Его слова и уход моментально погасили искры хорошего настроения, вызванного было обедом и ящиком. Группа снова погрузилась в угрюмое молчание, а Гемстид взялся за банджо, на котором обыкновенно играл по вечерам. Репертуар его был невелик: струны заиграли под его пальцами "Родина, милая родина", и он машинально затянул эту песню, но не успел окончить первой фразы, как инструмент был вырван из его рук и полетел в костер. Повернувшись с криком, он увидел перед собой разъяренного Мака.
- Будь я проклят, если потерплю это! - воскликнул капитан, вскакивая.
- Я уже говорил вам, что у меня буйный характер, - сказал Мак таким жалобным тоном, который казался очень странным у человека с его характером. - Что же он меня расстраивает? Мало нам и без того терпеть приходится?
Тут он, к общему удивлению, всхлипнул и продолжал с сильнейшим ирландским акцентом:
- Прошу у всех прощения за свое буйство, а особенно у этого добряка, так как он, в сущности, безобидное создание, и вот моя рука, если он согласен принять ее.
Эта сцена варварства и сентиментальности оставила странное, неоднозначное впечатление. По правде сказать, все были довольны, что музыка прекратилась, а извинение и последующее поведение Мака подняли его в глазах товарищей по несчастью. Но все-таки нота разлада и ее впечатление остались в душе каждого. На этом диком, бесприютном острове проявились человеческие страсти, и все содрогнулись при мысли о возможных ужасах.
Решено было непрерывно держать вахту ввиду возможности появления корабля; и Томми, у которого явилась одна мысль, взялся дежурить в первую очередь. Остальные забрались в палатку и вскоре наслаждались утешительным сном, который является всюду и ко всем людям, успокаивая тревогу и ускоряя время. А лишь только все успокоились и храп нескольких спящих смешался с шумом прибоя, Томми тихонько ушел со своего поста с ящиком хереса и бросил его в море. Но бурная непоследовательность Мака не зависела от одной-двух чарок вина; его страсти, буйные и другого рода, были иного склада, чем у его товарищей, и в этом полукельте таились возможности добра и зла, которых никто из них не мог бы предсказать.
Около двух часов утра звездное небо - так, по крайней мере, показалось, потому что сонный сторож не заметил приближения тучи - излилось целым потоком; и в течение трех дней дождь лил не переставая. Остров превратился в губку, потерпевшие крушение - в мокрые тряпки; все исчезло из виду, даже риф скрылся за стеной падающей воды. Огонь вскоре был залит; после того как две коробки спичек были изведены бесполезно, решили ждать хорошей погоды, и компания питалась кое-как консервами и хлебом.
Второго февраля, на утренней вахте, тучи рассеялись, солнце вышло во всем блеске, и потерпевшие снова сидели у костра и пили горячий кофе с жадностью животных и страдальцев. Затем дела их пошли однообразно. Огонь постоянно поддерживался; это занимало одного человека непрерывно, а остальных час или около того в день. Дважды в день все купались в лагуне - их главное, почти единственное удовольствие. Часто с успехом удили в лагуне рыбу. Остальное время проводили, валяясь или бродя по острову, беседуя, споря. Время рейсов китайских пароходов было рассчитано в точности, после чего к этому предмету больше не возвращались. Слишком тяжело было о нем думать. Путешествие на шлюпке было молчаливо отвергнуто; приняли отчаянное решение дожидаться здесь помощи или голодной смерти; ни у кого не хватало духа глядеть своей судьбе в лицо, тем более обсуждать ее с товарищами. Но тайный ужас не покидал их; в праздные часы, в минуты молчания, он веял холодом на компанию и заставлял глаза людей обращаться к горизонту. Тогда в панике самозащиты они старались развлечься каким-нибудь другим предметом. А о чем же можно было говорить в этом пустынном уголке, кроме ящика с деньгами?
