Аккуратно остриженные волнистые волосы – они были до того ровные, что казались ненастоящими. Мужчины любят сложные причёски, с косами, дредами и заколками, а это было вроде бы сложно, но скучно!
Юбка была обычного вида, но носил он её слишком высоко. Как будто надел её впервые! Диковинные сандалии – как на вестника, но шнуровка ниже, и с закрытыми носами.
Во всей его позе была странность, словно он прилежно учился правильно стоять и двигаться, но всё равно получалось фальшиво.
Только глаза у него были самые обыкновенные – карие, усталые.
Он наверняка понимал, что я могу подать сигнал, сообщить о нём. И он не знал, что делать.
А я думала о том, что безумцу должно быть всё равно, что я вестница, что с наследной правкой, что меня ни в коем случае нельзя задерживать, тем более обижать. Возможно, он и не знал, что значит белый цвет моей торбы и жёлто-красная накидка.
Но не походил он на безумца! При всех своих странностях, он казался неагрессивным человеком, который не желал ни с кем ссориться. И я была для него безоружным человеком, бегущим по своим делам.
Пробегая мимо, я вежливо кивнула ему, и он кивнул в ответ.
И потом – всё то время, пока я, не оборачиваясь, бежала до станции – я ждала камня в спину, копья или дротика. Хотя никакого оружия у него в руках точно не было!
О том, кого я видела, я так никому и не рассказала.
Вечером смотритель поздравил меня с благополучным продолжением Большого Маршрута.
На следующее утро сообщили, что злополучные охотницы вернулись в добром здравии и с хорошей добычей.
Ещё через три дня облава закончилась. Они так никого и не поймали, но вряд ли особо сожалели об этом. Жертв не было, ущерба тоже.
Странный Лишний как будто испарился: никто его больше не видел.
Теперь старейшины опишут его в хрониках. Со слов свидетелей расскажут о его чудном внешнем виде и необъяснимом поведении. Поделятся своими соображениями.
Когда-нибудь напишу о нём и я. Но не скоро.
Первое дело
Отброшенная сетка от насекомых зацепилась одним краем за косяк дверного проёма. Это Нойань выскочила из докторского дома – и повисла на шее старшей сестры.
– Уррря! – завопила она, как школьница из младшего круга, которая пришла первой на состязаниях. – Да-да-да-дааа!
Брунга ласково погладила её по спине и выразительно посмотрела на Емъека, ждавшего внизу у крыльца.
Когда их взгляды встретились – беременность Нойани была окончательно подтверждена, а значит, пора ему в дорогу, – Емъек внезапно осознал, почему он согласился задержаться в Туманных Вздыбях. Не из-за вздыбей, конечно. Не из-за нового для себя способа вязания. Не из-за лодыжки, которая ещё побаливала после вывиха. И даже не из-за возможности зачать ребёнка с милой девушкой.
Он просто хотел видеть её сестру Брунгу, которая была старше на пять лет, у которой уже было двое, и ей было достаточно. С Брунгой, которую звали как его мать, что сразу же определило их взаимоотношения и установило между ними непреодолимую преграду. Теперь же, два месяца спустя, Емъеку уже не казалось, что это важно.
А может, напротив, важно – ведь с Нойанью его ничто не отвлекало. С отношениями плохо то, что никогда не знаешь, что будет завтра. Не то, что с отцовством: сроки известны, правила понятны.
– Пошли отмечаться, – сказала старейшина, которая уже изучала знаки, нанесённые старой Ру.
Татуировки ей понравились. И руку она узнала. "Эту мастерицу ни с кем не спутать, – призналась она. – Ей уже за восемьдесят, а ни одной ошибки!"
Детские знаки на правом предплечье начинались со скромной отметки, которая выглядела как точка с крючком. Потом указывалось, доносила ли женщина ребёнка, как прошли роды, и как закончился первый год жизни нового человека – тогда татуировка принимала окончательный вид.
