- Все уладится, мисс Брюстер! Все уладится, поверьте мне.
Она ответила мне благодарной улыбкой, от которой забилось мое сердце, и ушла с палубы.
Я долго стоял на том месте, где она оставила меня. Мне необходимо было разобраться в своих чувствах, отдать себе отчет в значении происшедшей во мне перемены. Итак, наконец любовь пришла ко мне, пришла при самых невероятных обстоятельствах. Конечно, моя философия всегда признавала неизбежность (рано или поздно) любовных переживаний. Но долгие годы, проведенные в одиночестве среди книг, были плохой подготовкой для этого.
И вот любовь пришла! Мод Брюстер! Память вернула меня к прошлому, я увидел ее первый тоненький томик на своем столе и как к нему постепенно прибавлялись другие. Как я приветствовал появление каждого из них! Я находил в них родственный мне ум. Теперь же их место было в моем сердце.
Мое сердце! Странное чувство охватило меня. Я с недоверием думал о самом себе. Гэмфри ван Вейден, "рыба", "бесчувственное чудовище", "демон анализа", как называл меня Чарли Фэрасет, - влюблен! И вдруг, без всякой причины, мой ум вернулся к маленькой биографической заметке в справочнике, и я сказал себе: "Она родилась в Кэмбридже, и ей двадцать семь лет". Потом я мысленно добавил: "Двадцать семь лет, и все еще свободна и не влюблена?" Но откуда я мог знать, что она действительно не влюблена? Неожиданно нахлынувшая волна ревности положила конец всем сомнениям: да, я действительно любил! И женщина, которую я любил, была Мод Брюстер.
Вне себя от восторга я отошел от трапа и побрел по палубе, бормоча про себя прелестные стихи миссис Браунинг:
На годы я покинул мир людей
И жил один среди моих видений.
Я не знавал товарищей милей, -
Мне не забыть их сладостного пенья.
Но еще более сладостная музыка звучала в моих ушах, и я был глух и слеп ко всему окружающему. Резкий голос Вольфа Ларсена заставил меня очнуться.
- Какого черта вы тут шляетесь? - спросил он.
Я набрел на матросов, красивших борт шхуны, и чуть не перевернул ведро с краской.
- Вы лунатик или у вас солнечный удар? - продолжал он.
- Расстройство желудка, - отрезал я и как ни в чем не бывало продолжал свою прогулку.
Глава XXIV
Самыми яркими событиями моей жизни я считаю происшедшие на "Призраке" в ближайшие сорок часов с того момента, когда я понял, что люблю Мод Брюстер. Я, всегда проводивший свою жизнь в тиши и теперь, в возрасте тридцати пяти лет, попавший в полосу самых нелепых приключений, никогда не мог себе представить, чтобы за сорок часов можно было пережить столько волнений. Отбросив ложную скромность, я могу сознаться, что мое поведение за это время достойно некоторой похвалы.
Началось с того, что за обедом Вольф Ларсен объявил охотникам, что впредь они будут есть на кубрике. Это было неслыханно для промысловой шхуны, где охотники согласно обычаю неофициально приравниваются к офицерам. Капитан ничем не пояснил своего распоряжения, но причина была очевидна. Горнер и Смок позволили себе ухаживать за Мод Брюстер. Это было только смешно и нисколько не обидно для нее, но капитану, по-видимому, пришлось не по вкусу.
Приказ был встречен гробовым молчанием, но остальные четверо охотников многозначительно покосились на виновников изгнания. Джок Горнер, человек спокойный, ничем не проявил своего недовольства, но Смок побагровел и уже собрался раскрыть рот, чтобы что-то сказать. Вольф Ларсен наблюдал за ним и со стальным блеском в глазах ждал его слов. Но Смок промолчал.
- Вы хотели что-то сказать? - грозно спросил Вольф Ларсен.
Это был вызов, но Смок отказался принять его.
- По поводу чего? - спросил он с таким невинным видом, что Вольф Ларсен был озадачен. Остальные улыбались.
- Так, пустяки, - протянул Вольф Ларсен. - Мне казалось, что вы хотите пинка.
