Понсон дю Террайль
Клуб червонных валетов
(Полные похождения Рокамболя-3)
I
Однажды вечером по дороге в Ниверне ехала почтовая коляска.
Это было осенью, то есть, вернее, в конце октября 1849 года.
В этой коляске, верх которой был опущен, сидели мужчина и дама и между ними помещался прехорошенький четырехлетний ребенок.
Господину было не больше тридцати семи или восьми лет. Он был высокого роста, брюнет с голубыми глазами.
Женщине могло быть не больше двадцати пяти лет, она была блондинка с выразительным и привлекательным взглядом, хотя во взгляде ее больших черных глаз проглядывало как будто затаенное горе.
Сзади их коляски помещались два лакея.
Эти путешественники были не кто иные, как граф и графиня де Кергац, возвращавшиеся из Италии в свое прелестное имение Магни, где они хотели провести остаток осени, чтобы вернуться в Париж не раньше как в половине декабря.
Граф и графиня уехали из Парижа через неделю после их свадьбы и провели медовый месяц в Италии, на берегу Средиземного моря, в прелестной вилле, которую граф купил в окрестностях Палермо.
После этого они возвратились опять в Париж и поместились в отеле графа, в улице св. Екатерины.
Но перемена воздуха подействовала так губительно на здоровье Жанны де Кергац, что граф, опасаясь за ее жизнь, тотчас же вернулся опять в талию, где и прожил с лишком три года.
Но, наконец, они вспомнили и о своей родной Франции; желание увидеть старые родные места заставило их решиться вернуться домой.
Они доплыли на пароходе до Неаполя, проехали всю Италию, побывали в Риме, Венеции и Флоренции и возвратились во Францию через Варнский департамент - эту миниатюрную Италию. Через две недели после этого мы уже встречаем их в почтовой коляске на дороге в Ниверне, в нескольких часах езды от замка де Магни, который был куплен графом де Кергацем года три тому назад, то есть до вторичной поездки в Италию.
- Жанна, моя милая, - говорил Арман, играя белокурыми волосами маленького Гонтрана, - тебе не жалко теперь нашей виллы в Палермо, этой обетованной земли?
- О, нет! - ответила Жанна, - для меня будет везде обетованная земля, где ты будешь со мной.
Ангел мой, - говорил Арман, я так счастлив с тобой, что бог, может быть, лишит меня даже части рая.
- Если ты хочешь, друг мой, - добавил он, - то мы проведем всю осень в Магни и вернемся в Париж только в январе.
- О, как бы я хотела этого, этот город так черен… и наводит на столько ужасных воспоминаний.
Арман вздрогнул.
Бедная моя Жанна, - проговорил ласково граф, - я вижу то беспокойство, которое проглядывает теперь в твоих глазах, и я понимаю тебя.
- Нет, Арман, ты ошибаешься. Но знаешь, счастье так подозрительно и беспокойно.
И при этих словах она ласково, но как-то грустно посмотрела на Армана.
- Так как, - продолжал граф, - даже и в Палермо у тебя не раз срывалось с языка одно роковое и проклятое имя.
- Андреа, - прошептала в сильном волнении молодая женщина.
- Да, Андреа. Помнишь, как я часто повторял: "Я боюсь адских замыслов этого человека". Мне кажется, что наше счастье преследует его, как угрызение совести. Боже! Если бы он знал, что мы здесь.
- Да, - прошептала графиня, - я говорила тебе это, мой милый Арман, но я была тогда в каком-то сумасшествии, забывая, как ты благороден и силен. С тобой я могу жить повсюду, не опасаясь ничего.
- Ты права, дитя мое, - ответил ей растроганный граф. - Я силен, чтобы защитить тебя, силен потому, что бог со мной и назначил меня твоим покровителем.
Жанна бросила на своего мужа взгляд глубокой надежды, доверия и любви.
