Оба, хоть и были очень напуганы, смогли рассказать, что случилось. Ничего нового я не услышал, поскольку с самого начала подозревал: без Данилы Червоного здесь не обошлось. Действительно, ночью постучали в окно, сначала тихо, но почти сразу - сильнее. Требовали открыть, или дом подожгут, и Ставнюк подчинился. Никого из тех, кто вломился в дом, хозяева не знали и не видели раньше. Одного, по виду старшего, другие называли "друг Остап". Дальше все произошло стремительно: схватили перепуганную "пани профессорку", "Остап" коротко спросил: "Это ты, курва москальская, учишь наших детей собачьему языку? Это ты велишь им вашего Сталина прославлять? Кто тебя сюда звал, лярва ты, подстилка сталинская? Ты еще в комсомол наших детей прими! Комсомолка?" - и ударил в лицо, не дожидаясь ответа, знал, наверное. "Свинья ты московская, гнида комсомольская!" - крикнул Лизе еще кто-то из незваных гостей, а потом сам "Остап", накрутив волосы девушки на ладонь, поволок ее на двор. Другие, угрожая Ставнюкам автоматами, заставили их тоже выйти.
Потом прямо на их глазах тот, кого называли Остапом, выстрелил в Лизу из пистолета в упор и отпустил тело на землю. Двое других быстро подхватили тело, перевалили через край колодезного сруба, остальные уже поджигали скирду. "Будете москалей, коммуняк или жидов пускать в дом - и дом сожжем, - пообещал "Остап". - Всем скажите!" Взяв что-то из продуктов, они ушли. Больше в Ямках той ночью бандеровцев никто не видел. Хотя… даже если б и видели, вряд ли сказали бы, таково мое твердое мнение.
Но та ночь еще не закончилась для меня. Примчавшись на мотоцикле в поселковый совет и убедившись, что перепуганный Пилипчук все же дозвонился в Олыку и взвод МГБ уже выехал, сам, крутнув ручку на аппарате, попросил соединить меня с Калязиным, чтобы доложить лично. Его, оказывается, уже разбудили, но сюда он не собирался - без меня дел по горло, сказал крутиться самому. Бросив тяжелую эбонитовую трубку на рычаг, я выгнал из комнаты всех, включая и поселкового председателя, запер за собой дверь. Очень хотелось напиться, но прекрасно понимал - нужно держаться, потому что ситуация напряжена до предела. Поэтому просто сел на свой топчан, бросил автомат под ноги, оперся локтями на колени, обхватил голову руками, закрыл глаза и замер.
Сколько так сидел - не помню. О чем думал - тоже. Но из оцепенения вывел звук разбитого стекла за спиной.
Звон еще звучал, а я уже падал вперед, на пол, хватая автомат, перекатываясь на спину и наводя его на источник звука. Однако ничего не произошло: разбитое окно зияло черной дырой, а на полу посреди комнаты лежало что-то, совсем не похожее на гранату или другое взрывное устройство. Искоса посматривая на разбитое стекло, я подполз, пощупал осторожно, ощутил, как зашелестело под пальцами: камень, завернутый в бумагу.
На всякий случай я отполз к стене - если кто-то намеревался стрелять в окно, то лучше на всякий случай уйти с линии огня. Но что-то подсказывало: камнем в стекло на сегодня дело и ограничится. Переместившись в относительно безопасное место, я сел, опершись спиной о стену, правой рукой все еще придерживал автомат, левой - развернул бумажку, поднес к глазам.
Это был неровно оторванный клочок серой оберточной бумаги. Первое, что пришло в голову: здесь, в селе, в магазине такой нету, я точно знаю - продавщица, пятидесятилетняя Галя, заворачивает товар в куски газеты, да и ту пытается экономить, требуя, чтобы приходили со своей, как она ворчала, "замоткой". Ай-яй-яй, неаккуратно, хлопцы… Я же легко узнаю, кто из крестьян недавно был в райцентре, туда редко местные за покупками выбираются, а бумага не затасканная, свеженькая, если, конечно, можно так назвать обычную магазинную обертку. Ладно, это потом, еще будет время.
