- Ты мне заплатишь за это, псина, - оказал Окатов, поднимаясь. Он вытер платком укушенную руку и пошел за кирпичными половинками.
- Да брось ты, - просил его Румпель.
- В тебя?
Окатов скалился, будто смеялся. Вот только глаза его были тоскливы. "Черт с ним, с психом, - думал Румпель. - Кончим дело, и сбегу, и дружить перестану!"
Половинками кирпичей они стали добивать Белого пса. Вдруг Румпель вскрикнул и схватился за голову. Окатов повернулся - на них шли с камнями в руках мальчишки, человек десять. Одолели-таки забор.
Они были хитрые: шли россыпью и кидались издалека, с ловкостью окраинных мальчишек. Первый их залп попал в цель и второй, третий…
Окатов орал на них, Румпель отступал к воротам с достоинством почти взрослого человека. Пока убирали доску и открывали ворота, в них летели и летели камни.
Выскочив за ворота, Окатов припал к щели, чтобы разглядеть и запомнить детские рожицы.
- Проклятые микробы, - ворчал он. - Ничего, еще наплачутся!
- Пошли, - торопил его Румпель.
- А пятерку все равно отдашь, лениво бил, - не отрываясь от щели, сказал Окатов.
Неслышно подошел сторож из магазина, со свертком под мышкой. Он взял Окатова за плечо.
- Ты чего? - спросил он. - Чего не видал?
- Попрошу не распускать лапы!
Окатов дернул плечом и глядел на него сверху - он и Румпель были выше старика на две головы. Тот изумился - молодые, а такие длинные. Аж прогибаются. Совсем другое племя.
- Что делаешь, спрашиваю?…
Окатов быстро пошел. А из ворот бежали ребятишки. Они гнались за Окатовым и Румпелем, крича и грозясь. Возле домика розовой окраски остановились и зашумели между собой.
- Гнаться будем! - кричали одни.
- Доктора надо, доктора, - настаивали другие.
Окатов пошел быстрее: он знал, в домике этом живет врач. Он заседает в школьном родительском комитете. Это неприятно вежливый тип, но едкий, будто кислота. Хотя его фамилия Розов.
Малявки шли к нему.
- Теперь наплачемся, - уныло сказал Румпель.
…И такая была удача ребят - доктор возился в огороде. С корзиной ходил от одного помидорного куста к другому. Он брал буреющие плоды, намереваясь держать их до красной спелости дома.
Но ввалились ребятишки, просили идти к собаке. Доктор не сразу понял их. Поняв, он поставил корзину и пошел.
У доктора была одышка, шел он медленно. Хотя дышал так, будто все время бежал.
- Камнями… били?… - спрашивал он.
- Половинками, дяденька, половинками!
- Ах… паразиты… ах… разбойники…
- Они в нашей школе учатся!
- Вы… мне их… покажите…
Пришли. Белый пес лежал в кирпичной красной пыли, и лапы его мелко дрожали. Вокруг топтались оставшиеся ребятишки. Стоял, наклонясь, сторож.
- Он весь хрустит! - закричали мальчишки. - Будто с самолета упал!
- И я не узнаю собаку! - сокрушался сторож. - А ведь кормил вчера.
- Ах, негодяи, ах, паршивцы! - твердил врач.
Он присел над собакой и ощупал ее. Та покряхтывала, когда длинные, тонкие пальцы врача пробегали по телу, задевая одно, нажимая другое место.
Врач хмурился - пес был изломан. Расколот гребень лопатки, сломаны ребра. Плюсны раздроблены, их гипсом не соберешь.
Практически эта собака жестоко и подло убита.
Перебиты, сломаны обе челюсти: будто пес побывал в молотилке.
"Усыпить его? - тоскливо думал врач. - Дать морфия, чтобы отошел без мучений. Лучше бы спасти, это был бы великий урок ребятам. Да нет, не спасти, где там".
- Несем его ко мне! - велел он и носовым платком вытер руки. - В чем бы его унести?
- Возьмите носилки, - предложил сторож.
Ребята схватили тяжелые носилки - в них рабочие носили бетонный раствор для различных мелких работ. Подняли собаку - доктор пошел впереди, а ребята (человек десять) сзади и с боков поддерживали носилки.
