Внезапно молодой человек оказался на краю рва. Джеймс Томпсон запыхтел рядом. От невысокого бастиона к воде спускался гласис. Он несколько зарос, и укоренившиеся кусты темнели на фоне серо-зеленой травы. На фоне закатного неба обрисовалась фигура – Болтон. Дринкуотер снова побежал. Томпсон последовал за ним, но споткнулся и упал, поливая отборной руганью заросли так некстати обнаружившейся крапивы. Дринкуотер мчался, вспугнул кролика, который понесся, поджав хвост, прямо перед ним, пока не юркнул в нору. Вскоре молодой человек достиг первого из старых корпусов, краем уха слыша голоса, обозначающие, что сзади появился пеший патруль.
Старый корабль возвышался над ним, ощетинившись "дополнительными устройствами" - дымовыми трубами, уборными и лестницами. Ржавые цепи свисали из клюза, утонув в грязи; на палубу высыпали люди, с любопытством разглядывая бегущего. Запах дыма и готовящейся еды ударил Дринкуотеру в ноздри, и он приостановился, дабы отдышаться.
Из-за одного из дальних корпусов вынырнула фигура. Беглец, сутулясь, бежал вдоль уреза воды, и Дринкуотер пожалел, что под рукой нет пистолета. Болтон направлялся к перекинутому через ров расшатанному деревянному мостику – неофициальному ходу, спрямляющему путь между Старыми кораблями и Синим городом. Сумерки сгущались. Каблуки Натаниэля застучали по доскам, перекинутым через грязь с серебристой лентой воды посередине. Мощный напор ветра мешал идти, дышать было трудно. Справа от него плоская поверхность солончакового болота плавно переходила в реку Мидуэй, излучина которой вела к Блэкстейксу и Чатэму. Слева темнели очертания Синего города.
Когда он углубился в первую узкую улочку, стало почти совсем темно. Пройдя гостиницу, молодой человек остановился. Болтон сумел оторваться. Нужно перевести дух и дождаться пешего патруля, после чего прочесать дом за домом.
- Черт! – вырвалось у него. Они несколько недель простояли в Ширнессе. Почему же Болтон решил сбежать именно сейчас? Натаниэль повернул к гостинице, чтобы приняться за поиски. Разгоряченный, он с размаху распахнул дверь и оторопел от неожиданности, увидев неприятно знакомое лицо.
Двое мужчин изумленно смотрели друг на друга, роясь в памяти. Эдюара Сантона опознание и поимка страшили инстинктивно, для Дринкуотера же, гнавшегося за Болтоном, появление заклятого врага казалось ошеломительным и нереальным. Пока его мозг переключался на другую добычу, француз повернулся и метнулся к задней двери.
Англичанин попытался крикнуть: "Стой, именем короля!", но жалкий хрип потонул в гомоне собравшихся в зале ремесленников и матросов. Он растолкал нескольких из них, пытавшихся задержать его, и выбрался наружу, где стразу натолкнулся на патруль. Сержант поспешил на помощь.
- Туда, - выдавил Дринкуотер, и преследователи поспешили по улице, не заметив Болтона, скорчившегося под ручной тележкой, стоявшей во дворе гостиницы. Сердце моряка билось как молот, мышцы исполосованной спины нестерпимо ныли, легкие с жадностью хватали воздух.
Сержант рассредоточил своих людей и они начали прочесывать здания. Дринкуотер остановился, дабы собраться с мыслями и подумал, что искать нужно теперь двоих, но солдаты об этом не подозревают. Потом решил, что Сантона важнее. До него доносились голоса сержанта и его подчиненных, которые перекликались, прочесывая улицу. Вдруг за спиной раздался металлический скрежет. Натаниэль обернулся.
В проулке стоял Сантона – темно-серая фигура с тускло поблескивающим клинком перегораживала проход. Дринкуотер выхватил кортик.
Противники начали осторожно сближаться, и англичанин ощутил соприкосновение клинков. В голове у него звучал голос, побуждающий не тянуть, нападать немедленно, ибо Сантона – наверняка чертовски хороший фехтовальщик. Пора!
