– Да. Его зовут Саймон Локсли. Послушай-ка, следи за дорогой, не то мы окажемся в канаве, а они сейчас полны воды, да притом ледяной!
Вскоре взошла луна, и перед путникам показался замок – небольшой, но очень удачно расположенный. Он стоял на пологом скате холма, с юга и востока его широкой петлей огибала узкая, но стремительная речка, прорывшая себе довольно глубокое русло, так что ров с этих двух сторон не требовался. Его вырыли в виде канала, еще одной петлей соединенного с речкой, и, благодаря ей, вода в канале не убывала ни в какое время года.
Мост был поднят, и Робину понадобилось довольно долго звать стражу, покуда на стене не показался один-единственный человек, закутанный в плащ.
– Кого вам надо? – крикнул он, рассматривая с высоты в четыре туазы телегу и сидящих на ней людей. – Уже ночь, не поздновато ли вы явились?
Голос стражника был хрипловат, словно тот простудился, однако Гуд узнал его.
– Тимоти! – крикнул разбойник. – Тимоти, это ведь ты? Прошу тебя, опусти мост! Это я, Робин!
Человек на стене не выказал ни изумления, ни смятения. Он просто скрылся из виду, однако спустя краткое время заскрипели цепи, и мост медленно опустился, а решетка ворот поднялась.
– Послушай! – вдруг, совсем не вовремя, перепугалась Мэри, – А что скажет твой отец, если ты явишься к нему со мной? Что он подумает?
– Вряд ли его будет занимать именно это! – отозвался Робин и, спрыгнув с телеги, пошел навстречу все тому же человеку в плаще, который показался теперь под аркой ворот, держа в поднятой руке факел.
Это оказался мужчина лет пятидесяти, крепкого сложения, одетый просто и добротно. Так чаще всего одеваются слуги небогатых, но и не скупых хозяев. Волосы мужчины были коротко острижены, и в свете луны стало видно, что они почти совсем седые, но даже такая обильная седина не смогла до конца погасить их огненно-рыжего цвета.
– Здравствуй, Тимоти! – проговорил, подходя к нему, Робин и сделал движение, словно хотел обнять его, однако удержался. – Прости, что ночью, прости, что так внезапно. Но мне очень нужно поговорить с отцом. Он спит?
Слуга кивнул:
– Спит.
– Прошу тебя, Тимоти, разбуди его! Это очень, поверь мне, очень важно!
Однако тот покачал головой:
– Я не могу его разбудить, ваша милость. И никто уже не сможет.
Смысл этих слов не сразу дошел до сознания Робина – слишком много потрясений он уже испытал за этот вечер. Когда же понял, его словно обдало с ног до головы ледяной водой.
А ведь узнай он эту весть месяц назад, может быть, задумался бы на минуту. И все…
– Когда? – неожиданно сорванным голосом спросил он.
– Двадцать дней минуло, – ответил Тимоти. – Сэр Саймон ничем не хворал. Просто вернулся из церкви после мессы, сказал, что ему неможется, сел в кресло и уже из него не встал. Через два дня его похоронили в родовом склепе, рядом с леди Анной, вашей матушкой.
Слуга помолчал и затем добавил, глянув на Робина и тут же отведя взгляд:
– Если пожелаете, я вас туда провожу. Вы же, наверное, позабыли, где это.
Гуд, в свою очередь не мог заставить себя посмотреть в глаза верному слуге.
– Я все помню, Тимоти! – тихо проговорил он. – Послушай, можно нам с девушкой войти в дом?
Ответ слуги ошеломил Робина:
– Да как же нельзя, ваша милость? Замок-то теперь ваш.
– То есть, как мой? – растерялся Гуд.
– А чей же? – развел руками Тимоти. – Вы же – старший сын, вам все и достается. Их милость сэр Саймон оставил вашему младшему брату сэру Герберту только фамильные драгоценности, да их и было-то всего ничего, и одного коня с полной сбруей. Два коня ваши и единственная деревня, что принадлежала сэру Саймону, тоже ваша. Сэр Герберт, верно, тоже не знает о смерти отца: вот уж год, как он живет во Франции, его взял в оруженосцы богатый французский граф, добрый друг сэра Саймона. Мы послали письмо, да дошло ли? Дороги-то развезло…
Несколько мгновений Гуд молчал, потом обернулся к своей спутнице:
– Послушай, Мэри, мне нужно поговорить с этим человеком наедине. Тимоти, где-нибудь в доме разожжен очаг?
