Собираясь в горы, я уже был наслышан о всевозможных опасностях. То было чужое, холодное знание. Но вот я увидел могилы в траве, молодые лица на портретах, и отношение, существовавшее между смертью незнакомых мне альпинистов и теми старательными приготовлениями к восхождению, какие я видел на австрийских ночевках, дошло до меня. Я почувствовал страх. Его не было, когда я впервые сказал "не пойду". Но теперь я знал достаточно, чтобы испытывать страх. Он воплотился для меня в надписях на граните, в черных провалах трещин, в запахе спального мешка, в апатии и отвращении к еде, в равнодушном сиянии снегов - во всем, что я оставил и хотел забыть. Здесь, на могилах, мой отказ выглядел не просто слабостью, а отступничеством, бегством... Острая тоска пронзила меня. Не то чтобы я был сломлен окончательно, посрамлен, унижен. Громкие слова! Но вот тоска... Я вдруг понял, что от нее у меня нет никакой защиты. Давешняя уверенность в правоте, все мои доводы и даже страх развеялись, и мне открылась подлинная причина моей тоски - ее безысходность. Тоска не могла разрешиться. Я ведь больше не вернусь сюда.
Мне доводилось попадать в переделки. Я отвечал за свои промахи, платил за них, страдал или просто стыдился собственной слабости или глупости. Худо ли, хорошо ли, но все в конце концов устраивалось и не оставалось не только стыда, но и тени стыда. А теперь? Неужели мне придется жить, делая вид, будто нет этих вершин, ледников, лавин? Сумасшедшая мысль!
- Давай, давай, - торопил Посохин. - Если повезет, захватим в лагере городской автобус.
Что же делать? Пройти оставшуюся часть маршрута и спуститься в долину с сознанием исполненного долга? Долга? Что за ерунда! Шагал, пока шагалось, старался не быть обузой. Потом дал слабинку, как говорит Посохин. И ничего больше. Они вот не видят, что их упорство - та же слабость. Ну да, слабость, неспособность отбросить навязанную им мораль, боязнь осуждения. Тот же в сущности страх. Их страшат укоризненные взгляды, слова... Как же! Их уличили в слабости. Это невыносимо. Она их и гонит, боязнь осуждения. Они уступают, пасуют перед ней, но не замечают этого, герои...
Довольно. Вернусь, напишу репортаж. "Горы вблизи". "Лед и пламень". "Вперед и вверх". В таком духе. Кончен бал. Что мне до туристов! Я не был одним из них. Я чувствовал себя чужим и раньше, когда шатался с геологами или ходил в рейс с рыбаками. Мои путешествия создали мне репутацию бывалого, даже отпетого человека, но я всегда помнил, что настоящее мое дело там, в четырех стенах - гранки, бумаги, книжечки, сигаретки. Мне хотелось быстрее вернуться, чтобы снова почувствовать себя на месте, ощутить себя, свою жизнь.
Я остановился, закурил, а потом с воодушевлением и надеждой сказал себе: "Все, конец!" - и стал думать, как вернусь в город, выпью пива...
День разгорался. Дымка исчезла под лучами солнца, были видны нарядные домики альплагеря.
И тут неожиданно, как привидения, перед нами возникли альпинисты. Они шли гуськом, склоняясь под ношей, сосредоточенные и молчаливые. Их вел коренастый парень в полосатой шерстяной шапочке. Он на миг поднял голову и посмотрел на нас. Его лицо не выразило ничего. Туристы, мы были ему неинтересны.
- Куда, ребята? - спросил Посохин.
Альпинисты, не останавливаясь, прошли мимо, и только парень в шерстяной шапочке повернул к нам свое мрачноватое лицо и, глядя исподлобья, коротко бросил:
- Мижирги.
1972
НОВИЧКИ В ПУСТЫНЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Друзья написали мне, что в первых числах апреля они едут на юг Таджикистана раскапывать могильники. Я должен расценивать их письмо как приглашение присоединиться к экспедиции. Сокровищ, может статься, мы и не найдем, писали они, зато пообщаемся: давно ведь не виделись.
Я ответил, что подумаю.