Отведя лезвие противника вниз, он распростерся в выпаде. Но Сантона молниеносно отпрыгнул и нанес ответный укол, не успев даже восстановить равновесие. Защита у Дринкуотера получилась не слишком изящной, зато действенной.
Клинки скрестились снова. После долгого бега Дринкуотер был вымотан. Тесак тяжело оттягивал руку. Натаниэль чувствовал, что Сантона перехватывает инициативу, когда с бесконечной, как показалось ему, медлительностью, металл заскрежетал о металл и соперник растянулся в выпаде. Моряк неловко отшатнулся, едва не упав, и привалился к стене. Острие чиркнуло его по плечу, но разворот спас; он ощутил на лице жаркое дыхание француза, инстинктивно уловив, что тот подставил свой незащищенный живот, и развернул кисть с кортиком.
- Merde!- выругался Сантона, отпрыгивая назад и снова беря шпагу наизготовку. Робкая попытка контратаки исчерпала остатки сил Дринкуотера. Тут до его ушей донесся свист клинка, рассекающего воздух в серповидном молинелло. Правое плечо обожгло нестерпимой болью, Натаниэль понял, что обречен.
Он действовал опрометчиво, нарушил обещание соблюдать осторожность, данное Элизабет. Неуклюже пытаясь парировать смертельный выпад тесаком, весившим, как казалось, целую тонну, англичанин уловил, что Сантона заколебался. Откуда-то сзади слышался топот бегущих ног, что-то горячее и липкое стекало по ладони. Потом он начал падать все ниже и ниже, тогда как вопли людей и завывание ветра в проулке сливались в его ушах в громогласный гул. Сил пошевелиться не было.
Глава одиннадцатая
Время испытаний
Декабрь 1796 - апрель 1797 г.
- Держитесь!
- Черт, Гарри!
Дринкуотер закусил губу, когда "Кестрел" врезался в волну, заставившую его корпус содрогнуться.
- Готово! – Эпплби закончил накладывать повязку.
- Порядок?
- В каком смысле?
- Поможет лечение или нет? Рука по-прежнему немая. Смогу я снова фехтовать?
Эпплби пожал плечами.
- Бицепс сильно рассечен и не будет слушаться некоторое время, и только постоянные упражнения предохранят нервы от узелков. Рана заживает хорошо, хотя шрам на память останется.
Он указал на узкую бледную полоску, пересекавшую щеку Натаниэля.
- А еще?
- Ну, боли там или здесь могут беспокоить время от времени, - хирург замялся. – Но смею заявить, что вскоре вы снова окажетесь способны к человекоубийству.
Облегчение Дринкуотера обернулось сорвавшимся с языка проклятием, когда очередное столкновение куттера с волной заставило молодого человека, одна рука которого была всунута в рукав мундира, другая – вытащена, распластаться в крошечной каюте доктора. На выходе он с трудом одел непромокаемый плащ, а Эпплби, опустившись на койку и упершись ногой в косяк двери, потянулся за книгой. Дринкуотер вышел на палубу.
Когда он появился из люка, как раз отбили восемь склянок. В снастях завывал ветер, холодный, резкий северный ветер, гнавший высокие волны – настоящих серых монстров с пенными хребтами, которые белой лавиной обрушивались на подножье вала с грохотом, подобным смерти, и разлетались мириадами брызг.
Воздух был полон пены и чтобы говорить приходилось отворачиваться от ветра. Когда штурман подошел к Джессупу, гигантская волна нависла над куттером. Ее гребень из зеленого с белым мрамора покатился вниз, навстречу вздымающемуся кораблю.
- Эгей, держись! Приготовиться!
Люди похватались за снасти и скобы. Дринкуотер, морщась от боли в раненой руке, лихорадочно задраил крышку люка, и в этот миг свист ветра сменился на рев воды.
