Машина сбавляет ход: на дороге отара. Пыль столбом, блеяние овец, крики пастухов. Свирепые псы с лаем бросаются за нами, когда машина трогается.
Время и ветры сделали свое дело - курганы почти сровнялись с землей. Сначала они казались нам беспорядочным скоплением замшелых камней, но теперь по рисунку выкладки мы научились находить могильные ограды.
Андрей с Борисом расшвыряли камни и взялись за лопаты, а мы с Олегом все еще ползаем на коленях, зачищаем выкладку. Нам не терпится копать.
- Энтузиазм новичков, - бросает лаборант Алина. - Посмотрите, какая интересная выкладка! - Они с художницей снимают план кургана. - Не спешите. После обеда уберем камни, сделаем горизонтальную зачистку... Вот выйдем на могилу, тогда и прирежемся.
"Выйдем на могилу", "прирежемся" - нам это уже не кажется тарабарщиной.
- У нас пустая могила, - говорит Андрей. - Видать, первыми археологами были грабители. Мы уже начали второй курган. А вы все японские садики устраиваете, копуши?
Действительно, группа камней на песке напоминает "сухой" дзэнский сад. В нынешнем рисунке "сада" угадывается нарушенный временем порядок, какой-то загадочный канон.
- Вы роете как вульгарные кладоискатели, - роняет Олег.
- А ты прикидываешься любителем археологии.
- У нас все по науке. Видите, какая интересная выкладка!
Алина при этих словах улыбается.
Дорога в лагерь.
Пыль, те же жаворонки, те же лисы.
Гремит под колесами дощатый настил моста через Чашму. Нас встречает Гек. Высунув язык, он бежит за машиной.
Купание. Ужин.
Незаметно наступает вечер. Небо играет, его краски прозрачны, слабы, летучи. Это тот переходный час, который отделяет день от вечера и, как утверждает Борис, имеет в некоторых языках специальное название. Воздух прозрачный. Кажется, стены Аруктау придвинулись к самой границе лагеря. Как быстро здесь меняется освещение! Солнце скатилось за вершины гор, и теперь, густо-синие, почти черные, плоские, как декорации, они четко вырезаны на фоне неба.
Над темнеющей землей повисает стрекот цикад. Может быть, это результат усиленного чтения фантастики, но когда я слышу их, мне представляется таинственная цивилизация крохотных металлических созданий.
- Странно, - произнес Борис - Пустыня, горы, цикады... Все впервые. И - ничего! Никаких эмоций. В нас, вероятно, есть какой-то сильный внутренний фон, который подавляет внешние картины.
- Да, - подхватывает Андрей, - я тоже об этом подумал. Что-то есть. Какое-то изначальное чувство горожанина или опыт, который не позволяет нам искренне радоваться, всерьез воспринимать эти красоты.
- Изначальное чувство! - презрительно фыркает Олег. - Старички! Это не вы, это природа вами пренебрегает. - Олег поводит плечами, делает глубокий вдох. - Да посмотрите вы, луна какая! Совершенно сумасшедшая луна!
Прошлым летом Андрей грозился приехать ко мне, а потом неожиданно прислал письмо с Курил.
"Живу на острове Кунашир, - писал он, - на берегу залива Измены. Глупая многозначительность! (Это по поводу предполагавшегося заезда к тебе.) Был на Сахалине, и он меня ничем не поразил. Обещали тут некий гигантизм в природе, но мною в этом плане замечены пока только гигантского размера пирожки с капустой и таковые же цены. Ну еще несколько экзотических слов да пресловутая черемша, которую я, наверное, смог бы отведать и у тебя в гостях. Честное слово, дома экзотики в сто раз больше. А острова? Как водится, "вставали из моря". Короче, я еще раз убедился, что всю эту природу создал сентиментальный старикан Бог, чтобы, когда его попросят на пенсию, можно было рассматривать открыточки, покрытые голубым глянцем. И мы, дурачишки, туда же! А чего глаза пялить? Наши открыточки в нас самих..."
Андрея, конечно, легко поймать на слове: чего, мол, тогда тебе дома не сидится. Но я его понимаю. Он усвоил этот насмешливый тон из чувства самосохранения - боялся проглядеть, не увидеть с в о е. Слишком острым, слишком заинтересованным было его отношение к тому, что мы называем пейзажем. Он опасался шаблонных эмоций, лирических излияний; восторгов. Всюду ему мерещилась "литература". В самом деле, ведь захватанными бывают не только вещи, но и ландшафты, которые нам как будто не принадлежат. Мне хочется увидеть землю такой, сказал Андрей однажды, какой видели ее в те времена, когда она была еще новой.