…В дом они внесли собаку на руках. Положили на пол. Доктор шепнул жене - и та увела ребят.
Он стал возиться со шприцем и долго перебирал ампулы - не находил морфий. Нашел.
- Все же легче тебе будет, старина, уверяю.
И - уколол. Пес трудно дышал, засыпая. Доктор же позвонил приятелю.
- Мне бы Ивана Васильевича, - сказал он в трубку. - Да, да, это я. Слушай, есть пациент, на нем сможешь опробовать препарат. Да, множественные переломы… Не человек, собака! Ставь опыт! Она… безнадежна для обычных методов. Что?… Да, уверен, прекрасная возможность опробовать клей! Но требую это делать под полной анестезией. Пес намучился, его били хулиганы. Я думаю, и сердце у него неважное.
Минут через пятнадцать к дому бойко подбежал голубой "Москвич". Из него вылез бородатый толстый человек. Доктор встретил его на крыльце, пожал руку.
- Входи!
Толстяк присвистнул и нагнулся, разглядывая засыпавшую собаку.
- Вот это обработали!
Они уложили пса в корзину. Бородатый набрал номер и по телефону велел "готовить все".
- Сразу на стол? - спросил Розов. - Молодец! Не теряешь время.
- Поможешь?
- С удовольствием.
…В машине врачи говорили только об операции.
6
Стрелка проскочила в щель, боком задела гвоздь. И не остановилась лизать рану, бежала. На бегу тонко взвизгивала. Этот визг далеко обгонял Стрелку: прохожие останавливались, глядели, а мимо них проносилась рыжая собака с обрывком веревки на шее.
- Взбесилась, - предполагали прохожие.
Куда бежала Стрелка? Поблизости от города еще оставался лес. Летом в нем шумно отдыхали горожане, сейчас же лес был по-осеннему пустой.
В его тишину бежала собака.
Ей случалось и раньше убегать из города в лес - в компании городских собак, охотившихся в лесу за птичками, беспомощно гонявших зайцев. Неслась их визгливая, пузатая, криволапая стая, выпучив азартные глаза, хрипло лая: они воображали себя охотниками.
Стрелка бывала в лесу. Но, побродив в нем день, вечером она видела его Ужасным Лесом, в котором бродил Волк. Ей вспоминалась хозяйка, и Стрелка возвращалась в город. Была в лесу! Скуля и повизгивая, она рассказывала об этом хозяйке. Та кивала, оглаживая ее голову, и говорила:
- Хорошо, ты молодец…
В лесу Стрелка бывала летом, изредка весной или осенью и почти никогда зимой - мерещились волки за каждым деревом.
Сейчас, пробежав от высоких домов к низким и мимо них к торговой базе, огороженной дощатым забором, она переплыла речку и взбежала на бугор, поросший соснами.
Исчезла. В лесу стихали ее визги.
…Стрелка затаилась в лесном глубоком логу, в его закоулке. Ей был виден клин неба - вверху - да торчки сосен.
Утром она вышла к речке полакать воду, но увидела людей, шагавших с лопатами (это Алексин вел Иванова в свой сад), и сбежала в лес. Ей кричали вслед, звали, но Стрелке казалось: швырнут камнем, тяжелым и острым.
От людей она уходила глубже в пригородный лес. И все гуще становился он, смелее перемешивал желтые березы и красные осины с голубыми соснами.
В лесу тишина, шорохи мелких зверей, стуки крыльев летающих туда-сюда дроздов.
В кустах перепархивают синицы.
С ними вместе, единой стаей, летают поползни и дятлы.
И повсюду лежат упавшие листья, вороха мертвых листьев.
Среди них копошатся муравьи. Вот пень, в котором гудят шершни. Собака подошла - их сторожа заревели на Стрелку, и та убежала.
И собака вдруг ощутила неясную радость от тишины, вялого осеннего солнца и желтых листьев. Радость заливала ее всю, от лап до кончиков ушей, поднятых торчком; от носа, чуявшего лесные запахи, до кончика повиливающего хвоста.
Она весь день ходила в лесу, знакомилась, нюхала.
