыгрывать комедию и вёл себя так вызывающе, так заносчиво, словно научился этому у чванливых актёров, играющих в театре роли табунщиков. Даже на вопрос, как его зовут, он ответил с пренебрежением:
― Моё честное имя ― Шандор Дечи. Я никому не причинил зла, ничего не украл и не заслужил, чтобы меня сопровождали сюда жандармы. Вдобавок гражданский суд надо мною не властен ― я пока ещё солдат императора. А уж если меня в чём-нибудь обвиняют, так передайте моё дело в полковой суд, там я отвечу на все вопросы.
Следователь, не обращая внимания на тон парня, успокоил его:
― Пожалуйста, потише, молодой человек. Вас ни в чём не обвиняют. Мы хотим лишь получить кое-какие разъяснения по касающемуся вас делу и поэтому вызвали вас на допрос. Скажите, когда вы последний раз были в хортобадьской корчме?
― Могу ответить совершенно точно. Мне скрывать нечего. Но пусть сначала уйдёт из-за моей спины этот жандарм. Чего доброго, он ещё дотронется до меня, а я очень боюсь щекотки и могу так дать ему по шее, что…
― Ну-ну, спокойнее, нечего горячиться. Жандарм сторожит не вас. Итак, когда вы были у девицы Клари и подавала ли она вам вино?
― Что ж, постараюсь всё хорошенько припомнить. Так вот, в последний раз я был в хортобадьской корчме прошлый год, в день Дмитрия, когда нанимали чабанов. Меня тогда забрили в солдаты. С тех пор я даже и близко не подходил к корчме.
― Шандор! ― прервала его девушка.
― Да, я Шандор. Это моё крёстное имя.
Следователь спросил:
― Так, значит, вы не были в хортобадьской корчме три дня тому назад и буфетчица не подавала вам вина, отравленного мандрагорой, от которой вы заболели?
― Я не был в хортобадьской корчме и не видел барышни Клари больше полугода, а значит, и вина у неё не пил.
― Шандор!.. Ты лжёшь?! Ради меня?! ― воскликнула девушка.
Следователь рассердился:
― Не пытайтесь своим запирательством ввести в заблуждение суд. Девушка уже во всём призналась; это она напоила вас вином с корнем мандрагоры.
― В таком случае она на себя возвела напраслину.
― Зачем же ей это делать? Ведь такой проступок влечёт за собой строгое наказание.
― Вы спрашиваете, зачем? А затем, что коли девушкам взбредёт на ум какая-нибудь чепуха, так у них хоть кол на голове теши ― всё равно стоят на своём. Девица Клари обижается на меня за то, что я к ней не заглядываю. Она обвиняет себя, чтобы заставить меня сжалиться над ней и признаться, у кого я был, у какой другой красавицы оставил своё сердце и кто напоил меня этим зельем. А я захочу ― скажу, а не захочу ― не скажу. Она мстит мне за то, что я ни разу не был у неё с тех пор, как приехал в отпуск из армии.
При этих словах девушка рассвирепела:
― Шандор! Ты никогда в жизни не лгал. Что с тобою сталось? Ты мог избавиться от службы в армии одним лживым словом, которое тебе навязывали, но ты не пожелал его произнести. А сейчас ты запираешься, говоришь, что третьего дня не был у меня? А кто же подарил мне гребень, которым сейчас заколоты мои волосы?
Табунщик саркастически заметил:
― Барышне лучше знать, почему и отчего её волосы заколоты гребнем.
― Шандор! Это несправедливо! Я ничего не боюсь, пусть меня привяжут к позорному столбу или отстегают плетью. Вот моя голова, пусть её отрубят ― мне всё равно. Только никогда не говори, что я не нужна тебе, что ты ко мне не приходил. Это для меня хуже смерти.
Следователь пришёл в негодование:
― Тысяча чертей! Свои амурные дела вы потом уладите! Но если в данном случае имело место отравление, я должен знать, кто отравитель.
― Отвечай же, отвечай! ― с пылающим лицом воскликнула девушка. ― Отвечай!