Это мог быть знак качества либо клеймо брака – не на самом мужчине, но на том его свойстве, которое дано природой, и относится скорее к стихиям, чем к личным умениям. Тем не менее, это было значимо… лет до сорока.
Старейшина хранила татуировочные иглы и тушь в мешочке, расшитом бисером и камешками. "Тоже красиво, но у нас лучше", – отметил Емъек, присев у стола и вытянув правую руку.
Начинался новый этап его путешествия, и от этого было немного печально. Как будто он навсегда терял прежнего себя – себя свободного. И одинокого.
Обновления догоняют странника в дороге – поэтому следующие два года он обязан извещать о своём маршруте. Это не сложно: просто оставить записку старейшинам, и они передадут с попутной вестницей. Просто как лишний груз в заплечной сумке.
Конечно, этим правилом можно пренебречь, но незаконченная детская татуировка выглядит подозрительно. Мало того, что вряд ли какая женщина тебя выберет, так ещё и старейшины будут донимать вопросами – такие у них обязанности.
…Обо всём этом Емъек вволю наслушался от Ру, пока она покрывала его кожу аккуратными и не лишёнными изящества знаками. Теперь же работа, которая принадлежала ей одной, становилась совместным произведением.
Получив татуировку, Емъек начал собираться. Проверил свою одежду и сумку, раздал одолженные вещи, убрался в гостевом доме, где жил вместе с Нойанью.
Теперь она вернулась в материнский дом. И будет там долго: основные опекуны у неё из родственников, как зачастую и бывает с первым ребёнком. Емъек вспомнил, как в детстве часто путался, кого называть "мамой" – Брунгу или её маму Тари – свою бабушку.
Последнюю ночь он провёл у ворот – в доме смотрителя, где собиралась молодёжь. Не так давно он здесь "показывал себя" и "присматривался" к Нойань. И это после дня совместных прогулок по окрестностям! Экзаменовали его всерьёз, но сама Нойань была равнодушна к мнению окружающих.
Всё стало ясно в тот момент, когда за ужином к Емъеку подсела Брунга и сказала: "Знаешь, а ты нравишься моей сестрёнке!" Он обернулся, следуя взглядом за её рукой, и увидел Нойань.
Неделя взаимного узнавания была чистой формальностью. Но Емъек бы точно не рискнул нарушить правила, да и для Нойани этот ребёнок должен был стать первым. Поэтому они послушно презентовали себя друг другу, терпеливо дожидаясь ночи, когда их оставят наедине.
…Теперь это прошлое. И оно постепенно отдалялось.
Слушая голоса новых друзей, Емъек уже представлял себя на дороге. И одновременно думал, как вернётся сюда – обязательно сделает круг, чтобы заглянуть в Туманные Вздыби года через три.
Нойань будет в порядке, и малыш, и Емъеку поставят все положенные татуировки. А если и нет – всё равно. Он обязательно привезёт подарки. И научит местных способу вязания откуда-нибудь с берегов Закатного моря.
Они опять соберутся все вместе, и он расскажет о том, где бывал, что видел… "Это и есть странствие!" – понял он и улыбнулся.
Брунга, которая была со всеми, улыбнулась в ответ.
Правильно. Сейчас он просто начинающий странник, мальчишка, который ничем себя не проявил и у которого всё впереди. А через несколько лет он вернётся по-настоящему повзрослевшим. И у него хватит решимости подойти к такой женщине…
Утром он поднялся пораньше, перекусил на кухне вместе с поваром – после работы у тётушки Айгань Емъек знал, во сколько разжигают печь… И наконец, вышел за ворота.
Светлело, всё вокруг казалось призрачным, словно проявляющимся из ночной тьмы. Как будто с рассветом каждый лист и каждая птица воссоздавались заново.
За дни, прожитые в деревне, он уже отвык от тишины и одиночества. Тем радостней ему становилось с каждым шагом. Он почти бежал.