Сунула нос в нору к барсуку, пробежалась за выскочившим зайцем, схватила в траве полевую красную мышь и понесла ее, сама не зная куда. Мышь завозилась в пасти, и Стрелка глотнула. Нечаянно.
Царапучий клубок прошел горло и стал царапать внутри. Затих.
Собака перепугалась, вытаращила глаза, расставила лапы.
Так стояла, прислушиваясь к себе. И с тех пор ей казалось, что красная мышь живет в ней.
Следующую мышь она придушила и съела мертвой.
Сытая, переночевала под кустом дикой акации. Но утром обнаружила здесь муравьев, до сих пор не спавших из-за теплой осени. Они кусались. Стрелка убежала и вспугнула зайца.
И села на хвост от изумления.
Заяц скакал огромнейшими прыжками. Будто летел. Стрелка азартно визгнула и погналась, сгоряча то и дело налетая на кусты. Она кричала:
- Ай-ай-ай!..
Лес отозвался ей:
- Эй-эй-эй!..
И Стрелке казалось, что зайца гонит не одна она, а большая стая собак.
Это был счастливый день.
А ночью она убежала в город, рылась в знакомых мусорных ящиках и хорошо поела. На рассвете же снова ушла в лес: вдоль домов, мимо спящей базы и шлеп-шлеп-шлеп через речку.
Вот он, лес… Поблескивают промерзшие за ночь купола муравейников, лежит змея - окоченевшая.
Стрелка проспала до середины дня. Встала, напилась в лужице, что скопил родник, понюхала кисло пахнущий муравейник. Затем погонялась за бурундуком и чуть-чуть не схватила вылетевшего из куста тетерева.
Но промахнулась, зря щелкнула зубами. Тогда убежала на огромное картофельное поле, клином входящее в лес. Там причуяла куропаток: день был тихий, запах их нависал над полем.
Она прыгнула в середину этого густого и сладкого запаха. Птицы разлетелись, подняв пыль, и Стрелка задохнулась ею.
…Остаток дня собака провела, напрасно пытаясь схватить какую-нибудь птицу. Даже подкралась к последнему в этих местах глухарю, токовавшему по-осеннему лениво.
Но тот, жестоко клюя, долго гонял Стрелку между деревьями.
На ночь Стрелка убежала в город. Она бы постепенно превратилась в пригородную собаку, что не может прожить без города - и не находит в нем свое место.
Но как-то в холодный день она поймала разоспавшегося зайца. Он глупо влез в куст шиповника, из которого был один выход. К нему-то нечаянно и подошла Стрелка.
Затем ей повезло с тетеревом, раненным охотником-браконьером. А вскоре она наловчилась охотиться сама.
Все реже и реже Стрелка появлялась в городе.
Ей везло! Егеря, хранившие лес от браконьеров и бродячих собак, не заметили ее - Стрелка в лесных оврагах проживала одна, бродячие ватаги собак не забегали так далеко. А кошки приходили, лазали к птицам на деревья. Но даже они бывали редко. И в полное господство Стрелке попал кусок леса площадью в два-три квадратных километра. Достался без драк и рычания: барсуки бродили себе потихоньку, городские коты претендовали на одних только птиц, да и тех ловили на деревьях, а лисы еще не перебрались на зимовку к городу, к его мусорным свалкам.
Жители леса отлично ладили между собой: лоси питались осинами и тем сеном, что косили им егеря. Мыши обитали в травах, землеройки и кроты - в норах.
Бурундуки, дрозды, синицы, дятлы и поползни шатались всюду, где заблагорассудится. Как-то Стрелка облаяла бурундука, евшего рябину. Он брал ягоды с кисти, которую быстрыми клевками очищал серый дрозд. Это кормящееся содружество чем-то возмутило Стрелку.
В тот же день Стрелка нашла барсучью широкую нору и проследила, что жил в ней, кроме барсука, еще и кот. Он густо пахнул паутиной, съеденными мышами и птичьими перьями. Запахом он походил на того кота, что играл с ней когда-то. Стрелка подошла к норе и долго нюхала. Барсук сердито гудел на нее, а кот шипел из теплого земляного нутра.
Она лаяла, ей хотелось играть, но кот не выходил.