В самом деле, это была единственная особенность, единственная заметная вещь в их островной жизни; присутствие этого ящика с билетами и звонкой монетой владело умами всех; кроме того, с ним были связаны известные настоятельные задачи, которые могли занять часы досуга. Две тысячи фунтов предстояло уплатить Сиднейской фирме; две тысячи фунтов составляли чистую прибыль, и их нужно было поделить в неравных пропорциях между шестью. Решено было, как определить доли участников: каждый фунт внесенного капитала, каждый фунт следовавшего к уплате жалованья считался за "пай". Томми следовало получить пятьсот десять паев, Кэртью сто семьдесят, Уиксу сто сорок, а Гемстиду и Амалу по десять: всего восемьсот сорок "паев". Сколько приходилось на пай? Этот вопрос обсуждался сначала по вдохновению, главным образом при помощи силы легких Томми. Затем последовал ряд неверных вычислений, которые кончились, в ущерб арифметике, принятием, вследствие усталости, приблизительной оценки в 2 фунта 7 шиллингов 7 1 / 4 пенса. Цифра была очевидно неточная; сумма паев составляла не 2000 фунтов, а 1996 фунтов 6 шиллингов. Таким образом, 3 фунта 14 шиллингов оставались без назначения. Но это была наиболее точная цифра, которую они нашли, и наиболее высокая, так что пайщики не пускались в придирчивую критику, созерцая свои великолепные дивиденды. Уикс внес 100 фунтов и должен был получить капитанское жалованье за два месяца; его доля составляла 333 фунта 3 шиллинга 6 3 / 4 пенса. Кэртью внес 150 фунтов; ему предстояло получить 401 фунт 18 шиллингов 6 1 / 2 пенса. 500 фунтов, внесенные Томми, превратились в 1213 фунтов 12 шиллингов 9 3 / 4 пенса; а Амалу и Гемстид, имевшие право только на жалованье, должны были получить по 22 фунта 16 шиллингов 1 / 2 пенса каждый.
От разговоров и размышлений об этих цифрах был только шаг к открытию сундука, а когда сундук был открыт, блеск монеты оказался неотразимым. Каждый чувствовал, что он должен видеть свое сокровище отдельно, пощупать руками монету, пересчитать ее и сознавать себя признанным собственником. Но тут возникло непреодолимое затруднение. В сундуке оказалось семнадцать шиллингов английской монетой; кроме того, было только чилийское серебро, так что чилийский доллар, которых считалось шесть на фунт стерлингов, практически оказался их самой мелкой монетой. Ввиду этого было решено делить только фунты, а шиллинги, пенсы и дроби отнести в общий фонд. Этот последний, с тремя фунтами четырнадцатью шиллингами, отделенными раньше, составил семь фунтов один шиллинг.
- Вот что я вам скажу, - заметил Уикс. - Кэртью, Томми и я возьмем по фунту каждый, а Гемстид и Амалу разделят остальные четыре и разыграют в орлянку лишний шиллинг.
- О, пустяки! - сказал Кэртью. - Томми и я и так богаты. Мы возьмем по полсоверена, а остальные трое получат сорок шиллингов.
- А я вам скажу, что этого и делить не стоит, - вмешался Мак. - У меня в сундуке есть карты. Почему бы нам не сыграть на эту сумму.
В этом скучном месте предложение было принято с восторгом. Маку, как собственнику карт, предоставили ставку, сумма была разыграна в пяти партиях криббеджа, и когда Амалу, последний оставшийся из игроков, был побит Маком, оказалось, что час обеда уже прошел. Поев на скорую руку, они снова принялись за карты (на этот раз по предложению Кэртью). Игра возобновилась. Это было, вероятно, около двух часов пополудни 9 февраля, и они играли с переменчивым счастьем двенадцать часов, заснули тяжелым сном и, проснувшись поздно утром, снова принялись за игру. Весь день 10 февраля с досадными перерывами для еды и продолжительной отлучкой Томми, который вернулся с выловленным ящиком хереса, они продолжали сдавать и ставить. Наступила ночь; они подвинулись поближе к костру. Около двух часов утра Томми продал свою сдачу с аукциона, как делают робкие игроки, и Кэртью, который не наддавал, на минуту оказался свободным и осмотрелся кругом. Он увидел лунный свет на море, деньги, разбросанные в этом неподходящем месте, взволнованные лица игроков. Он почувствовал в своей груди знакомое волнение; ему почудились звуки музыки, и хотя луна еще светила над морем, но море переменилось, померещилось казино среди освещенного фонарями сада и монеты сверкающие на зеленом столе. "Боже мой! - подумал он, - неужели я опять становлюсь игроком!" Он с любопытством окинул взглядом песчаный стол. Он и Мак были в крупном выигрыше; кучи золота и серебра лежали подле них. Амалу и Гемстид остались при своем; но Томми жестоко проигрался, а у капитана оставалось всего фунтов пятьдесят.
