– Да, пока не пришло. Но Фиш говорил сегодня по каналу "Волга", что герб Леонска содержит подчеркнуто агрессивное существо в самом центре – рычащего льва, да еще с орлиными крыльями. Он представляет особую опасность для населения. Пришло время истинной демократии и терпимости, и мы не можем мириться с такими наглыми проявлениями терроризма. Поэтому льва святого Марка надо подвергнуть всестороннему анализу и свергнуть с незаслуженного им пьедестала. Так и сказал.
От себя отмечу, что Марик в свои пять лет обладал взрослой хваткой, и родители вкупе с бабушкой давно привыкли к его замечаниям и комментариям, которые часто били не в бровь, а в глаз.
– Знаешь, это продолжение мысли, которую Фиш высказал в первый же день своего правления, – ответил я Марику. – Он долго рассказывал о том, как счастлив оказаться назначенным мэром в таком феноменальном городе, как Леонск, со всеми его великими традициями. Но только он никак не может понять, почему у льва на гербе Леонска такая страшная красная пасть и такой ужасный высунутый язык. И такие чудовищные выброшенные вперед лапы. Как будто речь идет о пожирании врагов – а ведь Леонск известен как самый терпимый, самый дружественный город в России.
– Знаешь, Генрих, мне кажется, это какой-то заговор против Леонска. Мне сегодня снился странный сон, и в этом сне огромные львищи, в три раза выше ростом обычных львов, бросились на резвящихся на лугу лёвчиков. Раздался ужасный рёв, но тут я проснулся.
– Ах, Марк, я уважаю твои вещие сны, мы знаем, что ты многое предчувствуешь…
– Нет, Генрих, я не хочу, чтобы ты меня хвалил, я говорю о другом…
– Да-да, я только хочу сказать, что никогда не одобрял теорию заговоров. Фиш слишком уж прост для сложной интриги. К тому же в Леонске за двести лет с лишним научились выворачиваться из многих передряг.
– Не знаю, только мне сегодня, после этого выступления Фиша не по себе. Я потому так и безумствовал сегодня с Чино. Мне вдруг стало так жалко его!
Тут к нам подошел Митя Бибиков, который прошествовал по полю, не задерживаясь ни у одной из групп. Ему явно надо было сообщить нам что-то очень важное. Митя торопился, у него не хватало дыхания, но он тут же, едва кивнув нам обоим, принялся говорить – в быстром темпе, как у него было заведено.
– Добрый день. К нам в консерваторию приехал несколько дней назад один француз, композитор Леон Бероль, и он рассказывает интересные истории про нашего Фиша. У нашего нового мэра богатая биография, совсем не похожая на официальную. Это очень талантливый человек, талантливый в своей области. Он хваткий до чрезвычайности. И успел поработать во многих странах. Блестяще знает четыре языка. Собственно, свободно говорит он, кажется, вообще на любом европейском языке, даже на финском и венгерском. Лет ему тоже больше, чем написано в справках. Но информация эта не просачивается ни в какие википедии. Он работал во Франции, и там его звали Жорж Пуассон. Но это все не самое главное. В Астрахани, когда он там рос и был еще подростком, с ним произошел ужасный случай. Он многократно ездил в Леонск и мечтал тут жить, но все контакты оказывались малоэффективными, его все в упор не видели. Но Игорёк нежно полюбил лёвчиков и задумал вывести одного в Астрахань, хотя знал, что ни у кого это никогда не получалось. Но не одна любовь к леончикам владела им – он захотел вырастить дрессированного леончино. Только он, дурачок, не знал, что наши мелкие не поддаются дрессировке – они устроены как высокоорганизованные люди и никакого насилия над собой не терпят.
– Но это же написано во всех энциклопедиях, – добавил Марик.
– Ах, Марк, если человек заряжен на самоутверждение любой ценой, он никакие энциклопедии не читает, – возразил ему я.
– Подождите, я вам еще не рассказал самого главного. Подросток Игорь поселил своего питомца в каком-то сарае на берегу Волги…
– А как он приобрел его? За всеми лёвчиками очень тщательно следят. Они в нашем городе все наперечет, – спросил Марик.
– Вот это до сих пор никому не ясно. Наверное, Рыба все-таки сумел кого-то подговорить. Денег у него в те годы не было, он происходит из обычной советской семьи, – ответил Митя. – И вот он занялся втихую дрессировкой лёвчика, которого звали Диди. Было зверику лет пять, так что вполне взрослый мальчик. Он принадлежал к типу лизунчиков, и никаких взбрыков от него ждать было нельзя. Наверное, этот пацан специально выбрал именно лизунчика, потому что понимал всю сложность своего плана.