"Кестрел" вздрогнул от страшного удара, и через мгновение вокруг закипело море. Моряки оказались по пояс в воде, волна опрокидывала их, норовя сорвать с мест, словно осенние листья с веток. Мимо Дринкуотера проскользил на спине матрос и с хрустом ребер врезался в станок орудия номер десять. Когда куттер приподнялся на следующей волне, с него потоками стекала вода, а надежный корпус трещал и скрипел от напряжения. Команда хлопотала у оборванных снастей и дополнительно крепила гичку. Стряхивая с волос воду, Дринкуотер с досадой осознал, что намочил повязку и теперь рана четыре часа будет в сырости и холоде. А боль в руке казалась нестерпимой.
Зимняя погода вполне отражала то, что творилось в душе у Натаниэля. Встреча с капитаном Сантона оставила крепнущее убеждение, что судьбы их неразрывно переплетены. Ноющая рана добавляла личностный мотив к гнездящемуся где-то в глубине ощущению. То, что после Бобиньи казалось скорее плодом воображения, после схватки в Ширнессе стало обретать черты реальности.
"Мне не избавиться, - писал он в своем дневнике, - от разрастающегося предчувствия, иррационального и не поддающегося доводам рассудка, но находящего отклик в каких-то природных инстинктах, оказывающих, полагаю, довлеющее влияние".
Он отложил гусиное перо в сторону. Никто кроме него не знал, что противником его был не Болтон, поскольку когда бедолагу нашли во дворе гостиницы, он прятался в сене и пытался отмахиваться ножом. Сержант сделал отсюда собственные умозаключения. Лишившегося сознания Дринкуотера перенесли на борт "Кестрела", и он не в силах был помешать патрулю до полусмерти избить дезертира, и лишь затем посадить его за решетку. Сантона в суматохе скрылся.
Дринкуотер вздохнул. На следующее утро бедолага Болтон был обнаружен в своей камере повесившимся, и Натаниэль сожалел, что не успел избавить парня от ложного обвинения. Но ко времени, когда он оправился, "Кестрел" уже вышел в море, да и так прошло немало дней, пока бредовые галлюцинации окончательно отделились от воспоминаний о реальных событиях.
Молодой офицер оставил при себе информацию о встрече с Сантона, в нем все крепло убеждение, что пути их еще пересекутся. Присутствие француза в Ширнессе представлялось частью некоего дьявольского умысла, казавшегося еще более зловещим сквозь призму давнего кошмара, не дававшего ему спокойно спать весь период выздоровления. Во сне он тонул и видел над собой одетую в белое женщину с жуткой головой медузы-горгоны на неподвижных плечах. Лицо призрака имело черты охваченной злобной радостью Ортанс Монтолон, длинные каштановые волосы тянулись и оплетали Натаниэля, а в ушах у него звучали проклятия Эдюара Сантона. Теперь, когда он просыпался в ужасе, не слышалось успокаивающего звяканья помп "Циклопа", помогающего изгнать дурацкие фантазии. Напротив, сейчас сон оставлял ощущение дурного предчувствия.
Рана заживала хорошо, хотя необходимость нести службу не раз служила причиной жестоких болевых спазмов, особенно из-за державшейся плохой погоды. В некоем извращенном смысле бесконечные штормы играли на руку "Кестрелу", отвлекая команду от нарастающего недовольства и заставляя личные обиды отступать перед лицом общей опасности и напряженной работы. Холод, сырость и усталость стали частью их жизни, заставляя скруглять углы, сплачивая людей в единое целое в борьбе за выживание корабля. "Кестрел" теперь отрядили на блокадную службу – это суровую и бескомпромиссную проверку судна и команды. Куттеры выполняли роль глаз адмирала Дункана, они располагались сколько возможно ближе к Текселю, наблюдая за голландской морской базой Ден Хелдер, лежащей как раз за разрывом между Ноорд-Холланд на юге и островом Тексель на севере.
Пролив, разделяющий эти два участка суши, вливается в Северное море тремя проходами, напоминая обращенный к западу трезубец. Северный фарватер ведет от гавани через Молен-Гат, средний – через Вест-Гат, а южный, проходящий вдоль голландского побережья с рыбацкой деревушкой, сигнальной станцией и батареей Кийкдуин, - через Шульпен-Гат.
