– И какая же это новость, ради которой ты, судя по подолу твоей сутаны, весь день и половину ночи тащился по дороге и через лес, а потом выволок нас с Малышом из постелей, вместо того, чтобы просто взять и придти к озеру? Эта новость такая недотрога?
Робин говорил с насмешкой, но в его голосе слышалось нетерпение. На самом деле, раз их разведчик поступил таким образом, значит, резон в этом был.
Монах, видя нетерпение предводителя, расплылся в улыбке.
– Спрашиваешь, а сам знаешь ответ, Робин! – воскликнул он. – Господь послал мне, а через меня всем нам большую милость и большую удачу, но лучше будет, если об этом первыми узнаете только вы с Джоном. Потому что решение надо будет принять быстро и без лишнего шума. На, прочитай.
С этими словами он вытащил из висящей на его поясе сумки запечатанный бумажный свиток и протянул Гуду. Тот взял бумагу и, при всей своей выдержке, не удержался от удивленного возгласа:
– Нич-ч-чего себе! Королевская печать! Ты что, стал допущен ко двору, братец?
– Увы, при дворе моих скромных дарований пока не ценят, – смиренно опустил глаза брат Тук. – Однако вчера вечером мне удалось повстречать самого настоящего королевского гонца, выпить с ним, и потом оказалось, что сия бумага по чистой случайности коим-то образом переместилась из его сумы в мою.
Удивление Робина от этих пояснений лишь возросло, однако он решил оставить расспросы на потом и, выйдя из тени на яркий лунный свет, проделал то, что явно уже проделывал с королевским свитком ловкий монах: осторожно вытолкал его из шнура, не повредив печати, и развернул.
"В отсутствие короля Англии Ричарда Первого, я, его брат, принц Джон, – начал вслух читать Робин, – приказываю его светлости шерифу города Ноттингема, взяв всю дружину и, присоединив к ней, по необходимости, городское ополчение, а также призвав сим указом нескольких окрестных рыцарей с их дружинами, окружить и прочесать до последнего уголка лес в окрестностях Ноттингема, именуемый Шервудским, дабы изловить, наконец, бесчинствующего в этом лесу разбойника по кличке Робин Гуд и истребить всю его шайку. Оного Робина, живого или мертвого, следует доставить в Лондон, остальных я моей милостью отдаю на суд шерифа".
– Какого дьявола?! – ахнул пораженный Малыш Джон. – Неужто брата нашего всемилостивого короля так разобрало, что он вздумал вдруг навести в Англии порядок? Но если это правда, то отчего его высочество решил начать с Шервудского леса?
– Видимо потому, что на наш лес слишком часто стали жаловаться те, кто потерял здесь свои кошельки! – нахмурившись, проговорил Гуд. – И я понимаю принца Джона: говорят, им недовольны все – от последнего каттария или серва, до почти всех владетельных сеньоров. А если он возьмет и разделается с самой крупной и самой неуловимой шайкой разбойников, то может вернуть себе расположение многих графов и баронов, аббатов и епископов.
– Но народ-то еще больше обозлится! – воскликнул Малыш.
Робин бросил на него насмешливый взгляд:
– Не обольщайся! Кто-то нас любит, а кто-то и нет. Да и потом, уж не пришло ли тебе в твою мудрую курчавую голову, дружище Малыш, что народ поднимет восстание, чтобы встать на защиту Робина Гуда? Они бунтуют только тогда, когда в каком-нибудь графстве, баронстве, аббатстве становится совсем туго с хлебом. Вот этим их пронять можно, а ради всего остального их с места не сдвинешь. В городах, там да, любят повоевать за свои права, за привилегии всяких гильдий, и тому подобное. Но горожане нас не жалуют, думаю, это тебе понятно. Так что расчет принца Джона вообще-то верный. Только он Шервудского леса не знает. Это сколько же нужно собрать дружин, чтобы его полностью окружить, да еще весь прочесать? Когда шериф получит эту бумагу, он будет долго браниться! Кстати! – тут Робин вновь посмотрел на брата Тука. – Раз ты эту бумагу забрал, то принцу придется снова ее писать, да?