- Послушайте, не закончить ли нам? - сказал Кэртью.
- Дайте ему стакан Бокля, - отозвался кто-то, и новая бутылка была откупорена, а игра продолжалась неумолимо.
Кэртью слишком много выиграл, чтобы выйти из игры или настаивать, и весь остаток ночи ему пришлось следить за развитием этого безумия и делать тщетные попытки проиграться, продолжая выигрывать. Рассвет одиннадцатого февраля застал его в полном отчаянии. Сдача принадлежала ему, и он выигрывал. Он только что сдал; каждый поставил крупную ставку. Капитан рискнул всем, что у него оставалось, - двенадцать фунтов золотом и несколько долларов, и Кэртью, заглянув в свои карты, прежде чем открыть их, убедился, что игра его.
- Послушайте, ребята, - сказал он, - мне это надоело, и я заканчиваю.
Сказав это, он показал свои карты, разорвал их и встал.
Компания уставилась на него с ропотом удивления, но Мак мужественно поддержал его.
- Довольно с нас, я тоже думаю, - сказал он, - но, разумеется, все это была только шутка. Я возвращаю свои деньги. Ссыпайте все в сундук, ребята! - с этими словами он начал ссыпать свой выигрыш в сундук.
Кэртью подошел и пожал ему руку.
- Я никогда не забуду этого, - сказал он.
- А как быть с Амалу и Гемстидом? - спросил Мак вполголоса. - Они оба выиграли.
- Это правда! - сказал Кэртью громко. - Амалу и Гемстид, подсчитайте ваш выигрыш; я и Томми платим его.
Это было принято без возражений; оба были рады получить выигрыш, кто бы его ни платил; а Томми, проигравший около пятисот фунтов, был в восторге от этого компромисса.
- А как же Мак? - спросил Гемстид. - Неужели он потеряет все?
- Прошу прощения, - возразил ирландец, - я уверен, что вы говорите с добрым намерением, но лучше бы вам помолчать, потому что я не таковский человек. Если бы я думал, что выиграл деньги всерьез, ни одна душа не вытянула бы их у меня. Но я считал, что игра ведется в шутку; это была моя ошибка, изволите видеть, а на этом острове не найдется человека, который посмел бы делать подарки сыну моей матери. Вот мое мнение, можете спрятать его в карман, пока не понадобится.
- Ну, Мак, вы настоящий джентльмен! - сказал Кэртью, помогая ему сваливать деньги в ящик.
- Какого черта, сэр, просто пьяница матрос, - сказал Мак.
Тем временем капитан сидел, закрыв лицо руками; затем он машинально встал, шатаясь, точно пьяница после попойки. Но когда он поднялся, лицо его изменилось, и он гаркнул на весь остров:
- Парус, эй!
Все повернулись на крик, и при мутном утреннем свете увидели направлявшийся прямехонько к рифу Мидуэй бриг "Летучее Облачко" из Гулля.