Емъек торопился ещё и потому, что впереди было событие, по приятности превосходящее месяц отцовства. Там была развилка – и он ещё не решил, куда именно повернёт.
Конечно, общее направление было определено ещё в детстве: запад, киты и янтарь. Но он не собирался двигаться туда напрямик! Впереди лежало Горькое море, и Емъек никак не мог выбрать – обходить его по северному берегу или плыть на корабле. Оба варианта были равно притягательными.
Северный маршрут был древним, описанным сотни раз, но ведь для этого он и отправился в путь – чтобы увидеть всё собственными глазами. Если пересекать море, то можно пройти западным коридором, через Звёздные Окна. А можно подняться по Ымле и воспользоваться новым тоннелем, который начинался близ Солнечных Брызг и пронзал насквозь Юольские горы. В Солёных Колодцах не было ни одного рассказа об этой дороге, и побывать там первым – удовольствие не меньше…
На свете хватало чудес, на которые стоило посмотреть!
Те же Вздыби, давшие название деревне.
Издалека это просто широкая болотистая низина, прикрытая туманом, который никогда не рассеивался. Но если подойти ближе и спуститься туда, то окажется, что на дне низины теснятся то ли кочки, то ли бугорки. Вздыби. Они мягкие снаружи, скрыты толстой коркой из старых лишайников, переплетениями корешков и грибными наростами. Даже если с размаху приложиться, не больно – Емъек лично проверил!
В сезон там собирали ягоды. И ребятня играла в прятки, хотя им запрещали…
Некоторые вздыби были как маленькие отвесные утёсики, другие – как спины неведомых рыб. "Или плавники дельфинов", – сказал Емъек, когда увидел их в первый раз.
Разной формы и высоты, стоящие впритык друг к другу или на отдалении, они были непонятного происхождения. Если долго пробивать корку, можно докопаться до чего-то твёрдого. Но на ощупь непонятно, что это. А огонь в тумане помогает мало.
…И таких странностей – чуть ли не у каждой деревни. Не у всех такие грандиозные как Белая Гора или, например, Великая Стена как в родных Солёных Колодцах. Но посмотреть стоит!
Емъек прибавил шаг – и вдруг услышал слева какие-то звуки. Шорох, и звон, и как будто кто-то говорит. Лес был тёмный, пугающий. Но нельзя же не проверить, что там! Вздохнув, Емъек свернул в придорожную траву и углубился в пролесок.
На пути то и дело возникали кусты и молоденькие деревца – только берегись! Емъек получил пару царапин и едва не споткнулся. Ещё несколько шагов вслепую – и вот он приблизился к источнику подозрительного шума.
Сначала он увидел человеческую фигуру. Со спины не узнал, кто это, но когда стоявший обернулся, Емъек облегчённо выдохнул. Это был молодой смотритель, младше его, совсем юноша. Емъек сталкивался с ним в деревне.
– Ну, что мне делать-то, а? – у смотрителя по щекам катились слёзы, он то и дело шмыгал носом и жалобно улыбался, сдерживая рыдания. – Что делать? – и он указал на причину своих затруднений.
В силок – поставленный, судя по размеру сетки и креплению, на мелкую обезьяну – попалось что-то настолько странное, что Емъек какое-то время тупил, как над сложным вязанием.
Это было похоже на приплюснутый с боков шар. С осиными крыльями, но их было больше, чем у осы. И двумя большими выпуклыми глазами, разнесёнными по противоположным сторонам туловища.
В какой-то момент шар вывернулся сам из себя – и стал напоминать птичий скелет. А потом снова обернулся шаром.
В сумраке было не понять, какого он цвета. Иногда он позвенькивал. И вонял… Емъек долго перебирал в памяти известные запахи. Самым близким оказалась кислота, которую выделяла Стена, чтобы избавиться от затвердевших наростов.