Монах вздохнул:
– Ну, не сам же он все это пишет. А писцы за то и деньги получают. Я, признаться, сперва хотел заучить написанное наизусть и положить свиток назад, в сумку гонца, однако, решил, что беречь его голову мне не резон: Господь всегда карает людей за небрежение, а тем более, за небрежение, сопряженное с пьянством. И чем позже шериф получит этот указ, тем больше у нас будет времени, чтобы принять решение. Я прав?
– Прав-то ты прав! – лицо Гуда вдруг сделалось сумрачным, какая-то назойливая мысль явно не давала ему покоя. – Ну-ка, братец Так, расскажи мне подробно, где и как ты отыскал и коим образом обчистил этого самого гонца?
Разговаривая, они пересекли прогалину и остановились на другой ее стороне. Их обступали цветущие кусты шиповника, дурманящий ночной аромат белых и красных цветов делал воздух сладким. Робин сорвал веточку, поднес к лицу и тотчас сморщился: цепкие шипы впились в его палец, и несколько капель крови выступили на загорелой коже. Разбойник сердито слизнул кровь, сплюнул.
– Вот видишь, даже нежный цветок защищается, когда мы по неразумию своему посягаем на его жизнь! – воскликнул монах. – Так неужто же мы не сможем защитить себя от опасности? Ты хочешь знать, как все было? Изволь. Вчера после полудня заглянул я в одну из знакомых мне ноттингемских харчевен. Там всегда что-нибудь да услышишь интересного. Сижу я, пью вино, молясь про себя, чтоб оно пошло на пользу моей утробе, как вдруг входит человек в широком плаще, а под плащом и капюшоном – кольчуга и шлем. Сел за стол, тоже заказал вино и спросил у хозяина, можно ли будет в этой харчевне заночевать. Тот говорит, что, мол, можно, и цену называет. Этот добрый человек тотчас ему деньги на стол высыпал, а потом выругался и сказал: "Надо же было мне явиться сюда из Лондона, когда в Ноттингеме нет шерифа! Придется ждать, покуда он возвратится!". Вот тут я и решил, что пора к нему подсесть. Подсел. Он, кажется, даже обрадовался: "Ого, – говорит, – монах это к удаче. – Выпьешь со мной, брат?". Я ему: "Буду рад, добрый человек!". Ну и пошло. Думаю, вы знаете, братья мои, что в нашей округе лучше меня пьет разве что городской палач Энди Блю. Но у него ремесло такое, что без этого тяжко. Выпили мы с гонцом по бутылочке, потом по второй. Его разморило. Говорил он много, и я уразумел из его речей, что письмо, которое он привез шерифу, каким-то образом касается знаменитого разбойника Робина Гуда. Спрашиваю: "Отчего же его королевское высочество всемилостивый принц отправил с таким важным делом всего одного человека?" А гонец хихикает: "Оттого, братец, что отправь он с этим нескольких людей, это стало б заметно, об этом бы много говорили, и кто-нибудь обязательно рассказал проклятому разбойнику, что вот, мол, привезли указ по его душу!". Я слушаю, да подливаю и подливаю ему винца.
– Только винца? – полюбопытствовал Малыш. – Знаю, у тебя при себе имеется одна настоечка, пара капель которой делает любое вино слишком крепким!
– Есть у меня такая! – еще шире улыбнулся брат Тук. – Но на сей раз она не понадобилась – гонца развезло быстро. Когда никто на нас не смотрел, я выудил у него письмецо, положил поглубже в свою сумку, допил кружечку – не оставлять же ее было, да и побрел себе восвояси из харчевни. В укромном месте потом прочитал указ, ну и решил, что его нужно немедля нести к тебе, Робин, да не оглашать при всех, а сделать так, чтобы покуда обо всем знали только ты, я и Малыш. Не нужно здесь ни лишнего шума, ни опрометчивых предложений.
