– Тогда, может быть, мы будем говорить об охоте на тех диковинных зверей, из клыков которых сделаны эти фигуры? – передвигая вперед пешку, с невинным видом спросил настоятель. – Мне рассказывали, что это забавное зрелище…
– Увы, ваше преподобие, то, о чем пойдет речь, не имеет, на мой взгляд, выгод ни для одной из сторон…
– Будьте любезны объяснить…
– Ах, падре, падре! Вы же все прекрасно понимаете… – рука Хлебникова со слоном зависла в воздухе. – Меня беспокоит охота не на слонов, а на людей…
– На язычников?.. Дорогой друг, неужели вы верите слухам, что мы ловим краснокожих?
– Вот именно… И оба мы знаем, что слухи сии – вовсе не слухи! Разве я не прав, падре?
– Ну, право же, сеньор Хлебников, что вы принимаете все это так близко к сердцу? Дикари есть дикари. Сугубо для их же блага мы вытягиваем краснокожих из звериных нор, приводим их в лоно святой церкви… Кстати, вам скоро будет шах, мой дорогой друг…
– Благодарю вас за подсказку, падре, но я вижу… И все же вы уклонились от прямого ответа, святой отец: это ваши люди охотились на индейцев возле Росса?
– А что из того, если это так? – улыбка тут же сошла с лица Альтамиро. Сейчас перед Хлебниковым сидел конкистадор, готовый взяться за оружие. Но это продолжалось всего мгновение. Дипломат в падре одержал верх над солдатом. – Я пошутил, мой друг… Это все слова. А слово к делу не пришьешь. Ведь так говорят у вас, русских?.. А вот тут мы съедим у вас вашего слона… – черный конь, вынырнув из-за строя своих пешек, сделал выпад в сторону шахматного войска Хлебникова, и поверженный белый слон перекочевал на столик рядом с падре. А тот уже совсем миролюбиво закончил свою тираду: – Что же относительно краснокожих, так поверьте, сие – одно недоразумение…
– И все же не могу не заметить, что подобные недоразумения могут серьезно осложнить наши отношения и помешать той дружбе, коей, я надеюсь, мы оба дорожим… – осторожно заметил гость, совершая рокировку. – А между тем у меня к вам деловое предложение…
– Какое, мой друг?
– Вы как-то обмолвились, святой отец, о новых колоколах для миссии…
– Да, наши колокола давно нуждаются в замене… Так что вы предлагаете?
– Для начала угроза вашей королеве, падре… Я купец, ваше преподобие, и привык поступать так, чтобы узы дружбы не мешали, а, напротив, способствовали осуществлению коммерческих интересов… Исходя из этого, предлагаю сделку. Выгодную сделку, падре.
– Я готов вас выслушать, мой друг, – лицо падре снова приобрело непроницаемое выражение.
– Мы готовы отлить вам два колокола и доставить их в миссию бесплатно, только при одном условии… Если вы поможете вернуть нам индейцев, что были захвачены на днях. Я думаю, они стоят гораздо меньше, чем два первоклассных медных колокола?
– Вы, русские, не перестаете удивлять меня! – усмехнулся настоятель. – Печетесь о каких-то варварах больше, нежели о себе самих… Удивительный народ!
– Значит, по рукам?
– Ну-ну, не будем торопиться, мой друг… Партия еще не доиграна, – падре окинул взглядом фигуры и задумался. Сделать ход он так и не успел – в дверь громко постучали.
– ¿Qué quieres, hombre? – спросил Альтамиро.
Из-за двери раздался голос сержанта Кастеларо:
– Сеньор настоятель, у нас новые гости! Просят вашего разрешения зайти в миссию…
– Кто они?
– Не знаю, сеньор настоятель, но один из них назвался капитаном доном Аргуэлло…
– Так отпирай ворота! Я сейчас выйду…
Выйдя во двор миссии, Альтамиро и Хлебников оказались перед большим отрядом вооруженных людей, лица которых в темноте были неразличимы. Когда караульные принесли факелы и осветили предводителей отряда, то настоятель и его гость увидели упомянутого сержантом капитана Луиса Аргуэлло, а рядом с ним тех, с кем никак не ожидали встретиться здесь в такой час – своих общих знакомых, офицеров с фрегата "Крейсер": лейтенанта Завалишина и мичмана Нахимова.