Однажды она встретила его возвращавшегося с охоты. Черный кот нес в зубах сороку, ее хвост волочился по жухлой траве. Стрелка побежала к коту, весело помахивая хвостом. Тот бросил сороку, зашипел, выгнулся.
И вдруг залез на сосну.
Он висел на ней, впаяв когти в толстую кору, а Стрелка ждала внизу. Потом она стала есть сороку, а кот сердито выл. Наконец он спрыгнул и с ужасным криком пробежал в нору.
На время Стрелка позабыла его, увлекшись ловлей белки: та жила в гнезде, сплетенном на сходе веток двух сосен. Таким образом, у гнезда (было два выхода, что приводило в отчаяние жившую невдалеке куницу.
Затем все переменилось.
Однажды Стрелка остановилась у ручья: барсук, живший с котом, лежал на бережке. Стрелка насторожилась - зверь не пил, он просто лежал. Дыхания его не слышно.
И чем-то незнакомо и страшно пахнет. Стрелка подняла голову - по ту сторону ручья, у обомшелой коряги, стояла огромная кошка. Рысь.
Стрелка зарычала и ощетинилась.
Рысь забежала сюда из тайги. Она увидела барсука, пившего воду. Подкралась к нему и готовилась прыгнуть и схватить. Тот поднял голову, посмотрел на нее и закряхтел странно: рысь замерла, а барсук сунулся носом в воду. Затих.
Стрелка, попятившись, ушла. Рысь перепрыгнула ручей и взяла барсука, умершего от испуга, встряхнула его и понесла; он был ее добычей.
Лишь через неделю Стрелка пришла к норе и долго слушала завывание кота. Затем на локотках влезла в нору и стала устраиваться в ней, рыть, делать ее шире и удобнее.
Кот, вякнув напоследок, сбежал из норы.
Но Стрелка жила в ней всего несколько дней: вдруг проснулась от враждебного запаха. Подняла голову - на нее глядела лиса. Из другого хода жутко светила глазами вторая лисица. Они зарычали - вместе, и Стрелка быстренько выползла из норы и сбежала.
С той поры в норе жили лисы, пришедшие зимовать к городу. А Стрелка нашла сгнивший черный стог и спала в нем.
Выпал снег. Стрелка пышно обросла зимней шерстью. Теперь она умела мышковать, не хуже лисиц искала и находила под снегом мышиные зимние городки. Она сделала нору в стогу, ей было тепло спать.
Зима случилась мягкая: барсуки в ноябре выходили из нор пить воду в ручье. Но в декабре крепким морозом (ударило за сорок градусов) Стрелке прихватило кончики торчащих ушей. Эти мороженые кончики поболели-поболели и отпали. Надо было зализывать уши. Языком их не достанешь, как ни старайся. Стрелка лизала переднюю лапу, а ею протирала раны.
Зато в виде платы за примороженные уши лес улыбнулся собаке щедрой и жесткой улыбкой: Стрелка нашла лося. Браконьер ранил его выстрелом в шею, гнался и не догнал.
Лось истек кровью в лесном овраге, умер смертью спокойной - уснул. Он и лежал-то, будто спал. И Стрелке даже показалось, что вот сейчас он встанет, огромный и сильный. Но снег пах кровью. Она заскулила просяще и поползла к нему.
С другой же стороны к лосю нагло и весело шла красная лисица. Она схватила его за копыто и потянула. К ней подбежала другая. С этими двумя лисами (выгнавшими ее из норы) Стрелка и съела лося. Хватало его надолго - лишь в феврале они сгрызли последние кости, поддающиеся зубам.
Зимой всего два или три раза ходила собака в город. Она повстречала хозяйку, идущую из магазина. Вздрогнула - запах был незабываемо свой, но шел от незнакомой старухи. Не так давно была хозяйка полной и бодрой. Теперь же шла с авоськой худая беленькая старушка, шла и оглядывалась на собаку.
Она не признала своим этого рыжего зверя с пышным хвостом и круглыми ушами. Но в память о Стрелке бросила ей старуха кусок мороженого мяса.
Стрелка понюхала и взяла мясо. Она долго провожала старуху, но подойти к ней не решилась. Да и не было в ней тоски по дому.