Я вам тут добавлю от себя, в своем очередном отступлении, что лёвчиков по типу характера делят на три группы – лизунчики, ворчуны и говоруны. Вы понимаете по самим словам, что скрывается в каждой из групп. Даже от говорунов, которые привыкли выражать свои претензии внятными мяукающими подрявкиваниями, можно ждать какого-то слабого проявления агрессии. А ворчуны и вовсе способны коротко показать свой несколько взбалмошный характер. Но только, конечно, секундно, еле заметно, потому что у всех лёвчиков чисто генетически агрессия как таковая выщерблена из характера. Не говоря уже о лизунчиках – с теми есть разве что одна проблема: от их нежных ласк приходится укрываться, иначе залижут до язв.
– Об этой истории когда-то болтали, о лёвчике в астраханском сарае у реки, но чем она кончилась, никто не знал, – это прозвучал мой комментарий.
– Кончилась эта история ужасно, о чем мне не терпится вам рассказать, – продолжил Митя. – Игорёк ведь не просто так хотел дрессировать Диди – ему надо было показать свою власть над Леонском, а заодно срубить бабла. Потому что номер "дрессированный лёвчик" был бы нарасхват в цирках всего мира. В общем, он сначала действовал лаской и нежностью, но надолго его не хватило. Диди не желал подчиняться, к тому же от астраханского гнилого климата у него пошатнулось здоровье. Им владела безраздельная печаль, а тут жди беды. Наверное, по этой причине лёвчики и не выживали вне Венеции и вне Леонска – хандра на них находила, а потом они сходили с ума и впадали в ярость. И когда Игорёк начал применять силу, то есть пару раз ударил Диди хлыстом, тот вызверился, как пустынный лев, повалил паренька и чудовищно расцарапал ему спину и задницу. Как вы понимаете, у Игорька в кармане был нож, и на этом вся история в доли секунды и кончилась. Куда он дел тело лёвчика, никто не знает. Но с тех пор у Фиша на заднице незаживающие следы когтей, а он-то у нас – с его блестящими внешними и внутренними данными – любит быть недосягаемым во всех отношениях. И от этих ран не находит себе места. Так и называет их, хвастаясь образованностью, "ранами Тристана". А иногда еще, в кругу друзей, говорит о "ране Амфортаса". Генрих, вы знаете разницу.
– Митя, дорогой, эту разницу знаю даже я, – быстро проговорил Марик, – хотя эротика и секс меня пока совершенно не интересуют. Только эта история еще раз доказывает мои опасения, и я боюсь, что нам грозят действительно настоящие потрясения.
В этот момент к Марику подбежал запыхавшийся Чино, потому что его подружку Джину уже повели домой. И Валерия Петровна, вероятно, тоже наслушавшаяся не слишком приятных новостей, с обеспокоенным лицом подошла к нам.
– Марик, миленький, не пойти ли нам домой? Скоро папа с мамой будут нам звонить.
И мы все расстались, потому что Митя в тот вечер должен был присутствовать на вечере своего французского коллеги.
Глава 6
Разговор с родителями
Пока Валерия Петровна со своими питомцами идет домой, мне необходимо рассказать вам, хотя бы коротко, кое-что про семью Волковых-Вульфов, то самое кое-что, без чего многие обстоятельства останутся неясными. В Леонске, как вы знаете, жили люди разных национальностей, и в отдельные периоды истории их натуральные фамилии начинали им мешать. Поэтому и становились Вульфы Волковыми, а Градениго – Градовыми. Наступал момент, когда вся семья шла тихой сапой в паспортный стол и меняла паспорта. А детям переписывали метрики. Валерия Петровна происходила из семьи Гримальди, той самой, из отцов-основателей, хлынувших на Волгу из Венеции, но только все советское время они фигурировали как Грымовы. А по материнской линии мона Лера относилась к роду фон Розенов, и вы уже сами догадались, что светской формой этой фамилии стали Розановы. Впрочем, все это чисто внешние обстоятельства, и не про это я вам сейчас хочу рассказать.
Я вам расскажу лучше про детей Валерии Петровны и Константина Бернардовича. У них на самом деле было два сына – старший Антон, Тонино, суховатый, сдержанный, дельный и прямоугольный, и младший Иван, Джанни, пылкий, добрый, светящийся и трудный для самого себя. Разница между ними была довольно значительная, восемь лет, интересы у них были разные, но какая-то нутряная зависимость друг от друга не отпускала братьев на далекие душевные расстояния. В момент нашего рассказа, в 2012 году, Антону тридцать пять лет, а его жене Линде (Гольбах-Голубевой) тридцать три. А Джанни было бы всего двадцать семь.
Да, было бы, потому что его вот уже четыре года нет в живых.