"Шар" запутался в сети, но сохранял подвижность – пытался вырваться. Было боязно брать его в руки. Бросить – неправильно. Тем более смотрителям: их обязанность – следить за порядком у дороги. И отлавливать всё, что можно поймать и что может быть опасным. Или прогонять прочь. А тут как поступить?
– Что же делать? Что же делать? – повторял как заведённый бедный юноша.
Наверное, впервые в жизни Емъек почувствовал себя по-настоящему взрослым. Он всегда был самым младшим в компании. А старшие говорили…
Они часто говорили:
– Если не знаешь, что делать, первым делом поссы, – повторил Емъек.
Он приподнял передний запáх своей юбки, вытащил член и начал поливать странный "шар" мочой.
Запас был достаточный: за завтраком повар без устали подливал ему вкусного душистого чая – хвастался перед знатоком!
Вообще-то в Солёных Колодцах этой поговорке следовали иначе. Никто, разумеется, не мочился там, где возникла проблема! Шли к Стене – было одно место. И пока поливали её, соревнуясь, кто выше, решение как-то само собой находилось.
Емъек вспомнил, как это происходило, и захохотал.
Смотритель тоже засмеялся – и присоединился к орошению.
Моча оказалась для шара смертельной: судорожно дёрнувшись, он перестал звенеть и шевелиться. Замер на земле, затих. И вскоре почернел и завонял чем-то горелым.
– Я посторожу, а ты сгоняй, позови, кого надо, – сказал Емъек.
– Спасибо, брат! – и смотритель исчез.
Емъек смотрел на диковинную добычу и думал, что первый подарок для нового человека готов. Ведь это же так приятно, когда твоего отца описывают как, ну, не героя, но смелого и находчивого. Да и Брунга теперь узнает, какой он из себя!
"Здорово получилось!" – подумал Емъек, улыбаясь. Светлело, и теперь было видно, как сильно обуглился "шар". Определённо, сдох!
И вдруг пугающая мысль стёрла улыбку Емъека.
"А если родится девочка? Девочки так не умеют! Вдруг ей будет обидно?"
Восемь чёрных поросят
"Хоть на улицу не выходи", – подумала я, заметив поросёнка у нижней ступеньки крыльца.
За последние дни эта мысль успела стать привычной. Что неимоверно раздражало: такое становится привычным!
Поросёнок был знакомый – его она разукрасила первым. Весь в распустившихся орхидеях, бутонах, листиках и завитушках. На чёрной поросячьей коже белые и красные татуировки смотрелись приятно, не поспоришь. И нанесены они были с бесспорным мастерством: хрюшка подросла, шкура растянулась, но узора это ничуть не испортило… И это бесило по-настоящему!
"Попадётся под ноги – пну", – решила я и начала спускаться.
Но не зря свиней считают умными: когда я оказалась внизу, поросёнка и след простыл.
Злости во мне было так много, что я постояла, держась за перила, пока голова не очистилась. Думать следовало о приятном. Например, что урожай богатый, что его успели убрать, что заготовленного хватит при самом неудачном раскладе, и ещё на торговлю останется.
Перед сезоном дождей планируют на год вперёд. Ничего нельзя упустить, обо всём следует позаботиться! И надо же такому случиться, чтобы в самый разгар приготовлений явилась эта… эта…
Даже мысленно у меня не получалось придумать достойного определения для новенькой. Просто "новенькой" называть её тоже не хотелось. Это прозвище для человека, который пришёл, чтобы остаться. Для того, кого приняли. А я не хотела принимать её и признавать.
Впрочем, это моё личное мнение. Как старейшина, я сделала всё, что полагалось делать в подобных случаях: выслушала и распорядилась.
Птеша из Высокого Брода была обычной – так мне показалось вначале. Она хотела переселиться в Солёные Колодцы. Я не стала спрашивать, почему именно к нам. На таком вопросе человек всегда врёт. Захотела – ну, так добро пожаловать.
Детей у неё не было и быть не могло, сколько она ни пыталась. Потому и ушла из родной деревни – не первый такой случай на моей памяти.