Когда прочитал написанное - сразу забыл о желании играть в сыщика. Потому что эта информация не имела значения. До сих пор стоят перед глазами старательно выведенные печатные буквы:
В ОНИЩУКІВ КРИЇВКА ПІД БУЛЬБОЮ. ТАМ ПОРАНЕНИЙ Є.
Понятно: не каждый вот так запросто придет к участковому и сдаст бункер. Почему-то показалось: если бы не трагические события последних дней, вряд ли кто даже таким образом осмелился бы предупредить меня, врага, о том, что некие Онищуки прячут в бункере раненого бандеровца. Что такое крыйивка - меня уже просветили, хотя пока что ни одной не видел своими глазами. Ну, а "бульба" - так здесь картошку называют.
Итак, пришло время увидеть, кто и что у них там под картошкой.
А потом два и два сами складывались: меньше чем неделю назад была перестрелка под Манивцами, со стороны бандеровцев есть раненые, и это, вне всяких сомнений, группа Червоного. Сколько от Манивцов до Ямок? Километров семь, не больше, это если напрямую, а они только так и ходят. Вот я и прикинул, вполне реально, что Онищуки прячут у себя раненого бойца из боевки Остапа - Данилы Червоного.
А значит, у меня есть шанс лично его взять.
Часы показывали начало третьего ночи. Быстро прикинул: взвод МГБ будет здесь самое раннее через полчаса. Времени мало. А с другой стороны - вагон, если быстро действовать. Тянуть резину после того, что случилось, я не собирался.
Поднявшись на ноги и взяв автомат, я быстро вышел в ночь. Во дворе сельсовета топтались трое. Подойдя поближе, разглядел Ружицкого с еще одним "штырьком" - охраняли подводу, на которой лежало накрытое брезентом Лизино тело, и Пилипчука, который, похоже, не знал, куда себя деть. Увидев меня, все трое стали по стойке смирно, будто участковый милиционер здесь был главным начальством. Закинув автомат на плечо, я подошел к мотоциклу, спросил:
- Ничего не слышали?
- Когда? - наивно отозвался поселковый голова.
- И никого не видели. - Его удивление я проигнорировал, а сам не спрашивал ничего больше - только констатировал факт: даже если б они слышали звон стекла и видели, кто засветил туда камнем, вряд ли признались бы мне. - Ладно, Ружицкий - в коляску, вы, товарищ председатель - за мной, на седло. Ты, - кивнул "ястребку", - здесь остаешься, ждешь подкрепления. Все понял?
Конечно, никто не возражал. Командир "штырьков" послушно полез в мотоциклетную коляску, а Пилипчук боязливо примостил свой худой зад за мной, на кожаном сиденье мотоцикла, даже обхватил меня за талию руками. Сцепив зубы, я крутанул ногой педаль, запуская мотор, и рванул вперед, рассекая фарами тьму.
11
Пока ехали, никому ничего не объяснял.
До нужного дома добрались меньше чем за десять минут, и тут меня тоже никто ни о чем не спрашивал: Пилипчук сам, без особого приглашения, толкнул калитку, но остановился, не решаясь идти дальше, потому что бешено лаял хозяйский пес, поднятый ревом мотора. На крыльцо уже вышел, кутаясь в телогрейку, сам хозяин - Николай Онищук, местный конюх, и отозвался громко:
- Кого черти принесли?
- А вы всех так встречаете, гражданин Онищук, или только представителей советской власти? - гаркнул я.
- Убери пса, Николай, - громко сказал Пилипчук.
- Ты или кто, Ефимович? Что такое, слышу, шум по селу…
- Говоришь, только слышал?
- Слышал. Такое время, товарищ участковый, спишь чутко.
- Так. Что же ты слышал, а, Онищук?
- Говорю же - шум.
- И ничего больше не знаешь?
- Ничего. Своя семья, товарищ участковый, ничего мне не надо.
- Ага, вот мы пришли рассказать! - я отстранил Пилипчука, выставив дуло автомата перед собой. - Ну-ка! Убери собаку, веди!
- Куда вас вести?