Робин Гуд слушал монаха, держа в одной руке королевский свиток, в другой оцарапавший его цветок шиповника. Омрачившая лицо разбойника задумчивость не проходила, он казался смущенным и озадаченным.
– Странно! – произнес он наконец.
– Что тебе странно? – не понял Малыш Джон. – Ничего тут странного. Надо было этого ожидать, в конце концов. Теперь наше дело решить, как действовать – раствориться в лесу так, чтоб не найти было, либо на какое-то время вообще из него исчезнуть. Веллендера в городе нет, вернется он… мы не знаем, когда. Ну, положим, дня через три – на более долгий срок он свои владения редко покидает. За это время принц узнает, что его указ утерян, прикажет отрубить голову болвану-гонцу и пошлет новый свиточек. Привезут его. Чтобы собрать вместе несколько дружин, шерифу потребуется еще не меньше трех-четырех дней. Значит, у нас есть, по крайней мере, неделя. Вот и воспользуемся.
– Прекрасно! – Робин, казалось, стряхнул с себя сомнения и воткнул шиповник в ворот своей куртки, а свиток затолкал за пояс. – Раз времени так много, я, пожалуй, успею завтра съездить по делам и кое с кем посоветоваться.
Брат Тук и Джон переглянулись. Пожалуй, только для них двоих не было секретом, что время от времени (но крайне редко) Робин Гуд встречается то ли в Ноттингеме, то ли за его пределами с каким-то загадочным осведомителем, возможно, даже из знатных. Если он решил обратиться к этому человеку на сей раз, значит, положение показалось ему сложнее и опаснее, чем казалось им?
– Я поеду с тобой? – спросил Малыш, отлично зная ответ.
– Не стоит. Ты слишком заметен. Позаботься о хорошей лошади и малозаметной одежде. Это с утра. А сейчас, идемте в лагерь, друзья, до рассвета надо бы выспаться.
Глава 8
Ночлег
После сражения на дороге от сопровождения епископа осталось семь человек, и одного из них его преосвященство почти сразу отправил вместе с другими ранеными назад, в Уорвикшир: у воина обнаружилась глубокая рана в левом плече, кровь едва удалось остановить, и было очевидно, что долгого пути ему не выдержать. У шерифа насчитывалось семнадцать бойцов. Сэр Эдвин приказал нескольким воинам, на всякий случай, держать под рукой заряженные арбалеты, хотя опыт подсказывал ему: нападавшие не вернутся. По крайней мере, сейчас не вернутся – пускай даже у них есть вблизи подкрепление, все равно – на большой, хорошо вооруженный отряд они среди бела дня уже не нападут, тем более, если поняли, кто пришел на помощь епископу. Слава грозного Ноттингемского шерифа была известна далеко за пределами Ноттингемшира.
– Я ведь даже не назвал вам своего имени, – извиняющимся тоном заметил епископ, когда они миновали окрестности Шервудского леса и выехали на широкую проезжую дорогу, ведущую к границам Йоркширского графства. – Простите мою забывчивость, просто события были из ряда вон выходящие. Мое имя Антоний.
– Я слышал о вас, Преосвященный Антоний, – сказал шериф. – Во всяком случае, в наших краях слава у вас добрая. Многие рассказывают, как вы во время эпидемии оспы устроили в нескольких аббатствах больницы, как девять лет назад, в год неурожая благословили раздать голодным все зерно из запасов монастырей.
– Возможно, тогда я поступил не совсем разумно, – улыбнулся епископ. – Оставлять монастыри вовсе без запасов нельзя – мало ли, что может случиться в следующий год, мало ли, для чего еще потребуются запасы хлеба? Но неурожай и впрямь был жестокий, и я не выдержал – возле моего замка толпами собирались женщины с голодными детьми… Однако, Господь простил мою неосмотрительность – следующие два года, если помните, были богатыми, и мы быстро восстановили свои закрома. А вы? Я о вас тоже слышал немало. Кажется, вы здесь шерифом вот уж восьмой год?
– Именно так, ваше преосвященство. И надо же было случиться, что именно при мне в Ноттингемшире завелась такая нечисть, как этот Робин Гуд!