Не валяй дурака, написали они, ты уже зачислен в экспедицию маршрутным рабочим.
Позвонил им. Погодите, говорю, трудно сразу решиться, пустыня все-таки: жара, змеи, ядовитые пауки. Одних скорпионов пятьсот видов.
Не надейся, что все пятьсот укусят именно тебя, успокоили они. Хватит жить в каменных городах. Собирайся, здесь уже радуются новому работнику.
Я выклянчил у начальства отпуск и стал прощаться с близкими. Мне хотелось выглядеть бывалым путешественником, но неожиданно я сказал:
- Пожелайте мне избежать укусов фаланг.
- Не ходи по пустыне босиком, - сказала мать.
Одна из книг о Шлимане начинается с утверждения, что археология, эта наука лопаты, остается чаще всего уделом специалистов и немногих любителей. К ним присоединяется еще горстка людей, которые из-за дождливого воскресенья идут в музей. Сюда, продолжает автор, можно причислить и туристов, которые, путешествуя, посещают музеи или даже места, где при раскопках были найдены памятники старины.
Затрудняюсь сказать, куда следует отнести нашу маленькую компанию. Никто из нас раньше не проявлял заметного интереса к археологии, а наше знакомство с эпохой, памятники которой нам предстояло раскапывать, трудно было назвать даже шапочным. После университета, особенно в последние годы, я виделся с друзьями урывками, лишь во время коротких наездов в Ленинград. Встретиться, поговорить - еще куда ни шло, но собраться всем в пустыне - это была отчаянная идея.
2
Я прилетел в Душанбе днем раньше своих друзей, а следующим утром - в воздухе реял свежий ветерок, а небо было высоким и чистым - следующим утром я встречал их.
В тени аэровокзала было прохладно, даже знобило. Казалось, где-то рядом бьют ледяные ключи. Итак, я стоял в холодке, а мои друзья, щурясь от солнца, шагали вчетвером по бетонным плитам.
Впереди шел Олег. На нем была шляпа с лихо заломленными полями, клетчатая рубашка, какие носят канадские лесорубы (об этом он мне сам сказал), и вытертые до желтизны джинсы. Он шагал, ни на кого не глядя, очень прямой, очень уверенный в себе. Это был скваттер, пионер, открыватель новых земель.
Андрей был в плоской кепчонке и в той самой кожаной куртке, в какой я увидел его впервые, лет десять назад, когда мы всем курсом уезжали на картошку. И как тогда, он держал в руках авоську, и в ней, кажется, и теперь ничего не было, кроме зубной щетки, полотенца да какой-то книжки.
Борис походил на дачника - весь в белом, неторопливый, мягкий, круглый. Я еле узнал его из-за огромной, чудовищно разросшейся бороды.
Позади, сгибаясь под тяжестью рюкзака, плелся Сережа. Он тоже был при бороде, но она ни в какое сравнение не шла с Борисовыми зарослями. На голове у Сережи красовалась старомодная пикейная панама с бантиком, бабушкин, должно быть, подарок. (В холле аэровокзала раздался ропот, когда там появился Сережа. Мы зубоскалили над музейной панамой и на раскопе, пока не обнаружили, что смеяться надо Сереже. Наши курортные картузы, расписанные кораблями, пальмами и даже ретортами и вагонетками, как у Бориса (сувенир из Кохтла-Ярве) никуда не годились. Солнце сжигало открытые шеи, и нам приходилось устраивать из полотенец нечто вроде бурнусов.)
Я сделал шаг им навстречу, и они остановились. Вперед вышел Олег. Я думал, он собирается произнести маленькую речь по случаю встречи старых друзей, но он спросил:
- Где тут книжный магазин?
"Ну вот, - подумал я, - начинается".
- В городе много книжных киосков. Вы их легко найдете по вывеске. "Китобхо", но они сейчас закрыты.
- Какое здесь время? - спросил Сережа.
- Таджикское, моя радость! - Андрей похлопал Сережу по рюкзачному горбу. - Я бы на твоем месте узнал сначала, где камера хранения.
- Здравствуйте! - крикнул я.
- Здорово! - грянули они хором.
Мы обнялись и расцеловались.
