- Благодарим вас от всего сердца, - сказал Говард. - Но если мы не прибудем в город своевременно, наши дела пойдут прахом.
- Нам нужно идти, нам обязательно нужно в город, - настаивал и Доббс, настроение которого начало портиться.
Когда индейцы убедились, что уговорить белых погостить труднее, чем они предполагали, один из них сказал:
- Пусть оба молодых идут, куда собрались, но ты… - и он повернулся к Говарду. - Ты не уйдешь. Сын моего брата обязательнно умрет, если ты не погостишь у нас. Мы обязаны воздать тебе за лечение, за твою доброту к нашему сыну.
Как ни злились все трое, как ни сопротивлялись, уйти им не давали. Шестеро мужчин окружили их тесным кольцом. Не драться же с людьми, которые хотят оказать тебе гостеприимство?
И Доббс придумал. Он сказал Говарду:
- Глупость, которую мы вчера сделали, не исправишь. Если ты останешься, они успокоятся. Нужен ты один. Мы отправимся дальше, а ты нас догонишь. Это единственный выход.
- Хорошо тебе говорить, - сказал Говард. - А как насчет моего груза?
- Оставишь при себе, - предложил Куртин. Но Доббс не согласился:
- Я бы не советовал. Они обо всем пронюхают и отнимут у тебя золото. Или начнут болтать, и дело выйдет наружу. Даже если тебя не убьют, о золоте прознают бандиты и подстерегут тебя.
- Так как же мне быть?
- Мы возьмем твою долю с собой и сдадим в банк на твое имя. Или ты нам больше не доверяешь?
Это сказал Доббс.
- Не доверяю? Почему? - Говард улыбался, переводя взгляд с одного на другого. - Мы почти год прожили вместе и вместе работали. И тогда мы доверяли друг другу. Разве не так?..
Поскольку ничего другого не оставалось, Куртин с Доббсом взяли на себя ответственность за доставку груза, оба дали ему по расписке: принято, мол, столько-то мешочков примерно равного веса по столько-то граммов промытого золотоносного песка.
Куртин шел во главе каравана, а Доббс - в конце. Из-за задержки и долгих переговоров, во время которых индейцы не выказывали особой торопливости, впустую ушло полдня, а потому Куртин с Доббсом не добрались в тот день даже до Сиенеги, маленькой индейской деревушки, и теперь до подножия плоскогорья придется идти на день дольше. Вот почему над головами ослов, терпеливо и невозмутимо трусивших между ними, они швыряли друг в друга свои премилые дружелюбнейшие словечки и выражения. Ослы то нагибали уши вперед, чтобы насладиться блистательным проклятьем Куртина, то обращали их в противоположную сторону, не желая пропустить крепкого оборота, которым Доббс ответит на хулу Куртина.
Трапеза обычно настраивает на благодушный лад, особенно если в это время не разглагольствуют о стоимости блюд. И в этом случае еда подействовала примиряюще, хотя была она отнюдь не праздничной.
Вечером того дня тон в разговоре задавал Доббс. Он сказал:
- Что, интересно, поделывает наш старик?
Но думал при этом не о Говарде, а о себе самом, о своих интересах. Положим, сперва он, может быть, и вспомнил Говарда. Но, не успев еще договорить предложение до конца, уже отдавал себе отчет, что нечто иное волнует его куда сильнее судьбы старика. Он посмотрел в сторону сваленных в кучу шкур, и на некоторое время его взгляд задержался на шкурах Говарда.
Вдруг он толкнул Куртина кулаком в бок и громко захохотал. Он хохотал так, что в горле у него булькало. Куртин смотрел на него в удивлении и некотором смущении. Потом веселье Доббса немного заразило его, он улыбался и оглядывался по сторонам, словно ища причину веселья и смешливости Доббса.
Наконец спросил, продолжая улыбаться:
- Ну, скажи же мне, дружище, что тебя так сильно развеселило?
- Ах, сынок, сынок, - давился от хохота Доббс. - Знал бы ты, насколько это забавно.
- Что забавно?
- Нет, ты вообрази себе, этот осел премудрый доверил нам все свое золотишко. Здесь, в дикой глуши. Где смыться для нас - плевое дело. Ни один ветерок никому не шепнет, куда мы подевались. И где нас потом разыскивать этому старому чучелу?
