4
Когда я проснулся, они уже разговаривали. Олег сидел поверх одеяла и курил.
- Горазд же ты спать, - сказал он.
- Я хотел послушать, но незаметно уснул.
- Не отчаивайся. Наши мудрецы все равно договорились до бессмысленности человеческого существования.
- Меня всю ночь мучили кошмары, хотя я уснул с мыслью о счастье, - сказал Борис.
- Ничего странного. Ты просто увидел, какое оно, счастье.
- Нет, это, по-видимому, отголоски вчерашних разговоров о змеях.
В палатку заглянул Сережа. В руках он держал полотенце, панама его съехала на ухо, глаза блестели.
- Птица, - прошептал он.
- Что там стряслось? - нервно спросил Борис.
Я выглянул из палатки. Метрах в семи от нас на кусте сидела рыжеватая птица с белыми полосами на черных крыльях. У нее был тонкий, как шило, длинный изогнутый клюв, а на голове большой веерообразный хохол.
- Это удод.
Птица лениво взмахнула полосатыми крыльями и полетела короткими нырками.
- Удод, - едва слышно повторил Сережа. Он поправил очки и вдруг заговорил, сбиваясь и отчаянно жестикулируя: - Я что подумал? Наши птицы... Ведь городские воробьи и голуби - это в некотором роде и не птицы даже. То есть как бы и не природа. Мы видим их с детства, мы привыкли к ним, они давно стали деталью городского пейзажа. Как крыши, трубы, шпили... А тут удод! Знаешь, Зевс превратил фракийского царя Терея в удода.
- За что он его так?
- Плохо вел себя.. Гнусничал с барышнями.
- Сам-то Зевс тоже был хорош.
- Да, грешили они на всю железку. Непонятно, как греки могли поклоняться таким волокитам и пьяницам... Слушай, какой у него хохол красивый, а по верху - черный бордюр!
Воды в Чашме было по пояс. Никому из нас не приходилось раньше купаться в такую пору. Трудно было даже представить, что где-то сейчас идет снег, а все русские реки лежат подо льдом.
Олег уже покрылся гусиной кожей, но не хотел вылезать из воды. Наконец и он вышел.
- Ну что, нагулял аппетит? - спросил Андрей.
- Нагулял. Я бы сейчас съел яичницу.
Олег растянулся на песке и закрыл глаза. Борис, изнуренный ночным бдением, дремал уже давно.
- Поднимайтесь, сони! - Андрей растолкал Бориса. - Если вы думаете, что вас скоро позовут к столу, вы ошибаетесь.
Олег получил пинок по ногам и поднялся.
- Что я должен делать? - торопливо спросил Сережа.
- Добывать топливо.
- Топливо?
- Ну да. Колючки, сухие ветки...
Мы соорудили из камней очаг, и скоро костер затрещал, разбрасывая искры. Я открыл консервы и вывалил гречневую кашу с тушенкой в кастрюлю. Жир зашипел, раскаленные стенки подернулись румяным налетом, но каша не хотела развариваться. Андрей ругался, мял комки ложкой, подливал воду, а потом, проговорив: "Маслом каши не испортишь", - бросил в кастрюлю брикет сливочного масла.
Я подумал, что столь широкие жесты в пустыне, пожалуй, неуместны.
- Все равно масло негде хранить, - сказал Андрей.
Белая эмалированная кастрюля, совсем новая, с фабричной маркой на крышке, скоро закоптилась так, что стала неузнаваемой.
Олег расставлял миски, Борис резал хлеб, а в двух шагах от них Сережа боролся с раскладным стулом.
Это был единственный стул со спинкой. Хитроумная конструкция из металлических трубок и парусины оказалась Сереже не по зубам. Он складывал стул, бросал его на землю, бил ногами, ухал, поднимал, растягивал на груди, снова складывал, отстегивал крючки, пристегивал крючки...
- Борьба Давида с Голиафом, - заметил Андрей. - Как бы Сережа не надорвался. Помоги ему, не то он и стул изуродует, и себя порешит.
Запахло едой. Мы сняли кашу и поставили на огонь воду для чая.
- Я не буду вас кормить, пока вы не оденетесь, - сказал Андрей. - К столу принято являться в штанах.
Солнце было в зените, на горизонте синели горы, а посреди пустыни стоял стол, за которым восседали мои друзья. Чаепитие уже кончилось. Сережа, прикрыв глаза ладонью, наблюдал за стервятниками: две большие бурые птицы парили над нами на неподвижных крыльях. Олег уронил голову на грудь, шляпа его сползла на нос, из-под полей торчала сигарета. Борис читал позавчерашнюю газету.