ГЛАВА XXIV
Жестокий торг
Корабль, появившийся перед потерпевшими крушение, давно "слонялся" по океану, странствуя из порта в порт, смотря по тому, куда его нанимали. Он отплыл из Лондона два года тому назад, побывал на мысе Доброй Надежды, в Индии и в Архипелаге, а теперь шел в Сан-Франциско в надежде вернуться домой, обогнув мыс Горн. Капитаном был некто Джэкоб Трент. Пять лет тому назад он удалился от дел владельцем пригородного коттеджа, нескольких гряд капусты и кабриолета, и главою учреждения, которое он называл банком. Название, по-видимому, было не совсем правильное. Клиенты банка являлись выбирать художественные произведения или полезные вещи в передней комнате; головы сахара и штуки сукна оставлялись в качестве вкладов, а в обязанности директора входило объезжать вечером в субботу в своем кабриолете мелких вкладчиков и подводить с каждым итог недельной выручки. Значительные убытки, судебный процесс и неосновательный комментарий судьи отбили у него охоту от этого дела. Мне посчастливилось найти в старом номере газеты отчет о процессе Лайеля против Кардифского Общества Взаимного Кредита. "Признаюсь, я совершенно не понимаю, в чем заключались ваши операции", - заметил судья после беглого ознакомления с делом Трента. Затем, получив более подробные сведения, он заявил: "Они называют это банком, но, по-моему, это не разрешенная никем контора закладчика"; и наконец заключил следующим грозным заявлением: "Мистер Трент, я должен вас предостеречь, будьте осторожны, или мы еще раз увидимся здесь". Спустя неделю капитан отделался от банка, коттеджа, кабриолета и лошади и снова был в море на "Летучем Облачке", выполняя это дело с большим успехом, к удовольствию своих патронов. Но ореол славы выделял его среди остальных; он называл себя простым матросом однако не позволял никому забывать, что был когда-то банкиром.
Его помощник Годдедааль был рослый викинг, шести футов трех дюймов роста и соответственного сложения, сильный, трезвый, усердный, музыкальный и сентиментальный. Он постоянно напевал шведские мелодии, больше в минорном тоне. Он заплатил девять долларов, чтобы послушать Патти; чтобы послушать Нильсон, он дезертировал с корабля и потерял двухмесячное жалованье и готов был во всякое время пройти десять миль ради хорошего концерта или семь ради порядочной пьесы. На корабле у него было три сокровища: канарейка в клетке, концертино и дешевое издание Шекспира. Он обладал специфическим скандинавским даром приобретать друзей с первого взгляда; природная невинность внушала к нему доверие; он был без страха и упрека и без денег или надежды приобрести их.
Гольдорсен был младший помощник и помещался на корме, но обедал обыкновенно с матросами.
Еще об одном из команды сохранилось довольно яркое воспоминание. Это был простой матрос с "Клайда" по имени Броун. Маленький, смуглый, коренастый человек, с глазами собаки, необыкновенно кроткий и безобидный, он скитался по морям и городам игрушкой своего порока. "Пьянство - вот мое горе, - стыдливо признавался он Кэртью, - и тем оно постыднее для меня, что я из хорошей семьи". Письмо, которое так задело за живое Нэрса, если припомнит читатель, было адресовано этому самому Броуну.
Таков был корабль, который наполнил радостью сердца потерпевших крушение. После утомления и животных волнений этой ночи, проведенной за игрой, близость избавления лишила их всякого самообладания. Их руки дрожали, глаза сверкали, они смеялись и кричали как дети, снимая лагерь; и когда кто-то засвистал "На походе через Георгию", укладка закончилась при бесчисленных перерывах под эти воинственные звуки. Но Уикс не совсем растерялся.
- Ребята, - сказал он, - постойте-ка! Мы садимся на судно, о котором ничего не знаем. У нас ящик с деньгами, и такого веса, что утаить это не удастся. А что, если там нечисто; если дойдет до потасовки? По моему мнению, лучше нам держать револьверы наготове.
Револьверы той или другой системы имелись у всех, кроме Гемстида; их зарядили и рассовали по карманам; затем укладка была закончена в таком же восторженном настроении, как началась. Солнце еще не поднялось на десять градусов над восточным горизонтом, но бриг уже подошел вплотную и лег в дрейф. Тогда они спустили шлюпку и поспешили, налегая на весла, к проходу.