5
Тихо потрескивает масло в лампадке. Чадит фитилек. Огонь отбрасывает на потолок кельи причудливые тени. Но тот, кто стоит на коленях и истово молится Богу, не видит этого.
Черная повязка на лице монаха от поклонов съехала в сторону, обнажив шрамы на месте глазниц. Седые космы разметались, создавая вокруг головы белый нимб. И только рыжеватые волосы на тыльной стороне ладоней свидетельствуют, что некогда шевелюра старца имела огненный цвет.
– Господи, я – великий грешник… – бормочет молящийся. – Много зла сделал в жизни… Прости меня, прими мое покаяние… Истинно говорю Тебе: рад бы помереть, но душу до срока не выплюнешь…
Да, не зря говорят, что глаза – зеркало души. Заглянешь в них: все, что таит в себе их обладатель, откроется. Те, кто когда-то смотрел в глаза этого человека, не находили в них ничего, кроме холода и презрения к миру. Может быть, за это индейцы и прозвали его Рыбьим Глазом… Теперь у Рыбьего глаза нет ни глаз, ни прежнего имени – Генри Барбер, наводившего когда-то ужас на все американское побережье Великого океана. Знаменитый пират, капитан шхуны "Юникорн", нынче просто слепой и немощный старик. Монах-францисканец под именем падре Томас, пытающийся объясниться со Всевышним, в само существование которого он столько лет не хотел верить. Да и как можно было веровать в святость, если в жизни тебя окружали одни алчность да пороки, если самые отъявленные подонки ходили у тебя в друзьях, если ты и сам был таким же, как они, – с руками по локоть в крови… Господь и тогда давал тебе шанс стать другим, проявить милосердие к пленникам, полюбить кого-нибудь по-настоящему… Но нет, ты не слышал голоса Провидения и не щадил никого: ни крохотных младенцев, которых потехи ради скармливал акулам, ни холеных красавиц, которых отдавал на растерзание команде, а после вспарывал им животы… Можно ли после этого ждать прощения на Страшном суде? Ждет ли его старый слепец, проводящий ночи напролет в молитвах Господу? Оказывается, ждет. Потому что человеку, каким бы он ни был, нельзя без надежды…
Хотя скажи об этом кто-то сэру Генри еще лет пять-шесть назад, качался бы смельчак на рее, ибо, как рассуждал в ту пору Барбер, только виселица и могла приблизить его парней к Богу. Но не петля, а перенесенные страдания и собственная беспомощность перед миром, который совсем недавно лежал у ног и вдруг сделался беспросветным, заставили старого морского волка уверовать в силу Божию и искать спасения в ней одной.
В перерывах между молитвами, мысленно возвращаясь в прошлое, пытается падре Томас понять того, кого когда-то приютил на шхуне и кто потом поднял руку на благодетеля. Ищет слепой монах в себе ответ: когда произошла со Смитом страшная перемена и где сам Барбер допустил просчет?
Неужели это случилось тогда, когда судовой лекарь, одноглазый Жак, вытащил Смита с того света после поединка с русским мальчишкой? На толмача тогда страшно было смотреть. От его былой силы не осталось и следа. Он сжался, почернел. Правая рука усохла, да так, что вытатуированная на ней длань дьявола скукожилась и стала походить на конечность тропического насекомого. Но главное, вслед за внешностью изменился и характер матроса. Сам сатана вселился в него. Смит, и прежде не боявшийся никого, кроме своего капитана, стал еще злее, отчаянней. Но вместе с тем изощреннее и ловчее. Перемены в Смите поначалу даже понравились сэру Генри. Тут он и совершил ошибку – назначил Смита первым помощником, посчитав, что инвалид будет ему предан до гроба и при своей телесной немощи никогда не рискнет подбить команду на бунт. А вот острый ум и преданность – качества для помощника самые подходящие.