- Как насчет небольшой прогулки? - спросил Андрей. От него исходило сияние благодушия, он улыбался. - Посетим священный источник? Говорят, в округе на сотни километров нет ничего подобного.
- Разумеется! - Олег указательным пальцем приподнял шляпу. - Надо же о чем-то писать домой.
- Я с вами. - Сережа поднялся. - Одну минуту, я переоденусь.
- Идите, - сказал Борис поверх газеты. - Я лучше посплю.
Мы прошли вдоль бетонной ограды и остановились у ворот. В дощатой будке никого не было. Гуськом, очень медленно, в полном молчании мы тронулись по усыпанной гравием дорожке.
- Ни души, - тихо произнес Сережа. - Неуютно как-то... Мне кажется, нас вот-вот окликнут.
- Ну и пусть окликнут, - невозмутимо сказал Олег.
Справа от нас круто уходил в небо каменистый склон, земля слева была старательно возделана, в тени забора прятались слабенькие, недавно посаженные деревца. Жара, тишь, безлюдье. Позади была уродливая будка, впереди - скучное строение с пустой верандой. Смотреть пока было нечего, и ничто как будто не обещало новых впечатлений. Разве что деревья. Их тенистые вершины выглядывали из-за камней и крыш, и по ним можно было судить, какие это большие деревья.
Мы почувствовали в воздухе слабое движение. Это был не совсем ветер, а так, лишь легкое дуновение, застенчивая ласка, но мы успели ощутить на лицах прохладу и услышать тонкий запах речной воды.
- Родник! - крикнул Олег. - Вперед!
Мы миновали дом с верандой и по каменным ступеням стали спускаться к воде, где росли старые ивы с мощными, израненными временем стволами. На склоне холма лепились беседки, дощатые домики с галереями. Их было немного, но, расположенные на разных уровнях, разбросанные в восхитительном беспорядке, они производили впечатление маленького селения, замкнутого и таинственного мирка.
Камни, деревья, вода, крохотные беседки, совершенно игрушечные мостики - все это заставляло вспомнить традиционные японские садики.
Вода источника отливала синевой, там, где на нее ложились тени деревьев, она была совсем темной и от этого казалась еще холодней. В прозрачной глубине лениво шевелились, а то и просто стояли без движения крупные серебристые рыбы с пятнистыми спинами. Они совсем не боялись людей. Когда я опускал руку в студеные струи, рыбы мягко тыкались губами в ладонь.
На мостках сидел старик в халате и кормил рыб. Он в раздумье отламывал кусок от булки, медленно отводил руку, едва заметное движение кистью - и хлеб летел в воду. В том месте, где падал кусок, поверхность пруда мгновенно вскипала: стая бросалась на хлеб.
Мы разговаривали достаточно громко, чтобы обратить на себя внимание, но старик так и не поднял головы. Думаю, он не только нас не замечал. Скорее всего он не видел и мелькания теней у дна, и стремительных росчерков рыб у поверхности воды. Он сидел в полной прострации, взгляд его был неподвижен.
Рыбы плавали или стояли под мостами, ужи грелись на мелководье и стволах деревьев, иногда срываясь в воду с тихим всплеском, птицы качались на ветках, от воды несло свежестью. Среди песков и глины, густо замешанной на соли, этот источник, этот аквариум в раскаленной степи, выглядел заповедником прохлады, свежести, красоты, жизни. Мудрено ли, что ему поклонялись.
5
Из палатки через треугольник откинутых полостей были видны розовые вершины Аруктау: солнце только поднялось.
Олег с влажными после купания волосами сидел за столом и разбирал механическую бритву. Андрей с Сережей разговаривали. На кровати тихонько постанывал Борис.
Андрей тронул его за плечо.
- Перестань стонать.
Борис открыл один глаз.
- Что значит перестань? Я не высыпаюсь. Вы меня раздражаете своей болтовней.
- Ты засыпаешь раньше всех. В восемь вечера ты уже сопел.
- Я сопел от бешенства. А потом глаз... Попала какая-то дрянь. Думал, пройдет. - Борис сбросил ноги с раскладушки и сел. Глаз у него был красный, верхнее веко воспалено.
- Пустяки, - бросил Олег. - Промоешь крепким чаем - и все пройдет.
- У нас только зеленый чай.
- И слава богу! - Андрея передернуло. - Из нашей-то кастрюли... Мыслимое ли дело.
- У меня должен быть гидрокортизон, - сказал Сережа.
- Это еще что такое?
- Глазная мазь.