– Как всегда, в зале, ваша милость. Прикажете затопить в какой-нибудь из комнат?
Слуга говорил ровно, совсем без интонаций, и говорил так, словно все эти семнадцать лет Робин прожил в родовом замке, никуда не отлучаясь, а теперь стал хозяином этого замка. Но именно в этой спокойной готовности преданного Тимоти продолжать безупречную службу угадывался некий недоуменный вопрос: "Если ты был жив все эти годы, сэр Робин, то где же тебя носило, и почему ты ни разу за эти годы не дал о себе знать?".
– Не надо топить больше нигде, Тимоти. Просто поднимемся в зал. Девушка посидит у огня и согреется, а мы с тобой пойдем в комнату сэра Саймона и поговорим.
Они прошли через неширокий двор, по обе стороны которого лепились две конюшни да овчарня вместе с сараем для сена, и вошли в нижний этаж центральной постройки, которую слишком громко было бы назвать донжоном, она лишь чуть возвышалась над не слишком высокими стенами замка. В нижнем этаже располагались небольшие комнатки для слуг и огромная кухня, из которой по широкой каменной лестнице можно было подняться в зал, смежный с несколькими жилыми комнатами. Этот зал казался не слишком велик, а его пересеченный массивными дубовыми балками потолок нависал довольно низко, закопченный до черноты, потому что очаг, как и в большинстве старинных замков, не имел дымохода: дым уходил в широкое потолочное отверстие со специальной шторой на случай дождя. Из четырех высоких узких окон, расположенных в одной стене, три были по случаю холода закрыты ставнями. Впрочем, снаружи все равно царила ночь, и освещал просторное помещение лишь ярко пылавший очаг.
Робин указал безмолвно следующей за ним Мэри на широкую деревянную скамью, покрытую овечьими шкурами:
– Побудь здесь, хорошо? Идем, Тимоти.
– Идемте, сэр. Только нужно зажечь свечу. Там темно.
В комнате, где еще недавно жил и где мирно скончался старый рыцарь Саймон Локсли, стояли только невысокая кровать, застеленная шерстяным покрывалом, два сундука, красивый высокий ларь, резное кресло старинной работы, то самое, в котором хозяин замка провел свои последние мгновения да два стула. Каменный пол был покрыт сухой травой, наполнявшей комнату печальным запахом давно ушедшего лета.
Слуга, переступив порог, остановился, вопросительно глядя на Робина. Тот медленно опустился на один из стульев, не решившись сесть в кресло. Некоторое время оба молчали.
– Тимоти! – произнес, наконец, Робин. – Я приехал к отцу просить помощи, и поверь, дело стоило того, чтобы придти в дом, из которого я когда-то так предательски сбежал. Ты меня осуждаешь?
– Кто я такой, чтобы осуждать вас, сэр? – пожал плечами слуга. – Другое дело, это было мне странно, как странно и теперь. Сэра Саймона все убеждали, что вы, должно быть, умерли, а он твердо верил в ваше возвращение и оставил вас своим наследником. Миледи всего на два года пережила ваше исчезновение, не выдержала мысли, что с вами могло приключиться что-то дурное.
Робин опустил голову и, глядя в пол, спросил:
– Но ведь я не родной сын Локсли? Скажи правду!
Верный слуга как-то странно усмехнулся:
– А отчего бы и не сказать, раз вы давно уже ее знаете. Да, не родной. А вернее сказать, родились вы не от сэра Саймона, и не леди Августа вас рожала. Но они взяли вас к себе двух дней от роду и никогда не считали чужим, разве вы этого не помните? И никогда бы вам не открыли всего этого, тем более, миледи так и умерла, думая, что это она вас рожала.
– Как такое может быть?! – вскрикнул изумленный Гуд.
