Осколки дивно отражают
Немые всполохи звезды.
Горит ли свет в окне бездонном,
Луна сияет ли в ночи -
Найдёшь печаль на сердце сонном,
Хоть ты кричи, хоть ты молчи.
Морской волк
Выйди в море и вслух помолись,
Выпей чарку-другую, откашлись.
Только здесь начинается жизнь,
Этой страшной волне отдавшись.
Видишь, солнце пирует вовсю,
Чайки клич возвещают о радости.
– Вот червя бы скормить карасю…
Только даст он минтаю из жалости.
Он – задумчивый волк морской.
Знает жизни пятки холодные.
-Ах, красотка, я приду за тобой,
И вопьюся в губы холодные.
Мой итальянский груб и странен,
Дополнен звуком остроты,
Как лев – он близорук, коварен,
Сам по себе, не говорит на "ты".
В нём есть стремление к искусству,
К чему Италия влечёт.
Он не подвластен к злому чувству,
Он вновь к свободе всех зовёт.
Утоли моя кисть мои страсти,
Дай изведать и мёд, и вино.
Рвётся сердце всё чаще на части,
Не поёт оно песни давно.
Гениальность уж нынче не в моде.
Небо выдохлось, слава ушла.
Одеваются не по погоде,
А на душу – увы, ни гроша.
Залечи милый холст мои раны,
Киноварью глаза удиви.
Мысль движется струйкою праны,
Мне шепча: "и твори, и живи"…
Братец Ноябрь
Ходил драчливый ветер по деревне,
Открывал амбары, завывал в полях,
Снег швырял в канавы на замёрзшей стерне,
Прятался, смеялся в добрых ковылях.
Девушки по хатам разбрелись как птицы,
Парни пьют хмельную, глядя в потолок.
Только лишь синицы строить мастерицы,
Видно подошёл им их конечный срок.
Скованы болота, мерзкие трясины,
Братец наш Ноябрь вышел здесь гулять.
И трясётся спелый куст калины,
Жалко, его некому вскорости сорвать.
Есть прелесть даже в детективе,
Когда убитого не ждут
Рай во внеземной чужбине
Или холодный мрачный спрут,
А ожидает его качка
В дрезине средь сибирских рек.
Здесь упокоится как жвачка
Пустой бессмертный человек.
Простит ли Русь мои грехи,
Уйдёт ли в прах былая глупость -
Все разобью, порву в куски,
Авось придёт и в чувствах скупость.
Во мрак пробьётся дух немой,
Моя душа устанет плакать,
И луч небесный надо мной
Внутрь меня начнёт уж капать.
Храни, небесная страна
Мой волос, глаз и уха строгость!
Вберёт в себя вся синева
Моей гортани злую полость.
Молюсь, храню в душе покой
И радуюсь отчизне.
Мой Ангел, бесов успокой:
Не дам я сердце тризне!
Пусть Крест сияет как заря,
Пусть радуются дети.
И роза нежная моя
Горит в твоём букете.
Сикстинская капелла
/подражание Каролю Войтыле/
Друг-Ангел, веди меня в капеллу!
Хранителем ты будь в тех мраморных стенах,
что очи нам дают, прославленное зренье,
которым видят и младенец и старик.
Ангел распечатает уста мои,
сияньем озарит духовное созданье,
кем я зовусь с рожденья на земле.
И стану я говорить на странных языках.
Сикстина будто оживёт во мне.
Есть в разговоре этом суть всего.
Пройдут года, пройдут мгновенья…
Весть понесу о том всему что есть:
пусть хоть мясник, хоть тот палач узнает,
что Бог в любом созданьи говорит.
Маска
В тишайшей больнице,
Где стены в цепях,
Рубашки смиренья одеты на всех,
Мальчишка сжимал свои ягодицы,
Бояся укола и пестуя страх.
Плохая судьба уготована детям,
Которые с бесом совладать не смогли.
Они – соль земли, но довольно.
И ходят врачи здесь точно по сетям
Как пауки, ужас что берегли…
…Из пола прогнившего маска явилась
С китайскою надписью в правом углу.
Напал на всех мор.
Луна забагрилась, больница закрылась.
Сдох у директора злой какаду.
А маска гуляла по Лондону вскоре.
Гробы дорожали и к ним все цветы.
Красивые девочки мёрли как снег.
Ох, Англию б маске оставить в покое,
Но смерть запрягли уж в лихие узды.
Сто тысяч ушло в сырые могилы.
Заполнился мир сумасшедшими враз…
…Сгорела проклятая маска в трактире.
И вновь продавались дорогие картины,
И радость вселилась, и Бог обнял нас!
В нашем храме свеча не погаснет,
И не высохнет бабья слеза…
Памяти Юрия Любимова
Уходит эпоха таланта.
Бездушная эра грядёт.
Всё тише поёт Иоланта
И сумрак в объятья зовёт.