И верно, Смит более десяти лет оправдывал надежды сэра Генри. За это время он превосходно усвоил и науку управления шхуной, и тактику абордажа, и многое другое, без чего настоящему приватеру не обойтись. Одно только стало настораживать Барбера: свой длинный, как бушприт, нос Смит все чаще стал совать не в свои дела… То вдруг заступится за провинившегося матроса, то ни с того ни с сего отдаст команде свою часть добычи, то позволит себе на глазах у всех заспорить с капитаном… И вот что еще – в разговоре он перестал отводить взгляд. Значит, перестал бояться, утратил страх перед покровителем… "Неужели почувствовал, что я старею, что у меня уже нет былой власти над людьми?" – такие мысли не давали сэру Генри покоя. Но он утешал себя, что в любой момент скрутит сухорукого помощника в бараний рог, что ветер удачи по-прежнему дует в его, Барбера, паруса… Однако штурвал "Юникорна" незаметно ускользал из его рук.
Развязка наступила на стоянке, когда к "Юникорну" подошел на бриге "Провидение" другой приватер – капитан Бушар. Этот тридцатилетний француз, несмотря на свою молодость, уже заслужил себе славу одного из самых дерзких морских разбойников тихоокеанского побережья. Славу, почти не уступающую известности самого сэра Генри.
В каюте хозяина "Юникорна" Бушар предложил Барберу и его помощнику совместный набег на главный город Верхней Калифорнии – Монтерей. Дело, по его словам, сулило полный успех и богатую добычу при минимальном риске: в столичном гарнизоне не наберется и восьми десятков солдат и всего-то десятка полтора пушек… А в магазинах и в домах местной знати полно добра. Кроме того, в городе много женщин… Есть где разгуляться одичавшей в морских скитаниях команде!
В другое время сэр Генри не преминул бы воспользоваться подобным предложением, но тут ответил Бушару отказом. Нападение на Монтерей не входило в его планы: именно этот город присмотрел Барбер на роль своей "последней якорной стоянки". Здесь, отойдя от кровавых дел, хотел он купить богатый дом и дожить свои дни в мягком климате Калифорнии.
Бушар, выслушав отказ, пожал плечами и, как-то странно поглядев на Смита, отбыл на "Провидение". Взгляд француза не понравился Барберу. Он, укладываясь спать, особенно тщательно проверил, заперта ли дверь каюты и хорошо ли заряжен пистолет. Однако это не спасло его.
Ночью в каюту капитана вместе с двумя дюжими матросами вломился Смит. Ударом ноги он выбил пистолет из рук Барбера и кривым ножом, зажатым в левой, здоровой руке, полоснул его по лицу. Кровь залила глаза сэру Генри. Он потерял сознание.
Очнулся Барбер уже на берегу. Ощупал себя: ноги, руки целы, на голове повязка, засохшая от крови… Попытался снять ее и снова чуть не лишился чувств – вместо глаз наткнулся на свежие раны… Поняв, что стал беспомощней младенца, Барбер завыл. Никто не отозвался на вопль отчаяния. Сам же сэр Генри долго не решался сдвинуться с места, по каким-то ему самому неясным приметам и запахам определив, что находится среди развалин дома или крепости. Здесь он сидел, пока не почувствовал, что солнце зашло и от камней повеяло прохладой. Вопреки логике, подсказывающей, что в темное время опасно покидать руины, так как можно стать жертвой хищников, слепец с трудом выбрался из своего прибежища и побрел куда-то без дороги.