Куртин перестал улыбаться. Он встал. Походил немного, потом вернулся к костру и медленно проговорил сквозь зубы:
- Считаешь, мы должны очистить карманы Говарда? Это ты имеешь в виду?
- А что же еще? Конечно, именно это.
- Ну, если ты это имеешь в виду, - продолжал Куртин, словно не услышав слов Доббса, - на меня не рассчитывай. Это не по моей части.
- В конце концов, - начал Доббс, встав и подойдя вплотную к Куртину, - в конце концов, твоего разрешения не требуется. Если на то пошло, я тебя спрашивать не стану. Не хочешь в этом участвовать, останешься в проигрыше. Я просто-напросто возьму весь товар себе, а тебе останется утереть свой сопливый нос, если найдется подходящая тряпка. Ты меня понял?
- Да, теперь понял.
Куртин сунул руки в карманы брюк и отступил от Доббса на шаг:
- Я дал ему расписку, я дал ему слово, что - с тобой или без тебя - сдам его добро, как полагается. Но дело не только в бумажке, не только в моей подписи и моем обещании. В жизни чего не пообещаешь и чего только не подпишешь - если всякий раз держать слово, времени на жизнь не останется. Не в этом вопрос. Он в другом. Говард ничего не украл, ничего не подобрал на дороге, не выиграл в лотерею, у игорного стола или на бирже. Он это честно заработал, тяжелым каждодневным трудом. Я ничему не поклоняюсь. Но кое-что уважаю. Это то, что человек честно заработал трудом своих рук. Короче говоря, друг: пока я иду с караваном или нахожусь поблизости, ты к его металлу не прикоснешься. Я все сказал.
Доббс пристально поглядел на Куртина. А потом громко, с издевкой проговорил:
- Ты прав, сынок. Теперь ты все сказал. И я понял, что ты задумал. Я давно уже об этом догадывался.
- О чем ты давно догадывался? - спросил Куртин, не поднимая на него глаз.
- Что ты сам на его добро нацелился и сегодня или завтра ночью пристрелишь меня, закопаешь, как дохлую собаку, а потом с вещичками Говарда и с моими в придачу пойдешь своей дорогой и еще посмеиваться будешь - какими мы со стариком лопухами оказались.
Куртин опустил трубку, которую только-только раскурил, и поднял голову. Глаза его были широко раскрыты. Но казались пустыми и безжизненными. Ему никогда и в голову не приходило ничего подобного тому, в чем его заподозрил Доббс. Он никогда не причислял себя к честным, порядочным людям. Без раздумий взял бы что плохо лежит и не терзался бы потом угрызениями совести. Нефтяные магнаты, гиганты железных дорог не стали бы теми, кем стали, если бы их мучила так называемая совесть. Почему же ему, мелкой сошке, песчинке, претендовать на более благородную и чистую совесть, чем у тех, кого называют звездами нации и которых в газетах, журналах и книгах изображают людьми, воплощающими в себе энергию, волю и устремленность к успеху? Но Доббс обвинял его в такой гнусности, что хуже и вообразить нельзя
Выход один. Куртину придется поступить с Доббсом так, как Доббс собрался поступить с ним. Другого пути к спасению не видно. Жри - или сожрут тебя! Закон джунглей, иного не дано.
Левая рука Куртина с курительной трубкой покоилась где-то в области живота. А правая - на колене. Он медленно подтянул правую руку и опустил в правый боковой карман брюк.
И в это же мгновение Доббс направил на него свой револьвер.
- Только пошевелись, мой мальчик, - крикнул он, - и я стреляю!
Куртин так и застыл.
- А теперь подыми лапы кверху! - приказал Доббс. Куртин подчинился.
- Выходит, я насчет тебя все угадал, - с ухмылкой проговорил Доббс. - Слова красивые говоришь, тумана напускаешь! Но меня не проведешь, - Доббс подошел поближе. - А ну, вставай!