– А вот так вот и может! Вы родились на проезжей дороге между Лестером и Ноттингемом, в ту ночь, когда ваша родная матушка бежала от злодея, который собирался убить ее и вас, потому что перед тем убил вашего отца, чтобы завладеть его титулом. Бедняжка умерла от родов, а вас мы с моей мамой принесли в дом к одному доброму семейству. Там бы вы и остались, но храбрый рыцарь, который в ту ночь спас нас всех от злодея и его приспешников, через день вернулся и забрал вас с собой, да и меня с матерью тоже. А забрал потому, что накануне леди Августа родила ему наследника, но тот взял, да через пару часов и помер! Леди-то не знала этого: рожала тяжело, и у ней сразу сделалась горячка. Она все просила, чтоб ей показали сыночка – что это был сыночек, она видела. Сэр Саймон (вы же поняли, кто это был он?) решил, что спасет жену, если ребеночек, когда она очнется, окажется жив здоров. Так и вышло, и они оба любили вас без памяти. Однако же хозяин всегда говорил: если только будет возможность вернуть вам ваше настоящее имя, восстановить вас в правах, он обязательно все расскажет, даже и жену не пожалеет.
Тимоти помолчал, потом глянув на Робина со странной улыбкой, вновь заговорил. На этот раз в его голосе звучал почти вызов:
– А хотите, сэр, я теперь угадаю, отчего вы тогда ушли, никому ничего не сказав? Это ведь граф Лестер тайно познакомился с вами, когда вы были еще мальчишкой, и нарассказывал вам всякой дряни про сэра Саймона? Что, не так? Я всегда об этом догадывался, только хозяевам не говорил. Но вы любили охотиться, вот на охоте, небось, с этим аспидом и познакомились.
Гуд кивнул. История, которую поведал рыжий Тимоти, не потрясла его. То, что он услышал в этот вечер через кирпичный дымоход, в доме лекаря-магистра, уже и так подсказало ответ на все только что заданные им вопросы. Он был поражен только тем, с какой твердой верой слуга говорил о любви его приемных родителей.
– А ведь я сбежал из дома, поверив, будто они хотят меня отравить! – воскликнул он и, не выдержав, стиснул ладонями виски.
– Это вам Лестер такое напел? – теперь в голосе Тимоти звучало откровенное презрение. – А по правде он Винсент Хедли. Противно звать его графом Лестером, он украл это имя и этот титул!
– Он сказал мне, – прорычал Робин, – будто, коль скоро спустя шестнадцать лет леди Августа родила, наконец, собственного сына, они захотят от меня избавиться. И я поверил… Он мне изо дня в день твердил: "Хорошенько смотри, что тебе подают есть и пить!". В конце концов я не выдержал и ушел.
– А отчего же с сэром Саймоном-то не поговорили?
– Оттого, что был глупее самого тупого осла. Ладно, Тимоти, что теперь говорить об этом, раз их обоих уже нет в живых, и просить прощения я теперь буду у них в другом месте, если только меня в это место пустят… А сейчас ответь мне еще на один вопрос вот этот крест, что на моей шее, он у меня откуда? Второго такого я не встречал.
– Есть такой второй!
Эти слова произнес немного дребезжащий, но достаточно твердый женский голос. В дверях комнаты, держа в руке свечу, стояла женщина в длинной темно-синей котте, подбитой беличьим мехом. Ее совершенно седую голову украшал чепец такой же безукоризненной белизны. Круглое лицо еще сохраняло остатки румянца на покрытых морщинами щеках, а взгляд светлых глаз был ясен и чист, будто у ребенка.
– Мама, что же ты поднялась среди ночи? – с укором воскликнул Тимоти и, подойдя к старухе, нежно взял ее под локоть. – Сядь хотя бы на сундук, что ли. Для чего ты пришла?
– А для того, чтобы рассказать нашему мальчику то, что теперь нельзя скрывать. Ты узнаешь меня, Робин?
– Флориана! – воскликнул он и, вскочив со стула, едва не опрокинув его, подошел и обнял женщину. – Милая моя старая кормилица! Ты жива!