Но никогда такого не было, чтобы женщина, которой врачи вынесли печальный приговор, лично разыскала всех несостоявшихся отцов и проследила – а в половине случаев своей рукой поставила уточнение, что на них вины нет.
Это всегда делают старейшины. Никому в голову не придёт вмешивать женщину: у неё и так хватает забот! А чтоб сама…
На этом странности не кончились.
Разобравшись с мужчинами, чудная Птеша занялась женщинами. Ну, и мужчинами заодно. Кто к доктору приходил, за тем и ухаживала. И доучилась до лекарки: экзамен сдала троим. Их я знала, как и их подписи.
Казалось бы, выучилась – лечи. Хочешь, странствуй, хочешь, осядь где, везде тебе будут рады. Так нет – оставив врачевание, Птеша устроилась ученицей к татуировщику! Причём ученичество было формальностью – она была одарённой самоучкой, с юности практиковалась, и всего за год заслужила сертификат на плечо.
Слушая об этом, я даже губу прикусила, чтобы не спросить, чего не следует. Но не моя забота – лезть к человеку с вопросами о его судьбе. Я – старейшина, мои обязанности – выяснить, каким делом хочет заниматься новоприбывшая, каким может, а каким не сможет никогда.
– Я пока осмотрюсь, – сказала Птеша, – свинок своих повыращиваю.
Половину тележки, в которой она везла своё барахло, занимали чёрные юркие поросята. "Зачем она их волокла в такую даль?" – удивилась я тогда. Но смолчала. И отдала ей дом, который раньше принадлежал Тари, матери Брунги. Жить в нём никто не собирался, хотели определить его под гостевые, но всё сомневались, уж больно крепкая у него была пристройка под хлев. Гостям такое ни к чему – в таком доме надо жить.
И теперь в нём поселилась проклятая Птеша со своими поросятами.
Когда я увидела первого, в цветочках, то ещё ничего не поняла. Не до того мне было – как раз убирали с просушки фасоль и спешили управиться до того, как привезут тыквы.
Уже на втором поросёнке всё стало ясно. Я застыла посреди улицы как громом поражённая. И так захотелось пойти к этой наглой Птеше и всё ей там разнести, что я чуть не заплакала от бессилия!
Чёрная поросячья кожа была покрыта аббревиатурами, означавшими "Солёные Колодцы" – именно такой знак накалывали всем, кто стал достаточно взрослый, чтоб в одиночку пойти к соседям. Я сама татуировала эту метку, наверное, сотню раз!
Мало того, Птеша изобразила его разными способами, крупным шрифтом и самым малюсеньким, белой тушью, красной, жёлтой и синей. И даже дорогущей пурпурной.
Стиснув кулаки, я двинулась дальше по улице.
"Ты видела? И как тебе?" – спрашивали меня в тот день и назавтра. И каждый раз я отделывалась скупым: "Хорошо".
Никогда я не представляла, что доживу до такого! Со всем можно справиться: с болезнями, с полчищами змей, с бешеными обезьянами и с фантазиями Инкрис Даат. А такое как вынести?
Одно хорошо: у меня накопилось столько дел, что мучиться было некогда. И лишь вечерами, лёжа в постели, я вспоминала об оскорблении и гадала, почти со страхом – вот, до чего она меня довела! – что же проклятая Птеша изобразит на следующем поросёнке?
В третий раз она, определённо, хотела довести меня до сердечного приступа. Это опять была каллиграфия – видимо, на тот случай, если я чего-то недопоняла. А стиль был единый – "паутинка", как его называют в прописях. Самый сложный и самый красивый. И один цвет: красный. Чёрную гладкую шкурку поросёнка украшали цитаты из Утерянных Хроник.
Переписыванием этих цитат занимаются все, кого обучают письму, и не важно, на бумаге предстоит работать или на коже. Школьники первого круга каждый год соревнуются, кто изобразит ровнее. Готова поспорить, что Птеша брала первые призы.