Сережа достал рюкзак и вытащил оттуда свитер. За ним последовали какие-то пакеты, книги, нож, пластмассовый стаканчик, зеркало, крем от загара, пачка вафель, запасные очки. Наконец Сережа добрался до картонной коробки, открыл ее и протянул Борису тюбик с мазью.
- Брат милосердия, - улыбнулся Борис. - Ну, спасибо.
- А от моих хворей у тебя ничего нет, коробейник? - спросил Олег.
- Прости, пожалуйста. Я совсем забыл. - Сережа пошарил в коробочке. - Патентованное средство. Мазь доктора Флеминга.
- Сережа - наша мама, - ласково сказал Олег. - Он захватил все.
- Да, - отозвался Андрей, - он все захватил, только веер дома оставил.
Сережа сидел на солнцепеке и читал "Жизнь в лесу" Торо. По-моему, самое подходящее чтение в пустыне. В руках у Сережи была сухая метелка какого-то речного растения. Время от времени от отрывал глаза от книги, пристально рассматривал метелку, поворачивал ее, гладил задумчиво и снова принимался за чтение. (Однажды метелка пропала. Сережа долго искал ее, перерыл все в палатке, расстроился. Через несколько дней я увидел у него в руках новую метелку, точно такую, как прежде.)
Сережу я почти не знал. Он поступил в университет тремя годами позднее нас, неожиданно быстро сошелся с Андреем, стал вроде бы своим в нашем кругу, потом заболел, взял академический отпуск... Я долго его не видел. Он пришел к нам на защиту дипломов - исхудавший, бледный, тихий. Словом, это было другое студенческое поколение, хотя я чувствовал, что Сережа мне ближе тех мальчиков, которые после нас заполнили наши аудитории.
Сейчас я приглядывался к нему и все старался понять, кого же он мне напоминает - сухонький, с бороденкой, в музейной панаме и таких же старомодных очках. Наконец я вспомнил: это был старый российский интеллигент из мужиков. Из тех чудаковатых, не от мира сего мужиков, которые читают книжки, ездят на велосипеде и вечно что-нибудь изобретают.
Сережа поднял голову.
- Хочешь выпить?
- Выпить?
- Я хотел сказать, у меня есть клюквенный сок.
Он принес полиэтиленовую фляжку и два стакана. Сок был прохладный. Я отошел в тень и сделал глоток - на меня пахнуло сырым тенистым лесом, севером, родиной...
Как из земли вырос Олег.
- Давайте прикончим, пока бродить не начало. - Он допил сок из фляжки и вытер губы. - Хуже нет - ждать да догонять. Чует мое сердце, они сегодня не приедут.
Вечером машины не было. Не пришла она и на следующее утро. Ребята заметно начали скисать. Сережа вспомнил о каких-то отравленных водоемах, Борис все пытался выяснить, почему нам не сделали прививок.
Андрей за обедом стал куражиться:
- Кто из вас мыл посуду? Скоро из наших мисок можно будет есть только с закрытыми глазами.
- Мне это нетрудно, - флегматично сказал Борис. - Один глаз я уже потерял.
Он сидел, приложив платок к переносице, и единственным глазом сверлил пространство за моей спиной. Я оглянулся. Маленькая кавалькада - таджички с детьми на осликах - направлялась в горы. Мы следили за ними, пока они не скрылись из виду.
- Заметили, - спросил Олег, - когда ишак останавливается пощипать травы, его не бьют? Все равно он не двинется, пока не перекусит.
- Вот и человека, - сказал Борис, - не надо бить, если он нагнулся за своей колючкой.
В Борисовых рассуждениях читался какой-то невеселый подтекст. Вот и вчера он долго толковал о служебных передрягах, ругал начальство...
Когда я вечером заглянул в ящик с продуктами, то ничего там не обнаружил, кроме буханки хлеба и куска сыра. Дыхание голодной смерти коснулось меня.
- Побалуемся чайком, - бодро сказал я.
- Не могу я больше пить зеленый чай... - Андрей вздохнул. - Его ведь, чай этот, после плова пьют.
- Его пьют всегда. Помнишь продавца в Шаартузе: чай попил - орел летаешь, чай не пил - дрова лежишь.
- Это фольклор сытых людей.
- У меня есть банка сгущенного молока и кофе, - сказал Сережа.
- Вот и хорошо, - оживился Олег. - Легкий ужин. Кофе и бутерброды.
- У меня еще конфеты есть, - сказал Сережа, покраснев.