– Как видишь. Я-то была уверена, что когда-нибудь ты вернешься. Тимоти, видишь ли, поклялся сэру Эдвину, что никому не расскажет о тайне твоего рождения и о том, кто твои настоящие родители. Мой сын дал клятву, а вот я никакой клятвы не давала. Поэтому от меня ты все узнаешь – и про твоих отца с матерью, и про крест, что висит у тебя на шее. А я-то думаю: что же так долго живу на свете? Для того, стало быть, и живу, чтобы тебе рассказать все и про всех. Послушай, сын, принеси-ка нам по стаканчику старого винца, которым мы с тобой поминали нашего доброго хозяина. А ты, Робин, садись. Садись и слушай.
Глава 4
Ванна с цветами
– Как звенят колокольцы в поле!
Хорошо им расти на воле.
Резво речка по полю мчится,
Чтоб скорей дать цветам напиться.
Пташки в роще громко щебечут,
Хорошо им, коль солнце светит!Чу! Вот рог протрубил протяжно,
Это скачет рыцарь отважный,
Не в сражение, не на битву,
Скачет к мессе он, на молитву.Помолись за нас, храбрый рыцарь,
Чтоб и нам, как цветам, напиться,
Чтоб, как пташки, мы сыты были,
Чтобы войны нас не губили!Знаю я: ты силен и отважен,
Будь опорою нам и стражей!
Будь в надежде и вере твердыней,
Чтоб без страха нам жить отныне.
Нежный голосок, выводивший немудреную песенку, звенел то совсем близко, то удалялся. Изабель ходила из конца в конец зала и раскидывала по каменному полу охапки сухой травы вперемешку с цветами. И где только она умудрялась сейчас, в конце ноября, находить такие ароматные, не пожухлые, будто специально засушенные цветы? Весь дом, благодаря ее усилиям, был теперь полон этого нежного запаха, который напоминал о лете и обещал, что еще совсем немного, и начнется весна. Хотя, ведь и зима еще не начиналась. Почему, осенью непременно думается, что вот-вот весна?
Маленькая корзинщица жила в доме шерифа Эдвина Веллендера уже месяц. Он привез ее из Скарборо и решил, что не отправит воспитанницей в монастырь – для монастырской жизни она слишком веселая. Там ее начнут поучать, гасить ее неуемный пыл, внушать спокойные и благочестивые мысли. Наверное, для нее так было бы лучше – женщине всегда лучше стать спокойной и мудрой. Но это еще успеется, а пока ей пятнадцатый год, и пускай ее будет такая, как есть. Отдать в городе кому-то в услужение? Так ведь надо еще найти, кому. А попадется какой-нибудь почтенный купец, у которого жена давно проходит в двери только боком, и вдруг – молоденькая служаночка… Сбежит, конечно. И ему же, шерифу, донесут о ее бегстве, сочинив, что обворовала. Уже было такое пару раз. Нет, не стоит. Но, в конце концов, почему бы ей покуда не пожить в его доме? Здесь же живет и Фредерик, который от нее без ума. Правда, она этого словно бы и не видит, ну так, привыкнет ведь!
Когда сэр Эдвин предложил девочке стать его служанкой, та даже взвизгнула от восторга, именно об этом она и просила тогда, во время ночлега в придорожной деревне. Однако, как-то само собой получилось, что Изабель не служила у шерифа, а просто жила в его доме. По крайней мере, в первые дни. Все, что ей удавалось делать, она делала – через день меняла везде эту замечательную ароматную траву с цветами, стирала пыль там, где ее находила, но все остальное оказалось уже распределено: готовила, стирала и мыла добродушная пожилая служанка Роза, за лошадьми следил конюх Том, приносил дрова и воду, топил, чистил хозяйскую одежу молчаливый слуга Мервин. Все они очень ласково приняли незнакомую деревенскую девчушку, но каждый заявил, что своей работы не отдаст. Впрочем, и сам сэр Эдвин намекнул слугам: не перекладывайте своих дел на ребенка – тяжелой работы ей хватало в деревне, пускай немного отдохнет.