Сколько так двигался во мраке сэр Генри, сказать трудно. Для него, утратившего понятия дня и ночи, эти блуждания были бесконечным кошмаром, единственным выходом из которого представлялась смерть. Но скитальцу повезло. Его, полуживого, подобрали монахи-францисканцы, случайно оказавшиеся в этих местах. Они взяли слепца с собой, приютили в миссии, заботливо врачевали его раны. Находясь в монастыре, сэр Генри неожиданно для себя обнаружил, что понимает по-испански, хотя прежде, кроме "Карамба!", не знал ничего. А тут то ли взыграла в нем кровь испанских предков, о которых он, воспитанный приемными родителями – ирландцами, и не догадывался, то ли на самом деле произошло чудо, как посчитали приютившие слепого чужеземца монахи, но уже через несколько дней Барбер начал без толмача разбирать все, что говорилось ему. От монахов сэр Генри узнал о разграблении Монтерея пиратами, пришедшими к городу на двух кораблях, о приходе к власти в Калифорнии военной хунты. Но эти мирские события не взволновали его. С ним действительно случилось странное – забрезжил в спящей доселе душе, словно свет маяка в тумане, иной мир, о коем Барбер прежде и не задумывался. Мир света и любви…
Два года прожил Барбер у миссионеров, которые заботились о нем, вслух читали ему Святое Писание. Благодаря отличной памяти сэр Генри вскоре мог наизусть пересказывать библейские истории, произносить молитвы и петь псалмы. К концу пребывания в монастыре он принял постриг и, сделавшись падре Томасом, был направлен помощником к настоятелю миссии Сан-Франциско Солано. С падре Альтамиро у них сложились доверительные отношения. Новый помощник все рассказал о себе своему брату во Христе.
– Как вы думаете, брат Альтамиро, – спросил он у настоятеля однажды, – простит ли меня когда-нибудь Господь?
– Если ваше раскаяние искренне, простит несомненно! – ответил тот.
Вот и молится теперь падре Томас Всевышнему, не щадя своей спины. Неустанно кладет поклоны, впечатывая потный морщинистый лоб в земляной пол кельи. Каждую минуту просит у Бога прощения за прошлую жизнь. В исступлении не замечает, что происходит вокруг…
И все же когда молящийся в очередной раз склонился ниц, что-то заставило его очнуться. Что-то живое и теплое коснулось его руки на короткое мгновение. Потом еще и еще…
Слова молитвы замерли у падре на губах. Он напряг слух, и без того обострившийся за время слепоты. Из множества окружающих его келью посторонних шумов: громкой переклички караульных у ворот, ржания и перетаптывания лошадей у коновязи, завывания ветра в щелях касы, – выделился новый звук – тонкий, чуть слышный писк. Падре сделал резкое движение, и в его руке оказался влажный, бьющийся комочек. "Мышь! – монах осторожно разжал пальцы, выпуская пленницу на волю. При этом на его руку наткнулись еще несколько грызунов. – Откуда их столько?"
Мыши и прежде навещали его келью, но тут – целое нашествие. "Что-то похожее на бегство крыс с тонущего корабля…" Тому, кого называли капитаном Барбером, доводилось видеть нечто подобное. Однажды, когда по его приказу прорубили днище захваченного судна и в трюмы хлынула вода, сотни хвостатых тварей метнулись по швартовым тросам на прижавшийся к правому борту "Юникорн". Зрелище, надо сказать, не из приятных даже для свирепых морских волков!
Что-то похожее на тревогу ощутил падре Томас и сейчас. Он вынул из кармана рясы колокольчик и позвонил. Ему пришлось трижды повторить свой зов, пока не явился заспанный мальчик-поводырь, индеец, родившийся и выросший в миссии.
– Что случилось, niño?
– Я не знаю, падре… Я спал…
– Так ступай же, узнай немедленно!
Мальчик выбежал и вернулся через несколько минут, показавшихся монаху долгими.
– Все собираются в храме, падре… – взволнованно затараторил он. – Сеньор настоятель велели немедленно привести вас туда…
– А что случилось?
– Голодный ветер…
– Ураган? – опершись на вздрагивающее детское плечико, падре поднялся с колен.
– Да, падре… Это очень страшно?
– Не бойся, малыш, – обычно скупой на ласку, падре погладил поводыря по голове. – Пойдем, и да пребудет с нами милость Божья!
6
Ветер, налетевший с севера, дул все яростнее. Порывы с каждым разом удлинялись, а затишья между ними становились все короче, пока вовсе не исчезли. Округа наполнилась ревом… Казалось, безумный органист нажал одновременно на все регистры и педали своего гигантского инструмента и теперь, радуясь эффекту, надрывно хохочет и рыдает.