- Где же остальные?
- Будут через пару дней, - сказал Андрей. - Знаешь, как всегда: кто-то не готов, чего-то нет... А у нас уж билеты были на руках.
- Ну молодцы. Кто втянул вас в эту затею?
- Саша Верченко. Помнишь его? Он иногда приходил на наши факультетские вечера. Такой сухопарый и жилистый. Похож на йога.
Верченко был мне знаком. На втором курсе я растянул ногу и полгода ходил в оздоровительную физгруппу, где мы с Верченко в обществе других увечных студентов катали по полу брезентовые мячи, набитые опилками.
- Нам надо явиться в Институт истории, доложить о себе.
- В институт еще рано, - сказал я. - Мы успеем заглянуть в чайхану.
- Вот именно! - Олег бросил сигарету. - В чайхану! На восточный базар! Где варят плов и жарят баранину и где надо есть руками. В омут экзотики!
Андрей скривил рот.
- Мне Мила запретила питаться на базарах.
- Хорошо, - сказал я. - Выпьем зеленого чая.
На рынке, заваленном редисом, петрушкой и всевозможными травами, мы было потеряли Бориса, но скоро нашли его возле небольшой лавчонки. В глубине ее, среди обрезков дерева и стружек, сидел седобородый таджик и безмятежно строгал какие-то дощечки, Борис убедил нас купить у старика буковые гребни. Мы обязаны были это сделать не из-за слепого следования моде на кустарные поделки, а потому что гребни, как выразился Борис, были функционально красивы и отвечали всем требованиям художественного конструирования.
Потом мы сидели в чайхане "Рохат", ели манты и пили зеленый чай, а Олег с Сергеем все спрашивали, где здесь "Академкнига". Я сказал: "Недалеко, через дорогу", - и тогда они принялись вертеть головами и вдруг поднялись из-за стола и, словно гончие, взявшие след, бросились через проспект, прямо на красный свет.
- Сейчас учинят в магазине настоящий разгром, - заметил Андрей. - Зачем, спрашивается, в пустыню было ехать? Сидели бы себе в публичке, книгоеды несчастные.
Заместителем начальника археологического отряда оказался парень лет двадцати пяти, в тропической армейской панаме, в зеленой армейской рубашке, в шортах и с туго набитой полевой сумкой. Звали его Василий Степанович Лагунов, вид у него был походный. Он и нас хотел видеть готовыми к путешествию. В институте на ходу была одна машина, и завтра же она отправлялась на Памир, а на тех двух, что появятся позднее, снаряжение и людей за один рейс не увезти. С машинами сейчас трудно, начался полевой сезон. В общем, надо ехать.
- Вы, наверное, хотели бы познакомиться с городом? - с тихой улыбкой спросил Василий Степанович.
Я посмотрел на друзей. По-моему, они мечтали совсем о другом: холодок, тень, сон... День разгорался, вовсю пекло солнце. После ночного перелета веки у ребят были красные, лица пылали. Сережа откровенно зевал.
Ехать так ехать. Мы таскали из подвалов института спальные мешки, палатки, кирки, ломы, фляги, примусы, связки веревок, керосиновые лампы. Полузабытые, почти исчезнувшие из городского обихода вещи говорили, что экспедиция, в которую я плохо верил, начинается и что скоро мне придется пользоваться этими вещами.
Василий Степанович приглядывался к нам и все так же тихо улыбался. Ждал, видно, когда мы сбежим. Он сам взялся укладывать снаряжение в кузов, потому что его следовало уложить к а к с л е д у е т. Он гремел цинковыми флягами и говорил, что мы едем в Бишкентскую долину и что это одно из самых жарких мест в Таджикистане. Мы дружно отвечали, что жар костей не ломит. Тогда он спросил, бывал ли кто из нас раньше в Средней Азии. Мы ответили, что нет, все мы здесь впервые. В глубине машины раздался глухой смешок.
Василий Степанович уложил снаряжение, даже не вспотев. Я с тоской подумал, что если они здесь все так лихо работают, то нашим надеждам на веселую прогулку не суждено сбыться.