Замок шерифа, в отличие от большинства замков знати, стоял не за городскими стенами, а внутри города. Он представлял собою высокое каменное здание, подобие отдельно стоящей мощной башни, как полагается, обнесенной рвом, узким, но глубоким. Вода в него поступала из реки: Лин протекал вблизи замка, был в этом месте глубок и полноводен, поэтому вода во рву весь год не застаивалась, оставаясь чистой. Внутри замка находился внутренний двор, почти весь занятый огромной конюшней – здесь постоянно держали не менее сорока лошадей, для всей дружины. Конюху работы хватало, хотя выгуливать лошадей и тренировать их полагалось самим дружинникам, что они и делали с превеликой охотой: каждый день человек десять отправлялись за пределы города с десятком коней, чтобы гонять их по кругу, обучать галопу и преодолению препятствий, учить стойкам. Одновременно сами воины тренировались в конном и пешем бою, в стрельбе из арбалета, чего они бы, конечно, не делали (сколько можно учиться?), но шериф часто и очень строго их проверял.
Дружинники, все сорок человек, жили в нижнем этаже замка, в нескольких комнатах, все двери которых выходили в просторное помещение с большим очагом, и двумя длинными дощатыми столами. Розе не полагалось готовить для воинов, они делали это сами, по очереди, равно, как сами ездили на базар за провизией для себя. Однако, добрая кухарка нередко баловала мужчин то яблочными пирогами, которые пекла замечательно, то булочками с ирисом, то еще какими-нибудь лакомствами, считая, что их жизнь слишком сурова. Сказать по правде, те из воинов, у кого были семьи, могли отлучаться домой, по крайней мере, пару раз в месяц, проводить с женами и детьми по два-три дня, а если в городе было спокойно, то и дольше. Веллендер никогда не баловал своих людей, но и не нагружал сверх меры, отлично чувствуя ту грань, за которой преданная служба становится службой вынужденной, и никогда эту грань не переходя.
В верхние два этажа замка вела отдельная лестница, проходившая снаружи, вдоль стены. На втором этаже жили слуги, и была устроена кухня, выше, в более узкой части башни, располагались комнаты хозяина, вернее – небольшой зал и одна, отделенная от него лестничной площадкой комната. Сэр Эдвин редко подолгу жил дома, поэтому все здесь было предельно просто, даже сурово – не только никакой роскоши, но и почти никаких удобств. В комнатах воинов, даже в зимнее время, топили чаще, чем у шерифа – он терпеть не мог дыма и предпочитал спать в холодном зале, под толстым меховым одеялом, но не разжигать огонь в очаге. На предложение главы городской гильдии каменщиков устроить ему дымоход, Веллендер ответил: "Это было бы отлично! Если выберу время и несколько дней поведу дома, обязательно сделаем это". Но бывать дома по несколько дней подряд не получалось, а пускать чужих в свое отсутствие сэр Эдвин не любил, и вот уже которую зиму мечта о дымоходе оставалась мечтой.
Когда у него поселилась юная Изабель, шериф приказал Мервину вечерами приносить в комнату (ту самую, вторую комнату верхнего этажа) жаровню с углями, чтобы девочка спала в тепле. Сама Изабель называла это "баловством", однако спорить с сэром Эдвином не решалась.
Она видела, что ему нравятся трава и цветы в комнатах, и старалась вовсю, хотя собирать все это приходилось за городской стеной. По правилам, коль скоро вилланка покинула своих хозяев и ушла в город, ей не полагалось его покидать до истечения одного года и одного дня, чтобы не задержали и не отправили назад. Но сделать это могли только люди шерифа, либо слуги барона, которому принадлежала деревня. С людьми шерифа все было ясно, а барону Веллендер отправил письмо, в котором просил назначить отступное за то, что забрал его крестьянку себе в услужение. Ответ пришел на другой же день и содержал уверения в самых добрых чувствах. Барон решительно не хотел никаких денег. Коль скоро девушка из его деревни так понравилась его светлости шерифу, то и пускай живет у него, сколько ему захочется. Именно такого ответа Веллендер и ожидал – лишних денег у него все равно не было.