- За что? - невозмутимо осведомился Смок.
Товарищи Смока теперь уже открыто смеялись. Капитан был способен убить его, и я не сомневаюсь, что, если бы не присутствие мисс Брюстер, в каюте пролилась бы кровь. Не будь мисс Брюстер, Смок тоже не сдержал бы свою злобу. Я боялся, что начнется драка, но возглас рулевого отвел грозу:
- Дым на горизонте!
- В каком направлении? - крикнул Вольф Ларсен.
- С кормы, сэр.
- Не русское ли судно? - предположил Лэтимер.
Его слова вызвали тревогу на лицах остальных охотников. Русское судно могло быть только крейсером, а они хорошо знали, что находятся близко от запретной полосы; Вольф Ларсен был известным браконьером. Все устремили глаза на него.
- Нам ничего не грозит, - смеясь, успокоил он их. - На этот раз, Смок, вам не придется попасть на соляные копи. Но вот что я вам скажу: я ставлю пять против одного, что это "Македония".
Никто не принял пари, и он продолжал:
- Если это так, то ставлю десять против одного, что нам не обобраться хлопот.
- Нет, благодарю вас, - ответил Лэтимер. - Я готов рискнуть своими деньгами, но не согласен проигрывать их наверняка. Не было еще случая, чтобы при вашей встрече с вашим почтенным братцем все обошлось благополучно. Со своей стороны ставлю двадцать против одного, что не обойдется мирно и теперь.
Раздался общий смех, к которому присоединился и Вольф Ларсен, и обед закончился гладко, особенно благодаря моему терпению, так как капитан возмутительно обращался со мной, то вышучивая меня, то принимая снисходительный тон, заставлявший меня задыхаться от сдерживаемого гнева. Но я знал, что ради Мод Брюстер должен владеть собой, и был вознагражден, когда ее глаза на миг встретились с моими и яснее всяких слов сказали мне: "Будьте мужественны! Не падайте духом!"
Встав из-за стола, мы вышли на палубу, так как каждый пароход был развлечением в монотонной морской жизни, а уверенность, что это Смерть-Ларсен на "Македонии", увеличивала наше возбуждение.
Море, бурное накануне, теперь затихло, и можно было спустить лодки для охоты, которая обещала быть особенно удачной. Утром котиков нигде не было видно, теперь же мы нагнали стадо.
Дым все еще виднелся в нескольких милях за кормой и начал быстро приближаться к нам, пока мы спускали лодки. Они рассеялись в северном направлении. Мы видели, как они то и дело спускали паруса, затем следовали отголоски ружейных выстрелов, и паруса снова взвивались. Котики шли большим стадом. Ветер постепенно замирал, все благоприятствовало охоте. Местами море, как ковром, было покрыто спящими котиками. Они лежали группами, по двое и по трое, вытянувшись на волнах, и напоминали ленивых щенков.
Приближавшийся пароход был теперь уже ясно виден. Это была "Македония". Я прочел ее имя в бинокль, когда она проходила в какой-нибудь миле справа от нас. Вольф Ларсен смотрел на пароход со злобой, в то время как мисс Брюстер разглядывала его с любопытством.
- Где же та беда, которую вы предсказывали, капитан Ларсен? - весело спросила она.
Он взглянул на нее, и черты его на миг смягчились.
- Чего же вы ожидали? Что они возьмут нас на абордаж и перережут нам глотки?
- Чего-нибудь в этом роде, - призналась она. - Обычаи охотников на котиков так новы и странны для меня, что я готова ожидать чего угодно.
Он кивнул.
- Вы правы, вы совершенно правы. Ваша ошибка лишь в том, что вы не ожидали самого худшего.
- Как? Что могло бы быть хуже, чем если бы нам перерезали глотки? - с наивным и забавным удивлением спросила она.
- Опустошение наших кошельков, - ответил он. - В наше время человек устроен так, что его жизнеспособность определяется его деньгами.
- Кто отнимет мой кошелек, отнимет у меня немного, - сказала она.