Преосвященный Антоний вздохнул, но не только от сочувствия к сэру Эдвину – просто его конь, должно быть, утомленный долгой скачкой, никак не мог попасть в ногу с конем шерифа, и епископ то слегка отставал от своего собеседника, то вырывался вперед, что, конечно, не могло не мешать их разговору.
– Разбойников много по всей Англии, – заметил его преосвященство с грустью. – Не у всех хватает силы духа бороться с нуждой молитвой и трудолюбием. Тот же голод девятилетней давности доказал мне, как по-разному ведут себя люди, когда им самим и их близким бывает плохо. Кто-то делает все, что может и как может, чтобы преодолеть невзгоду, борется из последних сил и до последних сил, и чаще всего таким удается спасти себя, свою семью. Другие же впадают в уныние, в отчаяние, начинают роптать, и спасение проходит мимо них, порой совсем рядом… Но на путь насилия чаще всего становятся не отчаявшиеся.
– Да? – казалось, шериф был удивлен. – Среди многих разбойников, которых мне приходилось допрашивать, большинство говорили, что до этого их довели горе и нищета.
– Конечно, – голос епископа стал суров, – конечно, так они и думают, потому что больше всего на свете жалеют себя. А на самом деле, действительно испытал горе и нищету, возможно, один из сотни таких людей, да и то сдался при первых же сильных ударах судьбы. Чаще всего преступает Божьи Заповеди тот, кто, либо считает себя в чем-то лучше других, а потому гнушается быть бедным или низкородным, как другие, либо просто не хочет изнуряться работой. Однажды ко мне пришел каяться такой разбойник. В схватке с воинами он потерял руку, вынужден был сделаться нищим и тогда, кажется, что-то понял. Его рассказ, признаюсь, сокрушил меня: раза три у этого человека была возможность устроить свою жизнь честным путем, но каждый раз ему казалось, что он лучше такой судьбы. Он потерял родителей, семью, обагрил свои руки кровью, а, в конце концов, остался ни с чем. И ведь какую милость оказал ему Тот, Чьими дарами он так легкомысленно пренебрег: если б не потеря руки, этого несчастного ждала бы смерть без покаяния!
– И что с ним стало потом? – не удержавшись, спросил сэр Эдвин.
– Я отправил его в один из монастырей и благословил помогать при отливке свечей. Кажется, он уже умер.
Некоторое время они ехали молча. Веллендер несколько раз оглядывался, желая убедиться, что отряд двигается следом, и никто не отстает. Маленькую Изабель шериф давно уже пересадил со своего седла в седло одного из воинов, и девочка задремала уронив головку на теплый, нагретый солнцем металл кольчуги. Троих пленных разбойников везли позади отряда.
Дорога на Йоркшир шла через несколько частных владений, и один раз отряду уже встретился конный разъезд, состоявший из трех вооруженных молодцов. Они сразу узнали Веллендера и поспешили, отъехав к обочине, поклониться ему, лишь тогда приметив, что в обществе сэра Эдвина едет еще и высокое духовное лицо, с которого они, возможно, взяли бы плату за проезд, но как ее возьмешь в присутствии шерифа? Кругом дороги редкие рощи перемежались с засеянными и уже заколосившимися полями ржи и овса, обширными полянами, на которых паслись овцы. Встречались деревни, но они не стояли вплотную к дороге, а стыдливо от нее отодвигались: какому крестьянину охота, чтобы в его дом постучались какие-нибудь припозднившиеся путники? Ведь попросятся не просто переночевать, а и поужинать, а заплатят ли за ужин, еще поди знай… Поэтому, чем дальше дом от дороги, тем оно лучше. Есть ведь постоялые дворы, вот туда и езжайте, господа путники, они для того возле самой дороги и строятся.
Но как раз постоялого двора им все не встречалось и не встречалось, да собственно, сэр Эдвин, хорошо знавший эту дорогу, помнил, что такой двор будет лишь возле самой границы с Йоркширом, и до темноты они туда не доберутся.