Три эти канала позволяют избежать страшных опасностей мели Хаак, или Хаакагронден, которая при отливе показывается из воды и на наветренную часть которой в плохую погоду обрушивается жуткой силы прибой. В проходах существует мощное течение, и когда ветер дует навстречу ему, образуются резкие, злые волны.
Штормы куттеры Дункана пережидали в стороне от Хаакагронден, в хорошую заходили в каналы, а по временам отваживались достигать древка трезубца, Зеегат-ван-Тексель, чтобы разведать дислокацию врага. Брови Дринкуотера покрывались пленкой соли, пока он брал бесконечные пеленги на мельницы и церкви, выстроившиеся вдоль линии низких, поросших травой дюн Ноорд-Холланда и Текселя. Полоса берега, казалось, исчезала, стоило белопенным волнам устремиться к песчаному пляжу. Это было опасное, унылое побережье, изобилующее мелями и банками, каналами и ложными фарватерами. Карты были бесполезны, полагаться приходилось только на собственный опыт. Снова Дринкуотер с головой погрузился в профессиональные дела, и как следствие ситуации, их близкие отношения с Гриффитсом возобновились. Даже экипаж, все еще недовольный невыплатой жалованья, казалось попритих, и вполне можно было согласиться с капитаном, утверждавшим, что именно Болтон оказывал на нее разлагающее воздействие.
Даже Эпплби, перестав придираться ко всему, стал напоминать прежнего жизнерадостного хирурга. Их теплые отношения с Натаниэлем восстановились, и если Гриффитс по временам уходил в себя из-за заботы о корабле и сложностей с начальством, в безопасности квартировавшем на линейных кораблях, доктор всегда был открыт к общению.
К удивлению Дринкуотера, плохая погода и отсутствие удобств не привели к возобновлению у капитана лихорадки, который без видимых последствий для здоровья переносил тяготы.
- Так часто бывает, - пояснил Эпплби Дринкуотеру. – Когда человеческое тело подвергается стрессу, оно способно пережить самые разные потрясения, о чем свидетельствует поведение людей в бою. Но когда стимул прекращает действовать, или, как еще можно выразиться, нагрузка уменьшается, в нашем организме, работавшем на пределе, начинается обратная реакция, что выражается в сгущении гуморов и уязвимости перед болезнями.
- Возможно вы и правы, Гарри, - ответил Дринкуотер, забавляясь выражением важности, появившемся на лице хирурга.
- Возможно, сэр? Конечно прав! Прав же я был насчет Болтона, разве не так? У меня вызывала сомнение его психическая устойчивость и вот! В один миг он срывается и заканчивает самоубийством.
Эпплби щелкнул пальцами.
- Верно, Гарри, - Дринкуотер кивнул, - но даже вы усомнились в собственном диагнозе, когда он так долго не решался на побег. Он отважился на него в последнюю минуту, даже вам придется это признать.
- Нат, мальчик мой, - в глазах Эпплби блеснул огонек интеллектуального торжества. – Все люди откладывают суицид до последней минуты!
- Да вы просто высказали удачную догадку, проклятый прохиндей, - заявил Дринкуотер, гадая, что сказал бы доктор про его собственные предчувствия и подозрения.
- Эге, да неужели? – Эпплби округлил глаза в притворном гневе и затряс подбородком. – Ладно, бойцовый мой петушок, послушайте старика Гарри, ему есть еще много что сказать…
Внезапно он сделался совершенно серьезным, лицо его приобрело назидательное выражение, которое свидетельствовало у Эпплби о предельной искренности.
- Мой инстинкт подсказывает, что этот флот ждет беда…
Дринкуотер насторожился.
- Продолжайте, - сказал он, намереваясь дать Эпплби выпустить пар.
- Слушайте Нат, этот куттер исключение, как обычно бывает с малыми кораблями, но вы вполне понимаете, на что я намекаю: попрание прав, постыдная невыплата жалования, отказ многих капитанов от закупки свежей провизии даже в порту и свинское поведение львиной доли наших собратьев-офицеров. Все это может иметь только весьма нежелательный эффект.