К вечеру поднялся ветер, потом начал накрапывать дождь. Мы забрались в палатку. Под шорох дождя я быстро задремал и, засыпая, услышал шум мотора. Сначала я решил, что мне это показалось. И действительно, звук скоро пропал, но потом возник с новой силой - веселое пение машины, преодолевшей подъем. Наверняка это были наши. В самом деле, кто еще это мог быть! Конец заботам о хлебе насущном, конец ожиданиям, неопределенности. Мне вдруг сделалось грустно. Я понял: н а ш е сидение в пустыне кончилось. Чем были эти н а ш и три дня? Беспорядочная толкотня, привыкание друг к другу... Мы и поговорить-то толком не успели, мы как бы и не встретились еще.
А машины - их было две - уже разворачивались. В первой, рядом с шофером, сидел Лагунов в неизменной своей армейской панаме. Он улыбался и махал нам полевой сумкой.
С грохотом упал задний борт, и из кузова, точно десантники, посыпались ребята в свитерах и штормовках. Девочки-художницы осторожно передавали свои планшеты, а одна была даже с этюдником. Были два студента-практиканта в аккуратных курточках с эмблемами строительных отрядов на рукавах. Кругами носилась овчарка по кличке Гек. Наконец из кузова показались невероятно длинные ноги в растоптанных кедах - старший лаборант Александр Верченко.
- А-а, - сказал он, - аборигены. Как дела?
У Олега нашлись знакомые.
- Это Женька Пастухов, - кричал он, тыча пальцем в сторону парня с веселыми, жуликоватыми глазами. - Мы с ним работали такелажниками в Эрмитаже. Вот ловкач! Он и здесь успел!
Ребята ставили палатки, девочки разжигали огонь в очаге, молодые голоса и шум вокруг казались мне праздничными, но тут я услышал Лагунова.
- Утром мы с Алиной поедем искать место для лагеря, - говорил он Саше Верченко. - Где-нибудь поближе к раскопу. После завтрака погрузите снаряжение в машину. Что останется, пойдет вторым рейсом. Приготовьтесь к погрузке. Мы недолго будем кататься. Двух часов, я думаю, нам хватит.
Вид у Лагунова был озабоченный. "Все, - подумал я, - начинаются будни".
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Мы покидаем лагерь, такой обжитой и такой привычный, словно он всегда здесь стоял, словно мы всегда уезжали отсюда по утрам - палатки, белье на веревке, столы, затухающий очаг с бледной струйкой дыма. Повариха Таня уже не смотрит на нас. Она в раздумье стоит над столом: пора убирать посуду. Рядом вертится Гек. Он проводил нас до моста через ручей и вернулся.
Лагерь скрывается за холмами, машина начинает нырять на выбитой дороге.
- Эй! - кричит Олег. - Осторожней! Моя лодыжка.
- Подумаешь, голубая кость! - смеются девочки.
- Голубой кости лодыжка, - довольный, декламирует Олег.
- Какой размер? - спрашивает Андрей.
- Сорок четвертый.
- Я не о мослах.
- Минуту. Го-лу-бой ко-сти ло-дыжка... Анапест.
- Нет.
- Нет? Не важно. А вот мы с Сергеем видели в автобусе такую надпись... - Олег скандирует, закатив глаза: - "Дверь открывает шофер на основной остановке..." Это же Гомер! Так, Серый?
- Да, - быстро отвечает Сережа. Он подпрыгивает на скамье и валится на меня.
Черт! Деревянная у него нога, что ли!
- Прости, пожалуйста!
- Ладно, Сергей.
- Прости, ради бога. Я нечаянно.
- Перестань! - морщится Андрей - Ты хочешь, чтобы человек еще и молчал, когда ему дробят пальцы на ногах.
- Простите.
- Отрава, а не человек! - Андрей поворачивается ко мне. - Не обращай внимания. Сережа у нас даже перед Геком извиняется.
Это я и сам успел заметить. Вечно погруженный в размышления, рассеянный, Сережа часто попадал впросак и постоянно извинялся. Он был неловок, его, видать, никогда не покидало чувство вины, и он всеми способами старался загладить свои промахи. Ребят это раздражало. А мне нравилась его вежливость, его порывистая готовность откликнуться на любую просьбу. Сегодня ночью, когда мы болтали с Олегом, Сережа вдруг проснулся. "Вам, наверное, нужны спички?" - "Спи", - сказал Олег. "Простите. Мне показалось, вам нужны спички. Но я не курю".
Пыльная дорога петляет среди колючих зарослей. Загон для овец, развалины кишлака, шест с выгоревшими на солнце лоскутками на мусульманской могиле. Из-под колес взлетают хохлатые степные жаворонки. Тощие лисицы лениво отбегают, останавливаются среди колючек и долго смотрят нам вслед. У них желто-серый, под цвет пустыни, мех, и они совсем не похожи на своих сестер из русских сказок.