Прощай, легендарный Любимов!
Твой голос в талантах живёт.
В веселье сердечных порывов
Он новый соткёт нам оплот.
Дед
Дед. Велосипед. Дорога.
Солнце плавится на стёклах крыш.
Солнце вечно как и вечна тишь.
А вот деду жить совсем немного.
Но пока в глаза струится свет,
Музыка играет в модном плеере,
Как пружина в стареньком конвейере
Дед протянет эту пару лет.
Сжалься бесстыдное небо!
Жалят меня скорпионы,
Крови ссохшейся полны
Цвета закатного хлеба.
Ветер беду мне пророчит,
Волосы крутит в узлы.
Демон ушастый хохочет,
Освободившись с узды.
Что мне луна и все звёзды,
Что мне любовь к всякой жизни…
Стал я бездушный и грозный,
И равнодушный к отчизне.
Стрекоза
Вертолётная стезя -
Так парить, что вниз нельзя.
Всех разить изящной статью,
Зависать над русской ратью…
Стрекозёнка, стрекоза!
Я двумя руками "за",
Чтоб ждала тебя награда:
Восемь капель лимонада.
Глубина
Уйдите прочь тоска и грусть.
Да здравствует веселье!
К одной я больше не вернусь,
К другой уйду с похмелья.
А в парке роща лыса вся.
И ей не сладко в жизни.
…Одной б дождаться января,
Другой покушать б слизней.
Венеция
Мной найден краб в глухой таверне.
Он ал и строг, с клешнёй у рта.
Его с вином я съем, и скверне
Не прицепится. Здесь до ста
Считает дама в синей шляпке,
Богач считает барыши.
И кот линялый спит на тапке
Так крепко, что танцуй, пляши.
Венеция. Здесь сто таверен.
Здесь есть большой публичный дом.
И если ты лишь Богу верен,
Отдай и цезарю поклон.
Чем пахнет дождь?
Дождь пахнет скошенной травой,
Примятым пухом,
Озёрной скользкой синевой,
Деревьим духом,
Мечтами о сухом добре,
Слезой ребёнка,
И славным криком на заре,
Крылом галчонка,
Грудями женщины в платке,
Искристой лавой,
И лошадью, что налегке,
Былой отравой…
Над Киевом…
Над Киевом я вижу голубя. Летит
С крылом подбитым, но уже свободный;
Он – Божье чудо, высшее добро,
В нём свет великий, гордость и смиренье…
Лети, мой птах! Лети, ветрам на зло!
И людям злым ты дай отведать муки,
Которые трут сердце каменным жгутом.
Ты – солнце в тьме; белее снега ты;
Мне по пути с тобой, мы – братья.
Я так же чист, как ты средь этих куполов.
Ведь мы – свободные созданья!
Мы не умрём от скуки!
Справедливый Бог
Построил лавку один старик седой
Для внука, тощего как ноги цапли.
Но умер дед и лавка заросла травой,
И краска слезла, клочья рыжей пакли
Метал суровый ветер над землёй.
Дождь смыл все надписи и знаки,
И славный Бог дал старику покой,
А внуку смерть за всю корысть и драки.
Князь Мышкин
Влекомый странною судьбой,
Борец за чистоту порядка,
Он так и соткан предо мной
С улыбкой детской сладкой.
Красив вечерний Петербург!
Князь Мышкин грезит в кресле,
Что он Христа любезный друг
И добр мир наш тесный.
Мечтай! Твори добро во тьме!
Таких как ты – не много.
"Не хорошо нам жить в ярме,
Того, кто ниже Бога".
Кем ты стал?
Ты упал,
забавляясь всесильным грехом,
расколол свою душу
как ярый бесстыдник,
и склонилась над трупом,
Пречистая Мать,
сожалея и плача,
молясь о прощении.
А ты всё лежал,
исторгая злой смрад,
разлагаясь на части,
как старое платье…
Дурманящим травам
исконно был рад;
свою мать не жалел,
а сестру свою проклял!
Но во имя чего
ты по краю ходил,
жил на грани, страдал,
обезьяну всё корчил,
блуд вторгал в своё сердце,
там ножом ковырял,
Бога тряпкою сделал,
а всех ангелов – зверьем?
Кто простит и поймёт
твой коварный демарш,
повергая в унынье
святейшее войско?
Кто же яд уберёт
из бессмертной души,
навсегда позабыв,
кем ты был,
кем ты стал,
кем ушёл в злую вечность…
Море могучее, море жестокое,
Ты ли нам песни поёшь по ночам?
Ветер зарёванный, стылый, колючий,
Что ж из цепей творишь ты бедлам
Маленький, юркий, скупой человечек
Выйдет из дому бродить по песку.