Олег с Сережей разглядывают звездное небо. Говорят они тихо, голоса их едва слышны.
- Полярная звезда? - спрашивает Олег. - А чего ее искать. Видишь, как шпарит! А вот Дракон. Поднял шею. Ты его, наверное, не видишь.
- Я шею не вижу, - смеется Сережа.
- Большая Медведица! Ее-то, надеюсь, ты знаешь?
- Нашел, - отвечает Сережа. - Ковш с ручкой.
- Гомер увидел в рисунке звезд колесницу.
- У в и д е л?
- Так во всяком случае ему представлялось.
- Но ведь он все что угодно мог представить.
- Как сказать... Немцы, например, называли это созвездие Большой телегой, а украинцы - Звездным Возом...
Странно звучат знакомые голоса в темноте.
- Вспомнил, Олег! Звездный Воз дорогу кажет в поднебесье чистом...
Короткий смешок, пауза, быстрый взволнованный шепот Олега:
- Красноватая такая звезда. Вот сюда, по крутой дуге из ручки ковша. Арктур. Альфа Волопаса.
Снова пауза, потом шаги, сухой треск колючек. Голоса совсем рядом.
- Что там написано в твоей книге, Сергей? Нам следовало бы проводить побольше ночей так, чтобы ничто не заслоняло от нас звезд...
- ...и поэту не всегда слагать свои поэмы под крышей, - торжественно произносит Сергей и вдруг с хрустом потягивается.
Черт возьми! Откуда столько треска в таком маленьком теле?
2
Освобождая погребальную камеру от лёсса, я наткнулся на горлышко глиняного кувшина. Вскоре показался темно-серый бок. небольшого горшка. Два сосуда!
- Сейчас мы их поразим, - говорит Олег. - Первая находка!
- Алло, археологи! - Над нами неожиданно вырастает Алина. - Не увлекайтесь! Оставьте все на месте. - Она прыгает в яму. В руках у нее теша и щетки. - Спасибо. Переходите на девятый курган. Верченко вам все объяснит. Э, не забудьте кирку!
К полудню, когда мы с Олегом вернулись на свой курган, там уже работала художница Наташа, болезненного вида девушка, не снимавшая вязаной фуфайки даже в самую жару. По-моему, она вообще не замечала жары.
Камера была старательно вычищена. В ней на левом боку лежал скелет ребенка: кисть левой руки перед лицом, кисть правой - у левого локтя. Очень неудобное положение! На костях обеих рук были бронзовые браслеты, ядовито-зеленые, сильно изъеденные солями. В изголовье лежали кувшин и круглодонный горшок. Хотя сосуды покрывала пыль, было видно, что они подверглись только слабому, очень неравномерному обжигу. Горлышко кувшина выглядело светлее тулова и имело совсем другую окраску.
Итак, сегодня мы возвращаемся с находками. Алина бережно держит в руках керамику, у Олега на коленях деревянный лоток с костями.
- Поехал мальчонка, - весело говорит он.
- Так ведь девочка же, - вмешивается Сережа. - Браслеты на руках. Дочь кочевника.
- Девочка, мальчик... Какая разница! Первое путешествие на машине после трехтысячелетней лежки.
Сережа поворачивается к Саше Верченко.
- Ей правда три тысячи лет?
- Да, пожалуй.
- Но ты, кажется, не очень в этом уверен, - говорит Андрей.
- Вот найдем сотню горшков, тогда и датировать можно будет с большей определенностью.
- Где мы копаем? Бишкентская долина, чьи это земли?
- Это Северная Бактрия. Она входила в одну из восточных сатрапий Ахеменидского государства. Но наши курганы - памятники другой эпохи, более ранней. Мы не знаем, существовали ли здесь тогда какие-нибудь формы государственности.
- А что мы знаем?
- Достоверно известно одно: вот по этой самой дороге, по которой мы с вами едем, три тысячи лет назад двигались орды кочевников. Наши курганы и другие погребения, раскопанные здесь, например, Тулхарский могильник, - это первые памятники Бактрии доахеменидской эпохи.
- Кочевники, значит. Скотоводы, пастухи...
- Да, о развитом земледелии говорить не приходится. Едва ли здесь многое изменилось за три тысячи лет: те же камни, те же пески... Хотя, может, и были где-нибудь небольшие участки с сезонными посевами.
- Откуда они пришли?