- Я очень хорошо знаю, - продолжал Арман, - что Андреа принадлежит к числу тех людей, к счастью, очень редких в настоящее время, которые подняли знамя зла на нашей земле. Знаю также и то, что его адский гений долго не унимался в борьбе со мной и что эта борьба была ужасна и жестока, но, успокойся, дитя мое, наступил час, когда и этот демон осознал, что его борьба бессильна, и этот-то час наступил уже давно для Андреа, и он оставил нас в покое, не думая больше преследовать нас.
Арман вздрогнул и опять продолжал:
- На другой день после нашей свадьбы, мой дорогой ангел, я послал этому недостойному брату через Леона Роллана двести тысяч франков, приглашая его оставить Францию и уехать в Америку, где все могло Постепенно забыться и он мог раскаяться. Не знаю, озарил ли господь бог светом душу этого человека, но, по крайней мере, моя полиция, которую я вверил на время моего отсутствия Фернану Роше, эта полиция может подтвердить, что Андреа выехал из Франции и не возвращался больше назад. Кто знает, может быть, он и умер.
- Арман, - прошептала молодая женщина, - к чему делать подобные предположения?
Вместо ответа граф нежно поцеловал ее в лоб.
- Но к чему, - продолжал он, - вспоминать о старом горе. Будем жить счастливо, заботясь о своем ребенке, помогая бедным и утешая их, насколько возможно.
Коляска продолжала быстро катиться вперед и вперед, когда вдруг ямщик громко и грубо крикнул кому-то: "Берегись!"
Этот крик невольно заставил молодых супругов прекратить их разговор и посмотреть на ту личность, из-за которой это произошло.
Посередине дороги лежал неподвижно какой-то оборванный человек.
- Берегись, пошел! - повторил ямщик.
Но он не двигался, хотя передние лошади были всего в нескольких шагах от него.
Ямщик крикнул еще, но, видя, что человек не. поднимается, он остановил лошадей и сошел с козел.
- Верно, пьяный, - заметил де Кергац и, обратившись к своим лакеям, приказал одному из них посмотреть, чтобы человеку не сделали какого-нибудь[ зла.
Лакей соскочил с заднего сиденья и подбежал к лежавшему.
Это был нищий, весь в рубище, он был без чувств.
- Бедняга! - прошептала графиня, между тем как у ней на глазах показались слезы, - может быть, он упал от истощения и голода.
- Поскорей, Франсуа, достаньте из корзинки бутылку малаги и что-нибудь из кушанья.
Арман вышел из коляски и подбежал к нищему.
Он был почти молодой человек, хотя на его лице уже ясно отпечатались глубокие следы горя и лишений.
Граф нагнулся к нему, заглянул в его лицо и невольно вскрикнул:
- Боже! Какое ужасное сходство с Андреа!
Госпожа де Кергац подошла к нему и, взглянув на лицо лежавшего, подобно графу, не могла заглушить в себе крик удивления, смешанного с ужасом.
- Андреа! - прошептала она.
Хотя между тем было почти невероятно, чтобы сэр Вильямс - этот элегантный молодой человек - мог дойти до такого ужасного положения и бродить по дорогам в почти раздетом виде и без обуви.
Но как бы то ни было, если даже это был и он, то лицо этого человека ясно говорила, сколько он вынес страданий и горя.
А между тем, это были его черты, его рост, его волосы.
Лакеи подняли этого человека, а Арман дал ему понюхать спирту.
Многих хлопот стоило привести этого бедняка в чувство. Наконец, он вздохнул и пробормотал несколько непонятных слов.
- Было очень жарко… я был очень голоден… я не знаю, что произошло, но я упал…
Говоря таким образом, нищий бессмысленно оглядывался по сторонам.
Но вдруг он взглянул на Армана, задрожал и, сделав несколько усилий, хотел вырваться у поддерживавших его лакеев и бежать.
Но его ноги были распухшими от долгой ходьбы, и он не был в состоянии сделать даже двух шагов.
- Андреа! - вскрикнул Арман, - Андреа, ты ли это?
- Андреа? - повторил нищий глухим голосом, - зачем вы мне говорите об Андреа? Он умер. Я его не знаю. Меня зовут Жером, нищий.