Куртин не произнес ни слова. Побледнел. Когда он поднялся, Доббс приблизился вплотную, обошел вокруг и полез в карман Куртина за револьвером. Куртин вдруг резко рванулся и тут же пригнулся. Доббс выстрелил. Но из-за неожиданного нырка Куртина промахнулся, и не успел он выстрелить еще раз, как Куртин нанес ему прямой удар в челюсть - Доббс упал на землю. Куртин бросился на него, навалился всем телом и вырвал у него из рук револьвер. Потом вскочил и отступил на несколько шагов.
- Теперь мой черед сдавать карты, Доббс, - сказал он.
- Вижу, - ответил Доббс. Он весь подобрался, словно готовясь к прыжку, но на ноги не поднимался.
- Я тебе вот что сказать хочу: ты кругом не прав, - проговорил Куртин. - Я и в мыслях не имел у тебя хоть что-то отнимать, не говоря уже о том, чтобы убрать с дороги.
- Хорошие слова приятно слушать. Но если уж ты такой благонамеренный мальчик, как уверяешь, - верни мне пушку.
Куртин рассмеялся.
- А вот с этим лучше пока повременить. Эта игрушка не для тебя.
- Понимаю, - коротко ответил Доббс и вернулся к костру.
Куртин выщелкал все патроны из револьвера Доббса и положил себе в карман. Потом взвесил револьвер на руке. Он хотел вернуть его Доббсу, но тут же передумал и сунул револьвер в тот же карман, что и патроны. А потом присел у костра, но так, чтобы между ним и Доббсом оставалось приличное расстояние и тому не взбрело в голову броситься на него.
Снова достал свою короткую курительную трубку, раскурил. Доббс не произносил ни слова, и у Куртина было достаточно времени, чтобы разобраться в своих мыслях.
- А как насчет того, чтобы расстаться завтра утром или еще сегодня ночью? И пусть каждый идет своей дорогой… - предложил он.
- Это только тебе на руку.
- Почему - мне?
Доббс недобро ухмыльнулся:
- Задумал напасть на меня сзади? Так, да? Или натравить на меня бандитов?
- Ну, ты загибаешь - крыть нечем! Но тогда я и впрямь не знаю, как нам с тобой расстаться, - сказал Куртин. - Придется мне держать тебя связанным и днем и ночью.
- Да уж, придется, никак не иначе. Так что давай, иди ко мне. Я не против, вяжи.
Тут Доббс прав. Связать его - не такое простое дело. Глядишь - и карты снова будет сдавать другой. Причем сдача окажется последней. Из них двоих Доббс посильнее, и пощады от него ждать не приходится.
Это была ужасная ночь для Куртина. Но не для Доббса. Обнаружив слабинку в характере Куртина, он никакого беспокойства не испытывал. Отныне он мог играть с Куртином в кошки-мышки.
Куртин лег на таком расстоянии от Доббса, чтобы постоянно держать его в поле зрения и чтобы хватило времени встретить его с оружием в руках, если тому вздумается напасть. Куртин изо всех сил старался не заснуть. Дневной переход его утомил, и он понимал, как нелегко будет провести всю ночь без сна. Бодрствовать, прогуливаясь возле костра? Не выйдет, он еще больше устанет. Некоторое время провел сидя - заныла спина. И тогда он подумал, что лучше будет укутаться в одеяло и прилечь. Пусть тело отдыхает. А если и задремлет ненадолго, Доббс об этом знать не будет, в темноте не разглядишь.
Примерно через час, когда Куртин долго не шевелился, Доббс приподнялся и пополз. Куртин мгновенно выхватил револьвер. "Ни шагу дальше!" - крикнул он.
- Ты хороший ночной сторож, - одобрил Доббс и расхохотался.
Далеко за полночь Доббса разбудили крики одного из ослов. Он снова попытался ползти, но Куртин тут же остановил его.
Теперь Доббс уже не сомневался больше, что одержит победу, и крепко заснул. Он обрел ночной покой, который благодаря двум маленьким хитростям похитил у Куртина. Следующая ночь будет принадлежать ему.
Днем Доббсу предстояло идти в голове каравана. Там он ничего предпринять был не в силах. Но вот снова спустился вечер, и пришла ночь. Вскоре после полуночи Доббс совершенно спокойно направился к Куртину, наклонился и достал из кармана револьвер. Потом чувствительно пнул ногой в бок.
- Поднимайся, - сказал он. - Карты сданы снова! И в последний раз.