- Трудно сказать. Очень мало фактических данных.
- А все-таки?
- Полагают, что с севера. Приходили, зимовали, уходили... В Бишкентской долине нет и следов поселений.
- Примитивная, видать, культура. Откуда же такой интерес к ней?
- Ну интерес совершенно понятный. Эти земли - центр одной из древнейших цивилизаций. Наши пастухи имеют самое непосредственное отношение к предыстории кушан. Приход их сюда был началом того движения кочевников, которое позднее привело к падению Греко-Бактрийского царства и образованию Кушанской империи... Вообще, в истории этих кочевников много неясного, но то, что мы знаем о них, очень любопытно. Поражает, например, своеобразие погребального обряда: очаги в могилах, неизменная ориентировка скелетов на север, разница в захоронении взрослых и детей. Некоторые ученые находят объяснения этим особенностям в древнеиндийском погребальном обряде. Действительно, совпадение погребальных формул почти буквальное. Поэтому кое-кто даже считает, что культура скотоводов Бишкентской долины во многих отношениях родственна культуре арьев. Ну а арьи! С разговора о них начинаются все книги по истории Индии...
Сережа дрожит от нетерпения, он поражен какой-то догадкой, ему хочется обнародовать свое открытие, но Верченко его не замечает.
- Со временем характер захоронений изменился: исчезли очаги, рисунок могил стал другим, появились новые формы керамики... Наши пастухи, видимо, были вытеснены другими племенами. Кто знает, быть может, они подались в Индию.
- Или... - Сережа делает круглые глаза. - Они-то и были арьями, а? Страшно подумать!
- Арьи принесли в Индию сведения о летательных аппаратах, - говорит Женька Пастухов.
Алина выразительно подняла брови и протянула Пастухову черепки.
- А что! Горшки как горшки. - В кузове рассмеялись. - Да нет, - обиделся Пастухов, - я серьезно! В Ведах есть даже специальный термин для обозначения этих аппаратов: АГНИХОТРА - корабль, который поднимается в небо.
Вечер. Мы сидим на раскладных стульях у входа в палатку.
- Я сейчас долго разговаривал с Сашей... - Это Борис. Спокойная неторопливая речь. - То есть Верченко говорил, а я слушал. Ахемениды, Бактрия, кушане... История мидян темна и непонятна. Кстати, они где-то здесь колготились, эти мидяне. Я переворошил свой исторический багаж. Такая получается картина: сначала были динозавры, потом Николай Второй, потом мы. Совершенно варварские представления об истории. А ведь учились, тщимся считать себя гуманитариями.
- Эка беда, - говорит Олег. - кушане... С меня взятки гладки, я не специалист. Знать все невозможно.
- Все! Знал хотя бы общую схему развития, смену эпох...
- Я постараюсь, Борис. Но толкотня племен в этих пустынях касается лишь отдельных сторон...
- Да нет же, это не частности! Не просто один из исторических моментов! Движение кочевых племен, падение Греко-Бактрии и образование Кушанской державы - это события, без которых нельзя уяснить себе античную эпоху. Отдельные стороны! Как мы поймем собственную историю, свое, наше, сегодняшнее, не понимая общего, целого... Речь вовсе не о том, чтобы запомнить несколько новых фактов, имен, дат. Мы должны ощутить масштаб. Так легче понять и себя, и свое время... Не знаю, Олег, чего ты брыкаешься. Я говорю всего лишь об общей схеме, масштабе, вехах. А без них что наши знания? Какие-то обрывки, клочья. Слышали про кушан, а куда их поместить? Культура жива преемственностью, а у меня такое чувство, словно нас высадили на полдороге...
Юра Теплов, постоянный свидетель всех споров, слушает молча. Красивый малый! Андрей, впервые увидев его, с легким раздражением заметил, что такая красота совершенно излишня в пустыне. Хотя что экспедиция? Для Юры любое общество не могло считаться чересчур хорошим. Отрядные Адонисы, наш Олег и шофер Лоик Тобаров, красивый броской южной красотой, заметно потускнели, как только в лагере появился Юра (он приехал двумя днями позднее основной группы).
Не совсем понятно, почему девушки так холодны, так подчеркнуто равнодушны к Теплову. При виде Юры наши дамы, мне кажется, должны испытывать нечто вроде острой тоски. Его вызывающая красота способна была повергнуть в отчаяние, ибо не оставляла никаких надежд... Хотя эту же красоту можно было найти рекламной, кукольной, сладкой, женственной, уж и не знаю еще какой. Что же, мягкий, застенчивый Юра мог и таким показаться. Наблюдательная Алина с ее насмешливым умом быстро окрестила Юру "девушкой на сборе винограда". Похоже: большие глаза с длинными ресницами, нежный румянец на смуглом лице, яркий рот.