3
Отъезд мы отметили посещением ресторана "Вахш", поэтому большая часть пути до Шаартуза прошла в легком полусне. Пока мы закупали продукты, дневной свет незаметно померк, на улицах городка сгустились вечерние тени.
Грузовик еще некоторое время бойко бежал по асфальту, потом пошли ямы, рытвины, камни, и наконец машина остановилась. Было уже совсем темно, глаза с трудом различали границу между небом и вершинами недалеких (это чувствовалось) гор. Из темноты несло прохладным ночным ветром, он тревожно метался в черных кустах и доносил до нас слабый плеск воды.
- Где мы? - спросил Сережа.
- Чиличор-чашма.
- Простите?..
- Чашма, - повторил Лагунов. - Источник. Вода в двух шагах. Утром все увидите. В реке полно рыбы, но не вздумайте ее ловить.
- Это еще почему? - спросил Олег.
- Священная рыба, - сказал шофер.
- Место до сих пор почитается. - Лагунов, наверное, улыбался в темноте. - Не надо оскорблять чувств верующих.
- Хорошенькое дело! - Андрей фыркнул. - Завезли в пустыню, бросили, страху напустили... Почитаемое место! Того и гляди нагрянут паломники. Что нам еще нельзя делать?
- Не покидайте лагерь.
- А куда мы, собственно, можем уйти?
- Давайте разгружаться, - угрюмо сказал шофер. - Нам возвращаться надо.
Мы снова таскали ящики, бидоны, раскладушки. Очень внушительная получилась гора. Трудно было поверить, что все это привезли на одной машине. Василий Степанович знал свое дело.
Шофер развернул машину, и при свете фар мы принялись ставить палатку. Лагунов работал легко, быстро, без суеты - привычно. Скоро ночлег был готов, на раскладушках лежали спальные мешки, над входом в палатку висел фонарь "летучая мышь". Лагунов посмотрел на часы и стал прощаться. Было заметно, что он торопится.
- Утром поставьте большую палатку и перенесите в нее снаряжение. На случай дождя или афганца. Палатку возьмите старую. Ждите нас через пару дней.
Красный огонек попрыгал в темноте и исчез. Потом пропал за холмами ноющий звук мотора и стало совсем тихо.
- Одураченные простофили! Какого черта было переться сюда одним? - Борис вздохнул. - Пожили бы два дня в Душанбе...
- Тебе же битый час объясняли ситуацию. Нет машин.
- Да ну вас!
- Хватит, - сказал Олег. - Полезли в палатку. Утро вечера мудренее.
Фонарь не работал. Мы по очереди трясли его, пока не утопили фитиль в керосине.
- У меня есть туристская свеча, - сказал Сережа. Он достал из рюкзака плоскую коробочку и чиркнул спичкой. Слабое пламя, поначалу дрожавшее от нашего дыхания, медленно разгоралось и вдруг веселым светом залило стол, стены палатки и наши лица. Олег улыбнулся и полез за сигаретами.
Я подумал, что больше всего, пожалуй, мы боимся темноты, и тут увидел за спиной Андрея паука. Черный паук с белым брюхом, совершенно не обращая внимания на наше присутствие, бежал по спинке кровати. Что-то донельзя безобразное было в этой черной козявке и ее деловитом беге.
- Андрей! - крикнул я.
Андрей стремительно обернулся, сорвал с головы кепку и словно мухобойкой шлепнул ею по спинке кровати. Он сбросил паука с постели и принялся остервенело топтать его.
- Что это? - спросил Борис.
- Гад какой-то. - Андрей поморщился. - Каракурт.
- Ты вполне уверен?
- Да, да, да... Уверен.
- А-вот тут профессор пишет... - Сережа достал из кармана куртки книгу. - Вот... "Самка каракурта около одного сантиметра длины. Ее почти шарообразное плотное черное брюшко имеет красноватые или беловатые пятна. Она ведет хищный образ жизни; самец небольшой и ведет вегетарианский образ жизни..."
- Перестаньте! - Борис вскочил с раскладушки. Взгляд у него был диковатый. - Что вы в самом деле! - Он опустился на кровать с видом пропащего человека и засопел. - У меня есть бутылка коньяка. Я хотел приберечь ее, да кто знает... Здесь всякое может случиться.