- Кто отнимет мой, отнимет у меня право на жизнь, - ответил Вольф Ларсен. - Он отнимет мой хлеб, и мясо, и постель и тем самым подвергнет опасности мою жизнь. Когда у людей пуст кошелек, они обычно умирают, и притом самым жалким образом, если только им не удается достаточно быстро наполнить его вновь.
- Но я не вижу, чтобы этот пароход покушался на ваш кошелек.
- Подождите и увидите, - мрачно ответил он.
Долго нам ждать не пришлось. Обогнав на несколько миль наши лодки, "Македония" начала спускать на воду свои. Мы знали, что на ней четырнадцать лодок, тогда как у нас было всего пять - одной мы лишились благодаря бегству Уэйнрайта. Маневр "Македонии" испортил нам охоту. За нами котиков не было, а впереди линия из четырнадцати лодок, словно огромная метла, сметала находившееся там стадо.
Наши лодки вскоре вернулись ни с чем. Ветер упал, море становилось все спокойнее. Такая погода, при наличии крупного стада, могла бы обеспечить прекрасную охоту. Подобных дней бывает не больше двух или трех даже в удачный сезон. Охотники, гребцы и рулевые, поднимаясь на борт, кипели злобой. Каждый чувствовал себя ограбленным. Со всех сторон сыпалась ругань, и если бы проклятия имели силу, то Смерть-Ларсен был бы обречен на вечную гибель.
- Чтоб он сдох и был проклят на десять вечностей, - злился Луи, и глаза его сверкали, в то время как он привязывал свою лодку.
- Прислушайтесь, и вы сразу же узнаете, что больше всего волнует их души, - сказал Вольф Ларсен. - Вера? Любовь? Высокие идеалы? Добро? Красота? Правда?
- В них оскорблено врожденное сознание права, - заметила Мод Брюстер, присоединяясь к разговору.
Она стояла немного в стороне, одной рукой придерживаясь за ванты и мягко покачиваясь в такт качке шхуны. Она не повысила голоса, и все же я был поражен его ясным и звонким тоном. О, как он ласкал мой слух! Я едва осмелился взглянуть на нее, боясь выдать себя. На голове у нее была мальчишеская шапочка, светло-каштановые пушистые волосы сверкали на солнце и окружали, словно ореолом, нежный овал ее лица. Она была обворожительна и казалась каким-то высшим существом. Все мое прежнее преклонение перед жизнью вернулось ко мне при виде этого дивного ее воплощения, и холодные рассуждения Ларсена показались мне смешными и бледными.
- Вы сентиментальны, как мистер ван Вейден, - усмехнулся он. - Этих людей приводит в бешенство лишь то, что кто-то помешал исполнению их желаний. Вот и все. Но чего они желали? Вкусной пищи и мягких постелей на берегу после удачного заработка. Женщин и пьянства, то есть разгула и животных удовольствий, которые так хорошо их определяют. Вот лучшее, что в них есть, их высшие надежды, их идеал, если хотите. Проявление их чувств - картина малопривлекательная, но она показывает, как глубоко задеты их души, или, что то же самое, как глубоко задеты их кошельки.
- По вашему поведению не видно, чтобы ваш кошелек был задет, - сказала она смеясь.
- И все же, уверяю вас, у меня задеты и кошелек, и душа. Принимая во внимание последние цены шкур на лондонском рынке и учитывая приблизительный улов, который сегодня испортила нам "Македония", мы должны оценить убытки "Призрака" в полторы тысячи долларов.
- Вы говорите об этом так спокойно… - начала она.
- Но в душе я совсем не спокоен. Я мог бы убить ограбившего меня человека, - перебил ее капитан. - Да, да, это так, а то, что этот человек мой брат - пустые сантименты.
Его лицо вдруг изменилось. Голос стал менее резок, и он с полной искренностью сказал:
- Вы, сентиментальные люди, должны быть счастливы, искренно и глубоко счастливы, считая, что все на свете прекрасно. Поэтому вы и себя считаете хорошими людьми. Скажите мне оба, считаете ли вы и меня хорошим человеком?