Возьмите хотя бы жалованье старшего матроса, Натаниэль. Оно составляет двадцать четыре шиллинга – это двенадцать флоринов – за риск подхватить цингу, оспу, тиф, гангрену, не говоря уж о гибели от рук врага… Известно вам, что эта сумма была определена еще в годы Кромвеля?
Негодование Эпплби было справедливым. Сказать по правде, Дринкуотер не знал этого факта, но прежде чем он успел признаться в своем невежестве, хирург продолжил горестный перечень.
- К этому необходимо добавить в высшей степени нечестное распределение призовых денег, уменьшенные мерки, которыми столь многие казначеи урезают и без того легкий "казначейский фунт" из четырнадцати унций до совершенно оскорбительного веса. Не забудьте про приостановку жалованья, если матрос болен или не годен к службе, даже если свое увечье он получил, выполняя долг. Прибавьте сюда еще отчисления на выплату капеллану, содержание Гринвичского госпиталя и в Чатэмский фонд.
Эпплби все расходился все сильнее, загибая палец при каждом пункте, подбородки его тряслись от возмущения.
- И будто этого мало, моряк, поразвлекшийся со шлюхами на берегу – а это единственные женщины, которые ему доступны согласно обычаям и привычкам, - вынужден платить мне за свое лечение, пока сам сидит без жалованья, будучи не годен к службе!
Семьи матросов дохнут с голода в трущобах, пока их главы заключены в стенах своего корабля, годами не получая денег, а когда приходит им время возвращаться домой, половину из них снова вербуют на корабли, выходящие в море.
Вот что я скажу, Натаниэль: эти факты плохо согласуются с представлениями об английской свободе и, попомните мои слова, если война продлится, не избежать нам на этом флоте беды. Нельзя победить врага, воодушевляемого идеями свободы, равенства и братства с экипажами, состоящими из рабов.
Дринкуотер вздохнул. Эпплби был прав. Хуже того: если с возвращающихся домой торговых судов на флот попадали первоклассные моряки, куттеры вербовочной службы доставляли на борт людей лорда-мэра и квоту, то есть отбросы общества, публику никчемную, но далеко неглупую. Из таких получались демагоги, "адвокаты нижней палубы", пример Франции подсказывал им путь к власти, способы добиваться своих целей, прикрываясь гордым именем народа. Зная, что этот кипящий котел готов взорваться, не призвано ли появление капитана Сантона в Ширнессе подкинуть в очаг дровишек? Ему пришло в голову, что Ширнесс расположен очень недалеко от Танбриджа. И его захлестнуло ощущение тревоги, угрызения совести из-за не до конца выполненного долга.
- Да, Гарри. Возможно, вы правы, хотя я надеюсь на обратное. Скверное будет дело, если…
- Еще бы, Нат! И вопрос только "когда", а не "если"! Когда дело начнется, оно будет очень скверным, особенно с властями, осуществляющими столь негибкую и глупую политику. Помните, как они решили ситуацию с "Каллоденом"?
Дринкуотер кивнул, но Эпплби было уже не остановить.
- Половина адмиралов слепа. Как они осмеивали Джона Клерка из Элдина, который указал, в чем заключается путь к победе. А теперь бездумно строят свою тактику на его принципах. А как докторишки в напудренных париках игнорировали теорию Линда о борьбе с цингой? Как сложно было добиться Дугласу, чтобы его заряды приняли всерьез? Помните винтовку Патрика Фергюсона? О, список людей, указывающих на очевидное, можно продолжать до бесконечности… Над чем, черт побери, вы потешаетесь?
- Над нелогичностью вашей логики, - усмехнулся молодой человек.
- Какого черта вы имеете в виду?
- Вы, разумеется правы, Гарри: всегда одно и то же, ибо нет пророка в отечестве своем.
- Да, я прав. И я это знаю. Тогда что же в этом смешного?