И при этом все его члены дрожали. Но силы изменили ему опять, и он снова упал в обморок.
- Это мой брат! - проговорил граф, который уже при одном виде его в таком ужасном и жалком положении простил ему мгновенно все те преступления, которые он сделал против графа и его жены.
- Твой брат, - повторила графиня де Кергац, и ею овладело то состояние, в котором находился Арман.
Нищего перенесли в коляску, и граф крикнул ямщику:
- До Магни остается всего три лье - хоть убей лошадей, а доезжай до этого замка в три четверти часа.
Ямщик ударил по лошадям, и коляска понеслась быстрее молнии.
Когда через некоторое время после этого нищий открыл свои глаза, он находился уже не на большой дороге, но в постели, стоявшей в обширной и хорошо меблированной спальне.
Около него сидели мужчина и женщина и внимательно слушали, что говорил низенький человек - доктор.
- Эта продолжительная бесчувственность, - говорил врач, - происходит от чрезмерного изнурения организма голодом, сопряженным с громадными переходами. Вы видите - ноги распухли. Он сделал со вчерашнего дня, вероятно, не менее двадцати лье.
- Андреа, - прошептал де Кергац, нагибаясь к нищему, - ты здесь у меня… у своего брата… у себя.
Андреа, так как это был действительно он, продолжал смотреть на него испуганным взором. Судя по выражению его лица, можно было подумать, - что он видит какое-нибудь ужасное видение, которое тщетно желает прогнать от себя.
- Брат, - повторил де Кергац растроганным ласковым голосом, - брат, ты ли это?
- Нет, нет, - бормотал он, - я не Андреа, я нищий, у которого нет ни родных, ни крова. Человек, которого преследует страшная судьба и которого постоянно мучают угрызения совести. Я один из тех великих преступников, которые добровольно приняли на себя обет скитаться всю жизнь.
Граф де Кергац радостно вскрикнул.
- О, брат! - прошептал он, - наконец-то ты раскаялся.
И при этих словах он сделал знак рукой. Жанна поняла его и вышла вместе с доктором. Когда Арман остался один с виконтом Андреа, он взял его за руку и сказал:
- Мы дети одной матери, и если ты искренне раскаялся…
- Наша мать… - прервал его глухим голосом Андреа. - Я был ее палачом, - и затем добавил:
- Брат, когда я отдохну немного и когда мои распухшие ноги позволят мне продолжать мой путь, ты мне позволишь, конечно, опять идти. Кусок хлеба и стакан воды - вот все, что мне нужно. Нищему Жерому ничего больше не нужно.
- Боже! - прошептал граф де Кергац, сердце которого болезненно сжималось при виде его. - До какого ужасного, брат, ты дошел положения?
- До добровольной нищеты, - ответил ему тихо Андреа. - Раз раскаяние осенило мою душу, и я решился искупить все мои преступления.
Я не растратил те двести тысяч франков, которые получил от тебя, но положил их в нью-йоркский банк, а проценты с этого капитала поступают ежегодно в кассу для бедных и больных. Я теперь не нуждаюсь ни в чем. Я посвятил себя хождению по миру и прошению милостыни. Я ночую обыкновенно в конюшнях или просто где-нибудь около дороги. Может быть, когда-нибудь в будущем бог, которому я молюсь и день и ночь, смилуется надо мной и простит меня.
- Аминь! - прервал его граф. - Во имя великого бога, я прощаю тебя, брат!
И, обняв Андреа, он добавил:
- Мой возлюбленный брат, хочешь ли ты жить вместе со мной, не как мошенник или преступник, но как мой друг, мой равный - сын моей матери, как заблудившийся грешник, для которого, после его раскаяния, открылись объятия всех? Оставайся, брат, между мной, моей женой и ребенком ты будешь счастлив, так как ты прощен!
Через два месяца после этой сцены мы встречаемся с графом Арманом и его женой во время их разговора в маленьком кабинете их старого отеля в улице св. Екатерины в Париже. Это было в начале января, часов в десять утра.