Уже должен был наступить рассвет, но небо над миссией оставалось темным. И эта тьма за стрельчатыми окнами храма все сгущалась, наполняя сердца людей первобытным ужасом. Как беспомощны мы перед лицом Природы! Все достижения нашей цивилизации оказываются бессильны перед разгневанной стихией!
Так или иначе, но в этот час все, кто пришел в храм: испанцы и русские, метисы и индейцы, – думали об этом… Перед лицом опасности, грозившей всем, невзирая на цвет кожи и вероисповедание, храм на самом деле ощутился чем-то вроде легендарного ковчега – иными словами, последней надеждой на спасение.
Это строение было самым вместительным и прочным сооружением в миссии. Хотя храм и строился из того же, что и прочие строения, материала, кладка его имела свои отличия. Ее делали не пеоны, а настоящие мастера-каменщики, приглашенные из Соноры. По старой традиции они добавляли в раствор куриные яйца. С годами стены храма превратились в монолит, который не смогли сокрушить стальные кирки, когда падре Альтамиро решил прорубить в одном из помещений дополнительное окно.
Но сейчас даже здесь люди не чувствовали себя в безопасности. Черное облако урагана, напоминающее гигантские песочные часы, почти вплотную придвинулось к миссии. Чрево смерча, и это хорошо было видно наблюдателю, который по лестнице забрался к одному из окон, всасывало в себя все, что попадалось на пути: деревья и кустарники, пласты дерна, доски с крыш сараев, массу песка и пыли. Все это вращалось в страшной воронке и пропадало в ее сердцевине. Смерч поглотил несколько мечущихся быков, будку караульного, целый выводок домашней птицы…
Первые удары обрушились и на крышу храма. Он дрогнул, но выстоял. Ветром выбило стекла, и разом погасли все свечи. В храме стало совсем темно. С криком сорвался вниз наблюдатель. Кто-то метнулся к двери. Началась суматоха, грозящая превратиться в настоящую свалку.
– Сеньоры! – раздался громовой голос настоятеля. – Прекратите панику! Мы будем спасены… Спасены, если сейчас не затопчем друг друга… У кого есть кресало, зажгите огонь и дайте мне… Я укажу, куда надо идти…
Властный призыв возымел действие. Одновременно в нескольких углах храма зажглись свечи. С одной из них к настоятелю подошел капитан Аргуэлло:
– Надеюсь, вы знаете, что делать? Выходить наружу – сущее безумие!
– Конечно, сын мой… Мы туда и не пойдем! Слава Всевышнему, Он однажды сподобил меня позаботиться о создании надежного укрытия… Здесь есть подземелье!
– Подземелье? Но нас так много… – вмешался в разговор подошедший к испанцам Хлебников.
– Разместимся, volente Deo!
– Тогда ведите нас, падре!
– Прошу вас отдать распоряжение своим людям и проследить, чтобы не было беспорядка…
Капитан и русский тут же отправились исполнять просьбу настоятеля. И все же задержек избежать не удалось. Какое-то время ушло на то, чтобы затеплить оставшиеся незажженными свечи и раздать их собравшимся. Еще несколько минут было потрачено, чтобы построить людей в колонну по два. Наконец настоятель решительно направился к двери слева от алтаря. За ним остальные. Впереди испанцы и вакеро, потом русские моряки. Замыкали шествие Хлебников, Нахимов, Завалишин и замешкавшийся падре Томас с поводырем.
У дверей заалтарного помещения все-таки образовалась давка. Солдаты пытались опередить друг друга. Капитану даже пришлось пригрозить пистолетом, прежде чем порядок был восстановлен.
А ураган за стенами храма все бушевал. Могучие стены под ударами стихии дрожали и раскачивались. Казалось, еще чуть-чуть, и они сложатся, словно карточный домик.
– Быстрее, быстрее, сеньоры! – торопил входящих в тесную комнатку настоятель. Он стоял у открытого деревянного люка в углу помещения.
Опасения настоятеля были не напрасны. Когда русские и падре Томас с мальчиком оказались в комнате, ураган разворотил доски на крыше и ворвался внутрь.
– Поторопитесь! – еще раз воззвал к отстающим падре и первым шагнул на ступеньки лестницы.