- Не лепи мне тут горбатого, Онищук! Показывай, кого прячешь! Добровольная выдача тебе засчитается. Иначе или с гостями своими дорогими поедешь в район, куда повезут, или рядом с ними, сука, ляжешь!
Не знаю, что тогда подействовало на хозяина: мой крик или мой автомат, но он, ничего не спрашивая больше, спустился с крыльца, как был, босой, оттащил пса к будке, обмотал веревку вокруг вбитого для собаки колышка. Но на пса не цыкнул, и это меня лишний раз убедило - не соврал автор записки, ой не соврал. Бандит, которого тут прячут под землей, должен услышать собачий лай и выбраться через предусмотренный выход. Вот когда пожалел, что не дождался солдат: сразу окружили бы территорию, потому что ход выкопали вряд ли длинный, далеко не убежит.
- Показывай! - я решительно шагнул к Онищуку, красноречиво нацеливая автомат.
- Не знаю, о чем вы говорите, товарищ участковый, - тот говорил со мной, но смотрел на Пилипчука. - Нечего мне показывать. Жена, детей двое, да вы же видели, когда по домам ходили.
- Не морочь мне голову, падла! И зубы не заговаривай! Если потянешь еще немного - дождешься солдат, Онищук, ох дождешься. А как они ищут… ну, сам знаешь.
- Не знаю, что вы ищете. - Хозяин продолжал упираться.
Я сцепил зубы. Не оглядываясь, позвал:
- Ружицкий!
- Слушаю, товарищ лейтенант! - "Штырек" тут же оказался рядом.
- Бывал здесь, в этом доме?
"Штырек" засопел, переступил с ноги на ногу.
- Отвечай, когда спрашивают! - снова рявкнул я.
- Это крестный мой… Бывал…
- Так где твой крестный картошку держит, знаешь?
- Вон там, в погребе…
- А я тебя, Славка, сукин ты сын, у креста держал, - обреченно вздохнул Онищук. - Ищите, что хотите, ваша власть. Я с места не сойду, здесь стану. Захотите стрелять - тут и лягу, в своем дворе.
Треугольная, выложенная кирпичом крыша погреба торчала возле дома, за сараем. Я решительно направился туда. Увидел замок, и, сбив его тремя ударами приклада, распахнул крепкую деревянную дверь.
Оттуда тянуло смесью запахов сырой земли, недавно выкопанной картошки и мышиного дерьма. Вниз вели каменные ступени, их было пять - и я оказался возле сваленной между досок, что отгораживали угол, картошки. Что еще было в погребе - меня тогда не интересовало, не за едой сюда пришел. Я наклонился, зачем-то пощупал картофелины, а потом, став на колени, загреб их к себе и вывалил из самодельного ящика.
Видно, я той ночью очень хотел найти тайник, потому что удача улыбнулась мне очень скоро. В куче картошки рука наткнулась на какую-то доску, и пальцы нащупали что-то вроде ручки. Через мгновение я уже разгребал на дне ящика замаскированный картофелем вход. Все это время управлялся в темноте, но когда убедился, что поиски не напрасны, поднялся с колен, подошел к крайней ступеньке и крикнул в темноту:
- Ружицкий, свет сюда.
"Ястребок" тут же спрыгнул вниз, держа наготове неизвестно где добытый фонарик. Света он давал немного, но мне хватило, чтобы разворошить картофельную кучу, рвануть вверх замаскированную крышку и увидеть темный квадрат хода, который вел вниз, в бункер.
Чем дальше, тем больше я понимал, какая это глупость - припереться сюда одному. Но отступать не хотелось. Наведя дуло на черную дыру, набрал в легкие побольше воздуха и не крикнул - выдохнул в подземелье:
- Внимание! Говорит лейтенант милиции Михаил Середа! Двор оцеплен, сопротивляться бесполезно! Предлагаю сдаться! Жизнь гарантирую! Нет - бросаю гранату!
Не было у меня гранаты. Но и другого выхода не было: теперь уже выставить здесь пост и молча ожидать, пока подоспеют чекисты, не получится. Кровь кипела, желание покарать хоть кого-нибудь за гибель молодой учительницы рвалось наружу. Когда в ответ я ничего не услышал, то повторил приказ еще раз а потом взял у Ружицкого фонарик и, не думая долго, поставил ноги на верхнюю перекладину самодельной лестницы и прыгнул вниз.