- Мое милое дитя, - говорил граф, - я был вполне счастлив твоей любовью ко мне, но теперь я положительно счастливейший человек во всем мире с тех пор, как раскаяние моего дорогого брата возвратило нам его.
- О, - возразила Жанна, - бог велик и добр, и он настолько смилостивился над ним, что он сделался теперь человеком святой жизни.
- Бедный Андреа, - прошептал граф, - какую примерную он ведет теперь жизнь. Какое раскаяние! Моя милая Жанна, я открою тебе ужасную тайну, и ты увидишь, насколько он изменился.
- Боже! Что же это еще? - спросила она с беспокойством.
- Ты ведь знаешь, на каких условиях Андреа поселился у нас, то есть он по наружности только живет нашей жизнью, на самом же деле он занимает маленькую холодную комнатку на чердаке, проводит все свое время в посте и молитвах и не позволяет себе никогда ни малейшей прихоти, ни излишества.
- И, - добавила Жанна, - молится ежедневно с раннего утра до десяти часов.
- Это все еще пустяки, - перебил ее снова граф, - ты не знаешь, дитя мое, самого главного.
- Я знаю, - возразила Жанна де Кергац, - что нам стоило громадного труда и усиленных убеждений, чтобы удержать его от поступления в монастырь. Я знаю даже и то, что он ежедневно в десять часов утра уходит из отеля в улицу Коломбьер, где под скромным именем Андре Тиссо занимается в каком-то коммерческом доме перепиской бумаг, просиживая за этим делом до шести часов вечера и получая за свой труд скромное вознаграждение в сто франков в месяц.
- И он вынудил меня брать с него ежемесячно восемьдесят франков, - добавил Арман.
- Такое раскаяние, такое самоуничижение, такая примерная жизнь, - пробормотала Жанна в восхищении, - должны быть угодны богу, и я уверена, что он уже давно прощен.
- О, это все еще пустяки, мои друг, - продолжал граф, - если бы ты знала…
- Да говорите же, - возразила Жанна, - говорите, Арман, я хочу все знать.
- Андреа носит на себе власяницу, и все его тело представляет из себя сплошную рану.
Госпожа де Кергац вскрикнула.
- Это ужасно! - сказала она. - Это ужасно! Но как ты…
- Узнал, ты хочешь сказать?
- Да, - ответила графиня, кивая утвердительно головой.
- Сегодня ночью я долго не спал, занимаясь с Фернаном Роше и Леоном Ролланом. Они ушли от меня в два часа ночи. Еще за обедом я заметил, что Андреа был очень бледен, да к тому же и он сам жаловался на свое нездоровье. Итак, беспокоясь об нем целый вечер, я вздумал ночью навестить его. Ты ведь знаешь, что он сделал распоряжение, чтобы в его комнату никогда не входили слуги, так как он уверял, что делает это для того, чтобы самому убирать ее и делать себе постель. Но сегодня ночью я убедился, что ему незачем было делать постель, которая оставалась всегда нетронутой, - Андреа спал на голом холодном полу, не покрываясь ничем, кроме своей власяницы.
- Боже! - вскричала графиня, - и это в январе месяце!
- Он убьет себя, - проговорил, глубоко вздыхая, граф. - Я поднялся осторожно по лестнице и подошел к его двери. Постучав в нее и не получив никакого ответа, я приотворил ее и вошел в его комнату, и какую же ужасную картину я увидел перед собой: Андреа лежал на полу, около него горела свеча, а рядом с ней открытый том сочинений св. Августина. Несчастный от сильной усталости заснул, читая книгу. Тогда-то я увидел, что вся его спина и грудь были исцарапаны до крови ужасной власяницей. Ив эту минуту я понял, почему иное неловкое движение заставляло не раз бледнеть его лицо и проявлять на нем следы мучений.
- Арман, - прервала его госпожа де Кергац, - мы должны употребить все усилия, чтобы убедить его перестать терзать себя. Вы должны поговорить об нем со священником церкви св. Лаврентия, которого он избрал своим духовником.
Граф опустил голову.