Дул свежий ветер с моря, и волнение было довольно сильное. Пена обдавала лица гребцов. Они видели английский флаг, развевающийся на "Летучем Облачке", матросов, столпившихся у борта, кока, стоявшего в дверях кухни, капитана на шканцах, смотревшего в бинокль. Знакомое близкое дело, удобства, компания и безопасность корабля, приближавшегося с каждым взмахом весел, наполняли их сумасшедшей радостью.
Уикс первый поймал веревку и взобрался на корабль при помощи матросов, подхвативших его и перетащивших через борт.
- Капитан, если не ошибаюсь, сэр? - сказал он, обращаясь к старику с биноклем.
- Капитан Трент, сэр, - ответил старик.
- Я капитан Киркоп, а это команда Сиднейской Шхуны "Почтенная Поселянка", потерявшей мачты в море 28 января.
- Так, так, - сказал Трент. - Ну, теперь ваше дело в шляпе. Счастье ваше, что я заметил ваш сигнал. Я и не знал, что нахожусь так близко от этого дрянного островка; должно быть, тут есть течение к югу, и когда я вышел сегодня утром в восемь часов на палубу, то подумал, что это пожар на корабле.
Решено было заранее, что пока Уикс будет объясняться на корабле, остальные подождут в вельботе и будут следить за сохранностью казны. Им спустили канат, они привязали к нему драгоценный ящик и крикнули, чтоб поднимали. Но неожиданная тяжесть оказалась не по силам матросу, двое других пришли к нему на помощь, и это обстоятельство не ускользнуло от внимания Трента.
- Здоровая тяжесть! - сказал он резко и прибавил, обращаясь к Уиксу. - Что это такое? Я еще не видал ящика такого веса!
- Это деньги, - сказал Уикс.
- Что такое? - воскликнул Трент.
- Монета с корабля, потерпевшего крушение, - сказал Уикс.
Трент пристально посмотрел на него.
- Мистер Годдедааль, - приказал капитан, - спустите обратно ящик, велите шлюпке отчалить, и пусть она идет на канате за кормой.
- Есть, сэр, - отозвался Годдедааль.
- Что за черт, в чем дело? - спросил Уикс.
- Ничего особенного, - отвечал Трент. - Но согласитесь, довольно странная вещь - встретить посреди океана шлюпку с полутонной монет и вооруженной командой, - прибавил он, указывая на карман У икса. - Ваша шлюпка будет лежать спокойно за кормой, пока мы спустимся вниз и вы дадите объяснение.
- О, так в этом все дело? - сказал Уикс. - Мой журнал и бумаги в полном порядке; ничего подозрительного у нас не найдете.
Он окликнул товарищей в лодке, велел им подождать и повернулся, чтобы следовать за капитаном Трентом.
- Сюда, капитан Киркоп, - сказал последний. - И не браните человека за чрезмерную осторожность; у меня нет намерения оскорбить вас. Я желаю только убедиться, что дело обстоит именно так, как вы говорите; это моя обязанность, сэр, и вы сами поступили бы точно так же при подобных обстоятельствах. Я не всегда был капитаном корабля; я был одно время банкиром, а это дело учит осторожности, могу вас уверить. Приходится держать ухо востро!
Сказав это, он с сухой, деловой любезностью достал бутылку джина.
Капитаны чокнулись; бумаги были просмотрены; рассказ о Топелиусе и торге был внимательно выслушан и скрепил их знакомство. Когда подозрения Трента были таким образом устранены, он впал в глубокую задумчивость, в течение которой сидел точно в летаргии, уставившись на стол и барабаня по нему пальцем.
- Еще что-нибудь? - сказал Уикс.
- Что это за место, там, внутри? - спросил Трент внезапно, как будто Уикс тронул его за пружину.
- Довольно хорошая лагуна, а больше ничего, - ответил Уикс.
- Я хочу зайти туда, - сказал Трент. - Я заново оснастился в Китае, но работа сделана плохо, и я боюсь за свои снасти. Мы можем переснаститься в один день. Ведь ваша команда, смею думать, не откажется помочь нам.
- Ну, разумеется! - сказал Уикс.
- Стало быть, так и сделаем, - заключил Трент. - Береженого и Бог бережет.