В лесу ей хорошо жилось: зайцы-беляки носились по снегу не проваливаясь, будто на лыжах, мыши спали, завернутые в пуховички, сделанные ими еще осенью.
Проголодавшись, Стрелка ходила от одного мышиного города к другому и сытее сытого ложилась спать. Но глубокой ночью просыпалась и выходила на холод. Ей было так одиноко, тоскливо… Глаза сами начинали жмуриться, уши прижимались к голове. Она садилась на снег и начинала безостановочный бег на месте, перебирая лапами.
Она выла… Уносился вверх ее тонкий, дрожащий вой, откликались ей со всех сторон призрачные собаки.
Стрелка затихала и прислушивалась: нет, не было здесь лесных собак, она одна среди черного леса.
Снова выла Стрелка, опять ее обманывало лесное эхо.
И так страшно, так ярко светила луна.
7
В городе шла зима-многоследица. Снег подтаивал, и по нему печатали следы все кому не лень.
Сел воробей - след! Прокатился репейник - и тоже остались следы. Крохотные, будто жук прополз.
Когда же приходили северные ветры и снег схватывала ледяная корочка, тротуары посыпали солью, чтобы не падали горожане: от соли опять подтаивал снег.
Новый дом - на месте старого - рос. На его стройке шла великая суета. Ненужные теперь краны убрали и обрабатывали дом снаружи, с подвесных люлек. Работали штукатуры и маляры, по этажам вверх и вниз бегали сердитые бригадиры в сапогах, выпачканных известкой.
Приходил к дому Пестрый, нюхал следы: искал знакомых. Не находил. Подолгу сидел, подвернув хвост, и глядел на суету.
Это был уже не забавный щенок, а рослый и сильный пес с узкой и изрядно лукавой мордой.
Наряд его по-прежнему клоунски смешон - пятнами, торчащими древесными стружками. Но вид он имел благополучный, сытый.
Удачливый был пес: ему повезло даже с окраской.
Видя Пестрого, люди невольно улыбались. Он же подходил к ним неуклюже-ласковыми шажками. Но глаза его следили за руками человека, опыт боролся с добродушием.
Пестрому везло: склад ящиков хотели убрать, объединить с другим складом, побольше. И не убирали, а сторожа были предобрые старики.
Пестрый ночевал, если хотел, с ними в теплой проходной. Но в такой шубе ему редко хотелось ночевать в помещении, он предпочитал закапываться в стружки или в снег.
Сторожам нравилось - охрана на дворе!..
Им же в тепле можно пить чай и прочитывать очередной толстый роман. Или курить, размышляя о жизни. А надоест думать, то можно позвать собаку, и та будет слушать с вниманием, что ей ни говори.
Пестрый считал склад домом. Охраняя его, он часто лежал, высунув нос из подворотни, и лаял на прохожих басом: гау! гау! гау!.. Желудок его был отличный и переваривал все, что удавалось съесть. Но счастья Пестрому хватило только до января месяца - склад перевели в другое место, а дряхлое помещение снесли.
Теперь Пестрый спал в снегу. Он ложился и ждал, когда его занесет теплым снегом.
Есть же ходил к старику сторожу домой. Тот впускал его и давал кости, хлеб, вчерашний суп. Ну, а если старик болел и выпадало несколько голодных дней, пес пристраивался к воронам.
С холодами прилетела эта стая больших серых ворон. Ночевали они в лесу, но кормились в городе.
Они были пожилые, умные, солидные вороны. Пестрый быстро заметил, что они постоянно что-нибудь находят в снегу и едят, все вместе. Он следил за ними и тоже прибегал есть. Но не отбирал, не набрасывался, а ждал свою долю.
Вороны привыкли к нему и присматривали за псом с деревьев, зданий. И частенько, добыв что-нибудь съедобное, он обнаруживал вокруг себя кружок ожидающих ворон. Чувство справедливости было заложено в нем - пес оставлял еду воронам.
Так он жил, и хорошо жил: покидал места, где его не терпели, не слишком часто бывал там, где и привечали, безошибочно ловил ту грань, за которой собака начинает надоедать.
Пестрый изучил людские слова и жесты.