Со сна Куртин плохо соображал и переспросил:
- Что? Какие карты? Потом все понял.
- Поднимайся, - повторил Доббс. - И вперед, марш!
- Куда - вперед? - не понял Куртин.
- К своей могиле.
- А если я не пойду? С таким же успехом я могу посидеть и здесь, - сказал он, не открывая глаз. - Зачем мне топать неизвестно куда? Я устал и хочу спать.
- Там ты выспишься вволю! - проговорил Доббс. - Вставай, и давай - вперед!
Куртину было мучительно слышать эту грубую приказную речь Доббса, и, не желая выслушивать ничего в этом роде, он, покачиваясь, встал, сделал несколько неверных шагов. Доббс подталкивал его вперед тычками кулака. В лес они зашли метров на пятьдесят-шестьдесят. И тут Доббс выстрелил в Куртина.
Куртин рухнул на землю, не произнеся ни звука. Доббс склонился над ним и, не услышав ни вздохов, ни стона, сунул револьвер в карман и вернулся к костру. Некоторое время сидел у огня, не зная, на что решиться. Но ни одной путной мысли в голову не приходило. Он чувствовал себя вконец опустошенным. Уставившись в огонь, подбрасывал сломанные ветки или задвигал их поближе к тлеющим уголькам ногами. Потом, выхватив из огня толстую горящую ветку, пошел в лес. Куртин лежал на том же месте. Он не дышал, и глаза были закрыты. Доббс поднес к самому лицу Куртина горящую ветку. Но Куртин не пошевелился. Рубашка на его груди была мокрой от крови.
Удовлетворенный увиденным, Доббс хотел было уйти. Но, не сделав и трех шагов, повернулся, достал револьвер и еще раз выстрелил в Куртина. После чего вернулся к месту ночевки.
Набросив одеяло на плечи, устроился у костра.
- Дьявольщина, во мне вроде совесть заговорила, - сказал он вслух, обращаясь к самому себе, и улыбнулся. - Особенно когда я подумал, что завтра он мог бы оказаться живым. Но теперь я спокоен.
"Вот мы и увидим, не сыграет ли совесть со мной другую шутку, - подумал он. - Убийство - самое тяжкое преступление на белом свете. Выходит, теперь моя совесть обязана проснуться? Только почему-то мне никогда не приходилось слышать о палаче, которого замучила бы совесть. Мистер Мак-Доллин - ему-то и приходится этих парней подключать к зажимам электрического стула - человек сто пятьдесят, а то и больше на тот свет отправил. А ведь он уважаемый государственный служащий.
А сколько немцев я укокошил во Франции? Пятнадцать? По-моему, двадцать три человека. "Здорово", - сказал тогда наш полковник. И спал я всегда крепко, и не один из немцев мне во сне не являлся, никто из них моей совести не побеспокоил. И даже матери их или жены с маленькими детьми не приставали ко мне ни во сне, ни перед пробуждением. Как там у нас это было - на Аргоннских высотах? Немцы засели в пулеметном гнезде. Черт побери, крепко же они держались! Нас было две роты полного состава, а пробиться мы не могли. Но вот у них кончились патроны. Они замахали белой тряпкой. Осталось их там одиннадцать человек, этих железных парней. Мы - туда! Все они подняли руки. Они нам улыбались.
Они были честными воинами и видели в нас достойного противника. А мы их перекололи и перерезали, как скот. А у того, кто особенно усердствовал, не пожалев даже раненых, фамилия была Штейнгофер. Родился в Германии и в Штаты переехал семнадцати лет от роду. Его родители, братья и сестры и по сей день живут в Германии. Но как раз он-то и был особенно безжалостным. Несколько человек умоляли сохранить им жизнь, у них, мол, много детей. И что же наш молодец Штейнгофер этим многодетным отцам ответил? Ведь что-то такое он им крикнул? Ну, низость какую-то, а потом заколол штыком. По-моему, его наградили медалью. А тогда откуда-то появился английский офицер и увидел своими глазами, как приканчивали последних немцев, которые совершенно не сопротивлялись. Англичанин крикнул нам: "Дирти догс (Грязные псы(англ.).), где ваша совесть?" Но если даже Штейнгофер не устыдился, мне-то чего было стыдиться? Моя совесть никогда из-за тех немецких парней не ныла, а уж у Штейнгофера тем более. Почему же ей обеспокоиться сегодня из-за этого хиляка Куртина?