– Лошади уже едва плетутся! – с неудовольствием заметил он, еще раз оглядываясь и видя, что хвост отряда стал опасно растягиваться по дороге. – Придется делать привал. Доедем до ближайшей деревни – она примерно в миле отсюда и там заночуем.
Епископ Антоний, к которому сэр Эдвин обратился с этими словами, покачал головой:
– Мне кажется, деревни здесь не богатые. Постой целого отряда разорит этих людей. Не лучше ли остановиться в одной из рощиц?
– Но не думаете же вы, что я не заплачу вилланам за хлеб? – удивился шериф. – Да нам много и не потребуется. Запасов, правда, у моего отряда нет – мы в дальнюю дорогу не собирались. А у вас что-нибудь припасено?
– Конечно, – подтвердил епископ. – Нам ехать еще далеко. И поскольку мой отряд сократился более, чем в два раза, мы можем поделиться провизией. Сегодня ее хватит на всех, а завтра можно пополнить запасы. Вы ведь провожаете нас только до границы соседнего графства?
Шериф кивнул:
– Дальше не могу, мне нужно вернуться в Ноттингем.
Они вскоре добрались до деревни, вызвав там вначале небольшой переполох, однако крестьяне быстро успокоились, поняв, что у шерифа к ним нет никаких претензий. Хлеб в селении был, и путникам охотно продали два десятка свежеиспеченных лепешек.
– А ежели хотите, могу продать ягненка! – предложил Веллендеру деревенский староста. – Сам зарежу, сам освежую и сварю вон в том, большом чане. По миске бульона хватит всем вашим воинам, а вашей светлости с их преосвященством мяса будет вдоволь. Я смотрю, с вами девчушка едет молоденькая. Ей бы тоже кусочек мяса не повредил.
– У меня с собой не так много денег! – возразил шериф.
Но епископ тотчас снял с пояса кошелек.
– Думаю, у меня их как раз хватит. Только, если позволите, мессир, мы разделим мясо на всех. Как раз по кусочку и будет.
– Я всегда так делаю! – засмеялся сэр Эдвин. – Мне слишком дорога моя дружина. А тебя, добрый человек (это относилось уже к деревенскому старосте) хочу попросить устроить в своем доме на ночлег его преосвященство и эту девочку. Мы все – люди военные, и ночлег у костра для нас – дело привычное, а вот духовному лицу и малышке лучше будет под крышей и на постели, хотя бы и соломенной.
Епископ Антоний засмеялся:
– Мне тоже нередко приходилось ночевать не под крышей, так что я с радостью разделю с вами место у костра, ваша светлость.
– И я! – воскликнула Изабель, все это время стоявшая неподалеку от шерифа. – В крестьянских домах не топят до самой зимы, а у костра тепло. Можно я тоже переночую с вами?
– Можно, – стараясь казаться суровым, – разрешил шериф. – Но утром мы тронемся дальше, а ты, дитя мое, останешься в этой деревне. Через сутки я буду возвращаться и заберу тебя в Ноттингем.
Девочке явно не очень понравилось такое решение, однако возражать она не посмела и отправилась с несколькими воинами собирать хворост для костров. В данном случае Веллендер использовал еще одну свою привилегию: кому бы еще, кроме самого шерифа, удалось безнаказанно наломать сучьев и собрать сухостоя в роще, принадлежащей местному сеньору?
После ужина сэр Эдвин расставил караулы и вернулся к огню. Епископ Антоний извлек из своей сумки небольшую флягу, в которой было около пинты крепкой монастырской настойки.
– Это хорошо восстанавливает силы, – он сделал глоток из фляги и протянул ее шерифу. – Попробуйте. Наши монахи настаивают ее на нескольких травах и ореховой скорлупе. А потом добавляют меда для пущей полезности.
Сэр Эдвин глотнул и ощутил, как огонь обжег его горло и сразу разлился в груди. Уже потом во рту появился терпкий и нежный вкус.
– Ну как? – улыбнулся епископ.