- На вас, пожалуй, приятно смотреть, - определил я.
- В вас есть хорошие задатки, - был ответ Мод Брюстер.
- Ну конечно! - почти рассердился он. - Ваши слова для меня пустой звук, они не содержат ясной и отчетливой мысли. Вообще это не мысль, а что-то расплывчатое, основанное на иллюзиях, а не на деятельности мыслительного аппарата.
По мере того как он продолжал говорить, голос его снова смягчился и зазвучал более интимно.
- Знаете, я тоже иногда ловлю себя на желании быть слепым к фактам жизни и только упиваться ее иллюзиями. Они лгут, они противны рассудку, но они дают наслаждения, а в конце концов наслаждение - единственная награда в жизни. Без него она была бы пустой. Взять на себя труд жить и ничего за это не получать - это хуже, чем умереть.
Он задумчиво покачал головой.
- Как часто я сомневаюсь в ценности нашего разума! Мечты гораздо ценнее и дают больше удовлетворения. И я завидую вам. Но только умом, а не сердцем. Зависть - продукт мозга. Я подобен трезвому человеку, который очень устал и смотрит на пьяного, жалея, что сам не пьян.
- Или подобны умному, который смотрит на дураков, жалея, что сам не дурак, - улыбнулся я.
- Вот именно, - ответил он. - Вы пара милых, обанкротившихся дураков. В вашем бумажнике нет фактов.
- Но мы тратим не меньше вас, - вставила Мод Брюстер.
- Вы можете тратить и больше, раз это вам ничего не стоит.
- Но мы рассчитываем на вечность и потому берем из нее.
- Поступая так, вы получаете больше, чем я, затрачивающий добытое мною в поте лица.
- Почему же вы не измените вашу монетную систему? - спросила она.
Он быстро взглянул на нее и огорченно ответил:
- Слишком поздно. Я бы и рад, пожалуй, но не могу. Мой бумажник набит старыми бумажками, и я ничего не могу поделать. И я не могу заставить себя признать ценность в чем-нибудь другом.
Он умолк, и его взгляд скользнул мимо нее в морскую даль. Его первобытная меланхолия снова ожила в нем; своими рассуждениями он довел себя до припадка хандры, и можно было ожидать, что теперь следовало опасаться пробуждения в нем дьявола. Я вспомнил Чарли Фэрасета и понял, что грусть капитана есть кара, которую каждый материалист несет за свое миросозерцание.
Глава XXV
- Вы были на палубе, мистер ван Вейден, - сказал на следующее утро за завтраком Вольф Ларсен. - Как погода?
- Довольно ясно, - ответил я, глядя на полосу солнечного света, проникавшую через открытый трап. - Свежий вест, который еще усилится, если верить предсказаниям Луи.
Капитан с довольным видом кивнул головой.
- Есть ли туман?
- Густая пелена на севере и на северо-западе.
Он снова кивнул, с еще более довольным видом.
- А как "Македония"?
- Не видно, - ответил я.
При этом сообщении лицо у него вытянулось, но я не мог понять, что именно могло так разочаровать его.
Но вскоре я узнал это. "Дым на горизонте!" - раздалось с палубы, и лицо его просветлело.
- Отлично! - воскликнул он и тотчас же встал из-за стола. Он поднялся на палубу и прошел на кубрик. Охотники первый раз завтракали в своей новой столовой.
Ни Мод Брюстер, ни я почти не дотронулись до еды и только тревожно переглядывались и прислушивались к голосу Вольфа Ларсена, проникавшему в каюту, через переборку. Говорил он долго, и конец его речи был встречен диким одобрительным ревом. Слов мы не могли разобрать, но было очевидно, что они произвели на охотников огромное впечатление.