В море войдёт, взглянет на небо,
Поклониться низко двойнику своему…
Сны наяву
открытая дверь друг сидит на веранде
грузинский пьёт чай и кусает халву
он грезит о своей чайхане в Самарканде
где напишет роман о сне наяву
в том романе Любовь и немного разлуки
героиня печальна а завтра ей в Рим
в Риме столько людей что подохнешь со скуки
и уедешь в любимый заброшенный Крым
где-то в Керчи там у зелёного замка
о любви грезит девочка ростом в вершок
и на шахматном поле заблудшая дамка
в шашечной битве даёт нам урок
Я любил девочку тихую,
С нею считал звёзды.
Но вдруг пришло лихо
И я забыл, для чего мир создан.
Я любил девочку славную,
Каждый день мой был праздник.
Но спугнул злобу коварную
И пришёл январь – проказник.
Я любил девочку лучшую,
Для которой расстояние – не главное.
Но нашли грозовые тучи
И залили наши годы славные.
Любезный кот в черничном цвете
Вальяжно вышел на крыльцо
И горло в жарком минарете
Его лишь напугать смогло.
Взобрался кот на пальму смело,
Воззрился в дальние края.
Ему приятно было тело
Той женщины, что мыла якоря.
Кот просидел и час, и два.
Луна взбодрилась ночью той.
И девочка нашла слова,
И понесла кота с собой.
Бисквитный мальчик
Однажды, утренней порой,
О, чудный станчик!,
Попал к девице враз одной,
Бисквитный мальчик.
Имея жизненный устав,
Не знавший фальши,
Девица съела, тяжко встав,
Дивитесь дальше -
Пуд мёда, двадцать кренделей,
Ванили ложку,
И напоследок, веселей
Бисквитного Алёшку.
Затем, смиряя аппетит,
Запела громко.
И мчалась к ней, скрывая стыд,
Кухарка Томка.
Девочка
Сядешь робко на колени
Под картиной, где олени
Щиплют сладкую траву,
Будто в сказке наяву.
Чуть зевнёшь, потянешь вверх
Две руки, как ивы ветки.
На плечах поправишь мех,
Тот, который строго в клетку.
Заведёшь в миг разговор,
Как живётся бедной маме.
Взглянешь смело так в упор,
Словно уподобясь даме.
…Мне ты кажешься лисой,
Той лисою, что порою
Так мила, что нету сил
Рядом быть с тобой без крыл.
Голуби
За больницей, под самой дорогой
Старая голубятня притаилась в снегу;
И голуби пышно, с ветром-подмогой
Клонили прохожих к вечернему сну.
Мальчишки и дядьки смотрели с восторгом,
Как стая металась: восток, север, юг,
И над занемогшем от времени моргом
Она описала таинственный круг.
А кто-то кричал: ах, какая забава!
И варежкой сопли свои утирал.
Носились авто по спине автобана,
Как – будто их кто-то собой прогонял.
Париж
Ночь. Париж. Я один, без подруги.
Прилетел из Москвы в 7.05.
Не нуждаюсь в интимной услуге
И за прелести нет желанья хватать.
Перед Богом стою я у Сены.
Вдохновляюсь мазутной волной.
Мне нужны к теплоте перемены,
Вот бы встретиться, милка, с тобой!
Я в такси. Вышел позже на площадь
И пошёл с грозовой головой.
Где-то близко процокала лошадь,
Запряжённая бочкой-арбой.
Здесь когда-то казаки гремели
И рубили шашками вдоль.
Мы от прошлых грехов очумели,
Перестав осмыслять свою боль.
Свет голубый от Эйфелевой башни,
Его знает ведь русский глаз.
Мне этот свет и дик, и страшен
В ночной расфранченный час.
Тоскует где-то в крике птица;
И мой прохожий одинок.
Но полночь все скрывает лица
Как-будто тайный чей порок.
Мы все, конечно, не без брака,
Но в каждом Бог, наверно, есть.
Всем нам нужна святая рака
Как офицеру – в сердце – честь.
И хорошо, когда в Париже
Есть средь наживы и нужды
Мальчишьи пальцы в гадкой жиже
Как отголосок ворожбы.
Вот так же хочется воскликнуть
Что чудо где-то родилось,
И головою не поникнуть,
Но если что… уж так пришлось.
Париж! Париж! Мне дай напиться
Воды, в которой нету зла.
О, той водой бы обновится,
А не уменьшиться в козла.
Размышления тибетского ламы
У Чёрной реки
Смотря, как вода стремится на свободу,
Я стремлюсь в далёкий путь,
Попрощавшись со своим монастырём,
Обьятым в призрачной дымке,
И в пути мне встретятся люди с бедами и болью,
И я каждому покажусь Буддой, в величии,
За что монеты зазветят усталым ручейком,
На эти деньги я куплю одежду ученикам,
Ибо зима уже холодна.
У павшего дерева
Мир предлагает нам самолюбование,
Когда мы в тяжёлой болезни,