Готовился ко всему - погреб оказался не глубже двух метров, да и не слишком просторным, и при других обстоятельствах тут, в закрытом пространстве, шансов выйти из столкновения невредимым или хотя бы живым совсем не было. Однако, как только мои подошвы коснулись досок пола, я бросился к стене, хотя пока не встретил никакого сопротивления. Более того: здесь, в этом помещении, кажется, не было людей.
Я выставил руку с фонариком перед собой и прошелся лучом по стенам, выхватив из темноты только пустые двухъярусные нары - и все, больше никого и ничего. Хотя почему: возле нижних нар что-то белело, я шагнул туда, наклонился, левой рукой, которая сжимала фонарь, подхватил этот предмет. Ага, здесь все-таки кто-то был - с выложенного досками пола я поднял самодельный бинт, пропитанный кровью.
До сих пор не могу объяснить, что именно заставило меня посветить под ноги, а потом - простучать доски под ногами. В правом углу подземелья я почувствовал под собой пустоту, стал на колени, но подцепить доски было нечем. Я сбросил фуражку, вытер тыльной стороной руки вспотевший лоб, подошел к выходу и, подняв голову, крикнул:
- Ружицкий! Тащи сюда лопату!
- Какую лопату? - послышалось над головой.
- Или не лопату! Железку острую, штык - что хочешь!
Только я это сказал, как снизу ударила длинная автоматная очередь.
Если б я не отошел от того места, где был скрыт еще один ход вниз, пули точно бы меня достали. А так я просто отскочил к стене, стукнулся плечом, присел на корточки, отшвырнул фонарь и пальнул в ответ, хотя понимал: у того или тех, кто засел внизу, позиция, несмотря на всю безнадежность ситуации, пока что выигрышная. Но хорошо хотя бы то, что никто не сбежал - значит, другого выхода из бункера нет.
Потянулись секунды. В тесном темном подземелье пахло порохом, землей, потом. Тяжело дыша, я ждал, что снизу снова начнут стрелять. Но ничего не происходило, и я, снова набрав в легкие воздуха, повторил приказ:
- Прекратить огонь! Сопротивление бесполезно! Двор окружен, бросайте оружие! Гарантирую жизнь!
В ответ снова огрызнулся автомат.
На этот раз очередь была короче, и я даже решил не тратить зря патроны. Не знаю, надолго ли внизу хватит боеприпасов, но одно понятно: хотя из-под земли и огрызаются, бункер оказался ловушкой. Выкурить оттуда кого-нибудь не так уж и сложно. Словно отвечая на мой вопрос, как действовать дальше, над головой послышался голос Ружицкого:
- Товарищ лейтенант!
Но сразу его перекричал другой:
- Говорит старший лейтенант МГБ Собинов! Что там у тебя, участковый?
- Пока не знаю! - громко ответил я, ощутив облегчение. - Но кусаются, сволочи!
- Ничего, это ненадолго! Обычное дело!
Как только Собинов это произнес, снизу один за другим грохнули три или четыре - не до подсчетов было - одиночных выстрела, по звуку - револьверных. Не удержавшись, я разрядил в доски остатки диска. Уже не ожидая специального приказа, вниз ко мне спустилось трое бойцов, в темноте я не различал ни лиц, ни знаков на погонах. Только услышал где-то рядом приказ Собинова:
- Лезь наверх, Середа! Ты свое дело уже сделал, теперь мы!
Спорить расхотелось. В самом деле, с пустым диском мне здесь делать нечего. Поэтому, протиснувшись к лестнице, выбрался наверх, увидел полуторку возле забора, солдат во дворе, уже связанного Онищука на земле, подошел к своему мотоциклу, оперся на коляску, закурил.
С этого места и увидел, как энкаведисты вытащили из бункера того, кто там прятался.
Он был один. Раненый. Выпустил сначала весь магазин "шмайсера", потом - разрядил в доски револьвер.