Иван с детства был тем, что на бытовом языке называется мятущейся натурой. Бурный темперамент, невероятная впечатлительность (после "Страстей по Матфею" в четырнадцать лет его пришлось выводить из зала под руки), отрицание реальности. Конечно, по природе он был поэтом, но литературный дар как целостность развивался в нем резко, рывками, петляя и забредая в опасные уголки. Не думайте, что все это определялось средиземноморскими генами. Как раз итальянская часть наследственности досталась Антону – Грымовы все как один были мозговитыми, трезвыми, собранными, четкими. Мятущуюся натуру создало сращение тех генов, что шли от Розенов по матери и Вульфов по отцу, в этих семьях встречались и неуемные виршеплеты-романтики, заговаривавшиеся до сумасшествия, и чуждые разуму музыканты-виртуозы, у ног которых склонялись сотни восхищенных поклонниц, и одержимые живописцы, которым было тесно в житейских рамках. К тому же мать Константина Бернардовича, София Ивановна, была гречанкой, из семьи Коккинос, и там бурлили такие страсти, что немецким чудакам и безумцам до них не достать. Джанни вобрал в себя все порывы, все восхищения, все экстазы предков – а с ними вместе и все отчаяния, все провалы, все самоуничтожения, какие скопились в путаных генетических древесах за столетия. С самого детства, когда он только начал говорить, потом читать, а потом писать, родители поняли, что легкой жизни им с Джанни не видеть.
Но они никак не предполагали, при всей их дальновидности и проницательности, что дело дойдет до трагедии. Иван-подросток чувствовал себя в Леонске тесно, ему не терпелось вырваться из застоялого круга Золотого поля, и когда пришла пора поступать в университет, на дворе стояло самое начало ХХI века – дорога за границу оказалась открытой. Он выбрал Базель, кафедру теологии, заодно учил классические языки – и предавался своим визионерским всплескам. До поры до времени Джанни был закрыт для любовных увлечений – но в двадцать лет его захватила безудержная страсть. Он встретил в университетской библиотеке красавицу Жанну. Ее рыжеватые волосы так переливались под лучами библиотечной лампы, а глаза излучали такой животворящий свет, что Иван закрыл Горация посредине стихотворения "К Лидии", потушил свою лампу и стал ждать подходящего момента. Жанна знала, кто сидит с ней рядом, потому что ходила на тот же семинар по латыни, но только на занятиях она завязывала волосы в узел, и Иван ее не замечал. Знакомство в библиотеке ударило залпом по обоим. Они вышли на улицу, взявшись за руки. Жанна Хакке в тот же вечер привела Ивана к себе домой – она жила с родителями в Старом городе, на Мартинсгассе, и с тех пор они старались не расставаться. Уже через два месяца восемнадцатилетняя Жанна выходила замуж за своего русского суженого, и родители вместе с Антоном приехали на свадьбу.
Иван любил Жанну с невероятной страстью. Оба проходили через восторги и муки первой любви с напряжением и болью. Потому что страдали от ревности ежесекундно. На обоих многие студенты и некоторые преподаватели смотрели с нескрываемым обожанием. То Жанна, то Иван теряли самообладание и укрывались для невидимых миру слез в темном углу своей студенческой квартирки. Любви в обоих оказалось довольно для того, чтобы до поры до времени не мучить другого. А потом настал час возвращаться в Леонск. И Жанне пришлось оборвать свое базельское образование, чтобы продолжить его в России на Волге.
Они приехали в Леонск, за неделю стали всеобщими любимцами, Ивана приглашали читать стихи направо и налево. Его приняли на работу в театр, а Жанна быстро выучила русский и привыкла к своим леонским учителям, тем более что они и вправду веников не вязали. В частности, в семинаре у Сони по "Братьям Карамазовым" Жанна нашла себя и блеснула как настоящая звезда: о ее докладе про жизненный путь Зосимы говорили по всему городу. А потом, в 2008 году, в марте, у Жанны и Ивана родился Марк. Антон к тому времени тоже женился, но детей у них с Линдой пока не было. Можете себе представить, какая радость охватила дом Вульфов!
Но рождение сына как будто свело с ума Ивана. А Жанна стала до предела чувствительной и настороженной. Что-то разладилось у двух влюбленных, какая-то пружина в обоих дала обратный ход. Первый год жизни лучезарного Марка стал годом страданий для его родителей. Как будто он отнял у них радость жизни. Не было никаких скандалов, никаких сцен, но все знали, что Иван и Жанна живут как на углях. У них не было сил поговорить, выяснить отношения, все катилось в бездну. Но за пару дней до дня рождения Марика, когда малышу должен был исполниться год, его родители смогли посмотреть в глаза друг другу и решиться на откровенный разговор. Они уехали из дома на целый день и вернулись затемно. Никто их не видел, нянька, как обычно, уложила Марика в постель без них. Они жили отдельно от родителей Джанни, на Тихой улице. Наутро нянька позвонила Валерии Петровне и попросила ее немедленно приехать. Марка отправили к соседке, Иван лежал мертвый в ванной, рядом с ним вытянулась на полу живая Жанна, которая обняла его и не хотела отпускать. Пришлось ждать врачей, которые силой оттащили от тела Жанну. Она была в прострации, осталась лежать на полу в ванной, ничего не говорила и к концу дня умерла.