Взгляд у Юры внимательный, заинтересованный, строгий. Я знаю, ему есть что сказать, но Юра предпочитает слушать. Он моложе всех в отряде, и при его застенчивости эта разница в пять-семь лет - барьер почти непреодолимый.
Юра работает электромонтажником на Балтийском заводе. Археология - его хобби. Пятый год подряд он проводит свой отпуск в экспедициях. За это время можно было окончить университет, сказал я ему однажды.
- Зачем? - он смутился. - Мне нравится моя работа. А археологией я хочу заниматься в качестве любителя.
Тепловы - семья потомственных корабелов. Отец Юры - бригадир сборщиков, оба старших брата - инженеры на том же Балтийском.
- Отец говорит: дурная овца... Он считает баловством эти мои путешествия. Когда, дескать, взрослеть будешь!
Рюкзак его набит книгами: Церен, Лот, Керам, наши - Арциховский, Формозов, Монгайт, Окладников, несколько выпусков "Материалов и исследований по археологии СССР". Юра показывает, мне альбом. На плотных листах наклеены фотографии находок: керамика, оружие, украшения. Под снимками аккуратным чертежным шрифтом подписи: что, где, когда найдено. В специальной коробочке хранятся слайды.
- Целое богатство, - говорю я.
- Это малая часть... Мне иногда звонят из института, просят принести, показать. Я люблю снимать.
3
Утро серенькое, прохладное. После часа работы я слышу отдаленный, ни на что не похожий нарастающий гул. С юго-запада движется столб желтой пыли. Он все ближе, ближе, и скоро громадный песчаный волчок обрушивается на нас. Что-то живое есть в этой перекрученной пыльной струе.
Аджина - так называют здесь песчаные смерчи.
Аджина - черт, колдун, маг, джинн.
"...По дороге мчался в туче пыли Джинн, Владыка Всех Пустынь (Джинны всегда путешествуют так, потому что они чародеи)".
Весь юго-запад затянут серой пеленой. Ветер рвет порывами. Вокруг меня пляшут фонтанчики песка, с раскопанных могил несет пыль.
Афганец!
Глазам больно, скрипит на зубах песок, трудно дышать. Но я ловлю себя на мысли, что дело вовсе не в этих неудобствах. Что же я переживаю? Прячешь от ветра глаза, налегаешь на лопату и вдруг - пронзительное ощущение одиночества, словно ты один под этим небом, на этом ветру.
- Ничего удивительного, - бросает Олег. - Функциональные расстройства психики. Гамлет вот тоже бесился при северо-западном ветре. Говорят, темное место в шекспироведении... - Олег облизывает пересохшие губы. - А чего, спрашивается, голову ломать. Понятное же дело! Я был однажды в Новороссийске. Когда там дует бора, даже у бывалых людей сдают нервы. В горных санаториях больные во время фёна лезут на стены. Греки, видать, кое-что знали о природных влияниях, если советовали зачинать детей при северном ветре... Пошли покурим.
Олег горбится на ветру, отплевывается, его сигарета сыплет искрами. Мне не хочется ни курить, ни отдыхать. Я мечтаю сбежать, укрыться в четырех стенах. В палатке, на худой конец.
Мы обедаем в кузове машины. На раскопе безобразничает афганец. Оглушительно хлопает над головой тент, летит в кузов песок.
- Экспедиция культивирует отвратительные привычки, - говорит Андрей, - привыкаешь есть быстро и молча.
- Верно, - соглашается Сережа. - Теперь в приличном доме и не покажешься.
Он сидит в углу кузова и старательно чистит свою бороденку, пропыленный, в грязной панаме, с облупившимся носом. Очень трогательна сейчас эта его забота о впечатлении, какое он произведет в приличном доме.
- У нас опять пустая могила, - вздыхает Борис. - Глаза бы не глядели на эти курганы.
- Ты рано устал, - говорит Олег.
- Нет, в самый раз. Устал, значит, живу, воображение требует новых впечатлений. Через неделю мы привыкнем рыть могилы, начнется быт... Тогда пиши пропало.
Я выглядываю из машины. Над пустыней висит желтая мгла, гор не разглядеть, свистит над древними могилами ветер. Песок, пыль, прах...