Доббс прилег поближе к огню и, начиная засыпать, радовался, что будет сегодняшней ночью спать так хорошо, как давно не спал. И действительно крепко проспал до самого утра.
Ослы терпеливо стояли на месте, иногда делали шаг-другой и снова останавливались. Время от времени поворачивали головы: ждали знакомых окриков и не понимали, в чем причина задержки. Животные привыкли отправляться в путь ранним утром, а сейчас уже почти полдень. Но навьючивать в одиночку ослов оказалось делом куда более трудным, чем ожидал Доббс. Очень непросто закреплять тюки так, чтобы они не скользили и не сваливались, когда напарник тебя не страхует.
Однако сейчас, когда караван должен был тронуться в путь, Доббсу вновь вспомнился мертвый Куртин. И тут ему пришло на ум, что перед отправлением каравана он собирался захоронить Куртина - ради полной безопасности. Несколько мгновений колебался: а не оставить ли его там, где он лежит? Куртин и без того исчезнет достаточно скоро, на то есть койоты, кугуары, коршуны, муравьи и мухи. И все равно какие-то кости и тряпье останутся. А кому это выгодно, чтобы кости Куртина рассказали о том, что здесь произошло?
Доббс направился прямиком к тому месту, где лежал Куртин, направление и само место он мог найти с закрытыми глазами. Но… никакого трупа на месте не оказалось. Выходит, он ошибся. Темень вчерашнего вечера и неверный свет горящей ветки как-то сбили его с прямой дороги.
И он снова принялся искать. Прочесал перелесок вдоль и поперек. Потом побежал к месту дневки, чтобы взять правильное направление. И вдруг не смог точно вспомнить, в каком направлении вчера вечером погнал Куртина! Десять, пятнадцать, двадцать раз он проделывал этот путь с самыми незначительными отклонениями. Все тщетно.
Нервозность Доббса все возрастала. Солнце сейчас стояло прямо над головой и палило нещадно. Он тяжело дышал, тело покрылось потом. Безумно хотелось пить. Но он не пил, а бессмысленно вливал в свое нутро много воды.
И когда Доббс в сотый, наверное, раз готов был поклясться, что именно на этом месте пристрелил Куртина, он увидел под ногами обуглившуюся ветку. Эта ветка вчера служила ему факелом.
Трава под ногами измята. Но это, вполне возможно, оттого, что он здесь долго ползал, а потом топтался. Следов крови не видно. Но разве ее тут разглядишь? А вдруг Куртина утащил какой-то зверь?
"Тем лучше, - подумал Доббс. - Скоро от его трупа ничего не останется". Несколько успокоившись, он подумал, что пора возвращаться к каравану. Но то и дело оглядывался. То ему чудилось, будто он углядел меж деревьев Куртина, то вздрагивал - показалось, что увидел другого человека. А то пугался, заслышав - будто бы! - человеческие голоса. Хрустнет ветка или камень покатится - а он уже выдумывает, будто это кугуар вокруг него ходит, тот самый, который утащил Куртина; вошел, мол, во вкус человеческой крови и вот-вот нападет сзади!
Вернувшись, прикрикнул на ослов, и те пошли. Но вести караван оказалось делом куда более трудным, чем Доббс себе представлял. Попытался было Доббс подстегивать вожака, заставляя тянуть за собой остальных, но его усилий хватило метров на пятьдесят. А потом вдруг наступил момент, начиная с которого ослы пошли послушно и без всяких понуканий. Набрав хорошую скорость, они аккуратно спускались по тропинке. Это было настолько приятной неожиданностью, что Доббс с довольной миной вышагивал сбоку и даже позволил себе закурить трубку.
"Наверняка я недостаточно тщательно все осмотрел, - думал он. - А вдруг я его не убил, а всего лишь тяжело ранил? И поэтому я должен найти его и добить. Самое меньшее, в чем меня теперь обвинят, если схватят, - покушение на убийство с целью грабежа. А это никак не меньше двадцати лет каторги".