По звукам с палубы я догадывался, что матросы были вызваны наверх и готовились спускать лодки. Мод Брюстер вышла вместе со мной на палубу, но я оставил ее на юте, откуда она могла видеть всю сцену, не участвуя в ней. По-видимому, и матросам сообщили, в чем дело, так как они работали с необыкновенным подъемом. Охотники гурьбой вывалились на палубу с дробовиками, патронташами и, что было уж совсем необычайно, с винтовками. Последние редко брались в лодки, так как котики, убитые с дальнего расстояния, всегда успевали потонуть, прежде чем лодка добиралась до них. Но в этот день при каждом охотнике была его винтовка и большой запас патронов. Я заметил, как они довольно ухмылялись, посматривая на дымок "Македонии", который поднимался все выше и выше, приближаясь к нам с западной стороны.
Все пять лодок были живо спущены за борт и так же, как накануне, веером рассеялись в северном направлении. Некоторое время я с любопытством наблюдал за ними, но не заметил в их поведении ничего особенного. Они спускали паруса, стреляли котиков, потом снова ставили паруса и продолжали свой путь. "Македония" повторила свой вчерашний маневр, спустив свои лодки впереди, поперек нашему курсу. Четырнадцать лодок требуют для охоты довольно обширного пространства, и пароход, обогнав нас и удаляясь к северо-востоку, спускал все новые лодки.
- Что вы затеваете? - спросил я Вольфа Ларсена, не в силах долее сдерживать свое любопытство.
- Вас это не касается, - грубо ответил он. - Вам этого и за тысячу лет не отгадать. Лучше помолитесь о попутном ветре для нас. Впрочем, я могу сказать и вам, - через минуту добавил он. - Я хочу угостить моего брата по его же рецепту. Короче, я сам хочу подложить ему свинью и испортить ему не один день, а весь конец сезона, если нам повезет.
- А если не повезет?
- Этого не может быть, - рассмеялся он, - нам должно повезти, а не то мы пропали.
Он стал на руль, а я пошел на бак, в свой лазарет, проведать обоих калек, Нильсона и Томаса Мэгриджа. Нильсон был в прекрасном настроении, так как его сломанная нога отлично срасталась. Но кок находился в черной меланхолии, и я искренно пожалел беднягу. Меня поражало, что он все еще жив и цепляется за жизнь. Тяжелые годы иссушили его тощее тело, но искорка жизни все еще ярко горела в нем.
- С искусственной ногой - теперь их делают хорошо - вы до конца своих дней сможете ковылять по палубам, - весело заверил я его.
Но он ответил мне серьезным и даже торжественным тоном:
- Я не знаю, о чем вы говорите, мистер ван Вейден. Я знаю только одно: я буду счастлив лишь тогда, когда увижу этого изверга мертвым. Ему не пережить меня. Он не имеет права жить. И он, как говорит Писание, умрет позорной смертью. А я добавлю: аминь, и проклятие его душе!
Вернувшись на палубу, я увидел, что Вольф Ларсен правит одной рукой, а в другой держит морской бинокль, изучая расположение лодок и особенно следя за курсом "Македонии". Единственной переменой, которую я заметил, было то, что наши лодки повернули круто к ветру и уклонились немного к западу. Они шли не только на парусах, но и на веслах. Даже охотники гребли, и наша флотилия быстро приближалась к лодкам "Македонии". Дым парохода виднелся лишь смутным пятном на северо-восточном горизонте. Самого же судна не было видно. До сих пор мы подвигались вперед не спеша и даже два раза ложились в дрейф. Но теперь этому настал конец. Были поставлены все паруса, и Вольф Ларсен пустил "Призрак" полным ходом. Мы промчались мимо наших лодок и направились к ближайшей лодке неприятельской линии.
- Отдайте бом-кливер, мистер ван Вейден, - скомандовал Вольф Ларсен, - и приготовьтесь переменить кливер!
Я бросился исполнять распоряжение, и вскоре мы промчались в ста футах мимо намеченной нами лодки. Трое сидевших в ней людей подозрительно посмотрели на нас. Они прекрасно знали свою вину, и уж конечно, хоть понаслышке знали Вольфа Ларсена. Охотник, огромный скандинав, сидел на носу и держал на коленях ружье, место которому было бы на скамье. Когда они поравнялись с нашей кормой, Вольф Ларсен приветливо помахал им рукой и крикнул:
- Идите на борт поболтать!