- Андреа непоколебим, - прошептал он, - и я опасаюсь, что он погибнет под тяжестью этих добровольных испытаний. Он ужасно похудел и побледнел, он спит только тогда, когда усталость и утомление сбивают его с ног. Андреа необходим свежий воздух, деятельность и разнообразие. Я бы хотел убедить его сделать какое-нибудь путешествие. Но, увы! он мне, наверно, откажет в этом, и кто знает, а может быть, и уедет от нас.
- О, этого не будет! - вскричала Жанна. - Этот дорогой для нас раскаявшийся грешник… Постой, Арман, хочешь ли ты, чтобы я доказала ему, что провидение вполне удовлетворено, о, ты увидишь, мой дорогой Арман, как я буду красноречива и убедительна. Я должна его убедить!
- Послушай меня, - сказал граф, - у меня есть превосходная мысль для того, чтобы вырвать его из этого губительного состояния.
- В самом деле? - заметила радостно графиня.
- Увидишь, моя милочка.
И граф де Кергац задумался.
- Ты знаешь, - начал он, немного погодя, - что во время моего отсутствия Фернан Роше и Леон Роллан с помощью сестры Луизы помогли многим бедным. Фернан Роше и его молодая жена, которая в настоящее время патронесса новой церкви Сент-Винцент де Поль, заботилась о тех несчастных, которых обыкновенно называют позолоченной нищетой, то есть о бедных чиновниках, получающих крошечное жалованье, на которое им невозможно прокормить своих громадных семейств. Леон Роллан и его прелестная и добродетельная жена занимались предместьем св. Антония - местностью самой обширной и самой бедной в Париже.
У Леона громадная мебельная мастерская, в которой работает больше двухсот бедняков, а Вишня открыла модный магазин, где занимается множество молодых сироток, которые бы, наверное, погрязли в пороке, если бы только они были оставлены на произвол судьбы. И наконец, госпожа Шармэ выбрала для себя ту часть Парижа, где она когда-то была известна под именем Баккара.
- Я все это знаю, мой друг, - заметила графиня.
- Итак, бедные и несчастные, - продолжал де Кергац, - ничего не потерпели от моего отсутствия. Но этим еще не все было наполнено. Если деяния добра шли своею дорогой, то деяния справедливости и правосудия не подвигались вперед.
- Что ты этим хочешь сказать? - прервала его графиня.
- Слушай, Жанна, слушай меня! - Граф продолжал:
- Однажды вечером, или лучше сказать - ночью, лет десять тому назад на террасе одного из громадных домов Парижа встретились два человека. Оба они смотрели с высоты на обширный Париж, кипящий карнавалом. Один из них громко крикнул: "Вот обширное поле сражения для того, кто может иметь достаточно золота к услугам зла. Видите вы этот необъятный город - в нем для человека, располагающего свободными капиталами, найдется множество невинных девушек, продажных душ, мошенников, убийц и т. д. Вот великое и приятное наслаждение". И этот человек смеялся, говоря эти слова. Можно было подумать, что это был сам сатана или Дон-Жуан, отживший свой век и начинающий новую жизнь.
- Итак, - окончил граф, - человек, который говорил таким образом, был Андреа, а другой - я.
Но ты знаешь, в чем заключалась борьба зла и добра и как зло было побеждено. Но ведь Андреа не был единственным представителем зла. Париж вмещает еще массы подобных ему. О! сколько еще виновных достойны наказания, и сколько жертв, которых нужно отнять у них.
Госпожа де Кергац внимательно слушала.
- Я понимаю тебя, - проговорила она наконец. - Ты хочешь возложить на раскаявшегося Андреа отыскание и предотвращение преступлений.
- Ты отгадала, мое дитя, может быть, хоть это занятие в пользу добродетели развлечет его.
- Мне кажется тоже, - ответила госпожа де Кергац. В это время внизу у швейцара раздался звонок.
- Вот и донесения моих агентов, той полиции, которую я держу от себя. Люди, служащие у меня, преданы мне, усердны. Но им необходим руководитель и наставник.