Марика забрали Валерия Петровна и Константин Бернардович. Через неделю Антон усыновил Марка. А тот в эти страшные дни как будто просветлел – и радовал всех веселыми проделками. За четыре года, прошедшие с тех пор, он ни разу никого не спросил об Иване и Жанне – хотя их фотографии стояли в доме Вульфов на самых видных местах. Антона и Линду он звал без всяких оговорок папой и мамой, и прозорливая Валерия Петровна только диву давалась. Тем более что смерть деда Марик пережил, кажется, тяжелее всех. Он молчал два месяца, разглядывал альбомы по искусству и словно нехотя играл с Чино, тоже молча.
Но наше время на семейную справку кончилось. Пора войти в дом Вульфов следом за бабушкой, внуком и львом.
– Бабушка, можно я дам Чино поесть?
– Конечно, ты же знаешь, где лежит его корм.
Лёвчиков кормили, ясное дело, мясом. Но в последнее время какая-то немецкая фирма по заказу леонских бизнесменов, столь же обожающих своих питомцев, как и все остальное население нашего города, разработала волшебные шарики "леовита", и в буфетах леончан стояли коробки с броскими рисунками, из которых утром и вечером мурлычущие кошечки получали свои лакомства. Чино в ожидании вечерней трапезы сел в выжидательную позу. Даже не облизнулся, настолько хотелось есть.
Стоило Марику насыпать Чино в плошку горстку леовиты, как зазвонил телефон.
– Ой, мамочка, добрый вечер! Я тебя забыл спросить, где вы в этот раз живете.
– Марик, милый, подожди. Скажи, как у тебя сегодня прошел немецкий?
– Мамочка, не беспокойся, я все выучил, и стишок Гёте про розочку тоже хорошо помнил. Он такой смешной! Фройляйн Фрида мне спела три куплета под пианино. Такая милая песенка у Шуберта! Но все-таки, где вы живете?
– Мы живем опять в Маре. Только в прошлый раз на улице Фран-Буржуа, а теперь на Старой Храмовой…
– Рю Вьей дю Тампль, да? Вы живете ближе к рю Риволи?
– Да, всего полквартала.
– Ой, ты помнишь, там на углу такая красивая гостиница "Бомарше", в холле обои в цветочек, лампа с желтым светом, и стоит старинная арфа…
– Да, ты все правильно помнишь.
– А как дела у папы?
– Он остался в университете. Лекция прошла прекрасно. Было много вопросов. А как бабушка?
– Мы гуляли сегодня, как обычно, погода прекрасная. Скоро уже пойдем в гости к Соне. Жалко, что вас нет. Но ты же знаешь, что у нас назревают неприятности…
– Марик, милый, мы скоро приедем, и тогда ты все расскажешь.
– Мама, ты не понимаешь, это очень важно!
– Хорошо, хорошо, только позови бабушку, я ей хочу сказать несколько слов.
Валерия Петровна только того и ждала. Но она и виду не подала, что рвалась к телефону: в семье Вульфов все отличались необычайной выдержанностью, особенно после трагедии с Иваном. Что бы ни происходило, ни мимикой, ни жестом своих чувств не выдавали.
– Линда, добрый вечер! У тебя веселый голос.
– Да, все хорошо. А у вас?
– Все в порядке. Вы вернетесь домой, как собирались?
– Да, через неделю.
– Ну хорошо. Будем ждать.
– Ты ничего не скрываешь?
– Нет, все в рамках приличий. Ничего неожиданного.
– Тогда всего вам хорошего!
– Целую!
Марик уже ушел к себе в комнату и сел читать. Огромный альбом с описаниями динозавров, который ему подарили на день рождения, был открыт на самом страшном месте. Наевшийся Чино лежал на диване рядом с Марком и нежно мурлыкал.
Глава 7
Собачья площадка
Когда наши трое из дома на улице Фихте пришли к Соне, там собралось уже довольно много народа.
Приехав в Леонск, мы с Соней сняли дом на Набережной, который к тому времени стоял свободным. Соня заняла верхний этаж, а я расположился на нижнем. Я понимал, что мы должны быть рядом, но не вместе. Время шло не в мою пользу, мне в момент приезда в Леонск было шестьдесят шесть лет, и я не хотел впоследствии стеснять Соню своим старческим присутствием. Но я точно знал, что мы проживем здесь долго.