Последнюю пулю бандеровец пустил себе в голову.
12
Ощущения победы у меня не было. Ни той ночью, когда бойцы вытащили труп того, кого я считал бандитом. Ни когда бандеровского приспешника, окровавленного Николая Онищука, избитого прямо в собственном дворе, забросили в кузов и повезли в район. Ни позднее, когда неожиданно увидел Данилу Червоного и все в моей голове запуталось окончательно.
Под утро той долгой ночи мы все остались там, откуда и начали, не приблизившись к Червоному ни на пядь. Арестованный Онищук упорно молчал. На самом деле он мог себе это позволить: пока он встречал нас посреди ночи во дворе, его жена, быстро собрав двоих детей, десятилетнего мальчика и восьмилетнюю девочку, сбежала через окно с тыльной стороны дома, а значит, за свою семью он не боялся.
Наверное, такие действия с самого начала были продуманными, никто ни с кем не спорил, женщина спасала детей, попрощавшись с мужем, которого - знала наверняка - больше не увидит. Взяв на себя командование, старший лейтенант Собинов приказал вечно перепуганному Пилипчуку составить список вероятных бандеровских пособников. Тот обмолвился: "Вы уж как хотите, пан-товарищ, только тут полсела таких!" На что Собинов категорично ответил: "Ну раз так, тогда возьмем наугад десяток заложников - не Онищук, так кто-нибудь другой расколется. А нет - всех в тюрьму, потом - по этапу на Колыму, берем еще десяток, желательно - женщин с детьми. Или женщин, чьи дети останутся одни: так больше эффекта".
- Иначе, Середа, эту фашистскую сволочь не удушить, - объяснил Собинов, когда мы рано утром завтракали, как водится, в доме Пилипчука. - Все они тут враги, только одни в лесах, другие - в своих хатах сидят. Не хочешь, чтобы шипели, плохо смотрели или стреляли в спину, - выжги вокруг себя все и всех. Мне здешнего уже - во! - Он резанул себя ладонью по горлу.
Я мог бы возразить: мне за то короткое время, что прослужил тут, показалось наоборот - земля горит у нас под ногами. И легче было выбить немцев из Киева, Кенигсберга или Варшавы, чем бандеровцев - из здешних лесов. Понимал я и без старшего лейтенанта МГБ Собинова, почему так: местное населения пока против советской власти, поэтому и поддерживает бандитов. Значит, агитаторы работают плохо, и, наверное, нужно усиливать именно такую работу, а не хватать местное население в заложники, особенно женщин и детей.
Однако тогда Собинову я не возражал: все доводы перечеркивал вытащенный из колодца труп Лизы Вороновой. Она приехала сюда учить детей, и за это ее убили. Раз так, возможно, Собинов дело говорит. А МГБ в целом выбрал и держит единственно правильную линию: кровь за кровь, смерть за смерть. К сожалению, это война, в которой мы тоже должны победить. Немцев в Берлине, в их логове задавили, неужели здесь обломаем зубы…
Но Собинову не удалось проявить активность в полной мере. Действительно, за день энкаведисты, "штырьки" и я вместе с ними перетрясли Ямки, кажется, от края до края, вдоль и поперек. Результат - обнаружили еще в двух домах пустые крыйивки, хозяев арестовали, прихватили еще нескольких подозрительных, тут уж "ястребки" постарались, да и сам поселковый председатель поучаствовал. Вот только именно в этих сведеньях я сомневался: Пилипчука в селе не любили, "ястребков" тоже не жаловали и не слишком признавали хотя бы небольшой властью, так что они могли вполне воспользоваться случаем и сводить под шумок облавы собственные счеты.
Однако довести дело до конца Собинову не дали: вечером пришло сообщение - бандеровцы отбили арестованных заложников в Паньках, еще одном из окрестных сел. Там также организовали облаву, задержанных грузили в две машины. Вот на эту самую колонну по пути в райцентр они и налетели. Теперь готовилась масштабная облава, потому что люди все же массово бежали кто куда, а на все это в МГБ не хватало сил. Поэтому взвод Собинова срочно сняли с Ямок и перебросили ближе к Панькам.