Андрей ухмыльнулся и вдруг запел, страшно фальшивя:
Жизнь в степи коротка и незаметна,
Дни быстрей перелетных птичьих стай.
А книжка и впрямь забавная. Особенно интересно там написано про змей.
- Ну, Андрей, змеи... Гадость ведь.
- Автор на этот счет другого мнения. Послушай, как он описывает детей гадюки: "Изящные, ярко раскрашенные змейки, лишь вчера появившиеся на свет, энергично сновали возле матери. Они были настолько красивы, что их невольно хотелось взять в руки".
- Не знаю, не знаю... Я бы ни за что не взял.
- Змеи не так страшны, как многим кажется. Профессор утверждает, что они вообще не нападают на человека, а если укус произошел, большая часть вины падает на пострадавшего.
- Странная книжка, - задумчиво произнес Олег. - Я открыл ее в аэропорту: "Ядовитые животные". Ну, думаю, речь пойдет о том, как от них защищаться, как бороться с ними, с ядовитыми... Заглянул в конец. Там такие главы: "Враги змей", "Как защищаются змеи"...
- Мне тоже показалось, что книга написана с позиции змей. - Сережа придвинулся к столу и раскрыл книгу. - Почитаем еще? "Принято считать, что змеи питают лютую ненависть к людям. На самом деле это совсем не так. Змеи питаются грызунами, птицами, насекомыми, птичьими яйцами, а человек им безразличен".
- Безразличен? - вяло спросил Борис. - И на том спасибо. А что там пишут про скорпионов?
- Погоди, - сказал Олег. - Змеи! Прежде всего змеи. Это не просто специальность. Планида у него такая, у профессора. Удел, рок. Судьба глядит на него даже из мусорных корзин.
- Из корзин?
- Ну да! Что, ты думаешь, профессор увидел первым делом, когда приехал в Нью-Йорк? В первое же утро на Таймс-сквере он стал свидетелем ловли полутораметровой змеи. Это рок. Понимаешь?
- Понимаю. А все-таки что он говорит про скорпионов?
- Что говорит, что говорит... - Олег полистал книжку. - Про них здесь сказано коротко: укус скорпиона в жарких странах смертелен.
- Да-а... Незатейливый лаконизм.
- Для нас с вами это черный юмор.
- Самый большой юмор в том, что автор посвятил книгу своей жене, - сказал Андрей.
- Там есть очаровательное место про пауков писуриде. - Сережа потянулся за книгой. - Ты не возражаешь, Борис, если я прочту несколько строк?
- Пошел к черту! Вы могли бы избрать другую тему для вечерних бесед? Я вздрагиваю от каждого шороха.
- Ладно, - сказал Андрей. - Поговорим о прекрасном. Но прежде я хочу лечь. Где у нас простыни?
- В одном из спальных мешков, - сказал я. - Там, снаружи. Ты ведь не пойдешь их искать?
- Отчего же. Обязательно пойду.
- Только не заблудись, - сказал Олег. - Ты отравлен культурными запросами, Андрей. Одну ночь можно было обойтись и без простыней. Мы в пустыне.
- Что из того, что в пустыне! Не надо делать уступок лени и потакать собственному разгильдяйству. Надо блюсти себя в мелочах. - Андрей поднял палец. - Берегите пенсы, а шиллинги сами себя сберегут. Надо блюсти себя, надо бороться против внутреннего свинопаса... Впрочем, не настаиваю. Живите как знаете. Но говорю вам: вас погубит привычка к лени, вы скоро опуститесь, потеряете человеческий облик...
И пошел, и пошел.. Едва его уняли.
- Хорошо, закругляюсь. Но если бы я не боялся оступиться и утонуть в этой самой Чашме, то обязательно пошел чистить зубы.
Андрей еще что-то бубнил за стенами палатки, гремел складными стульями и наконец явился с простынями.
- Счастье, Борис, видишь ли...
Они продолжали спор, начатый еще, наверное, в Ленинграде. "А-а, - подумал я, - разговоры о счастье в степи, при свете мигалки, классика, XIX век, знаем..."