Теперь, когда яркий свет не слепил глаза, Джулиано смог разглядеть и тот вид, который открывался из окна. Это была великолепная панорама Дуная и окрестных гор – серебряная река в окружении лесистых вершин, чуть подёрнутых зелёной дымкой весенней листвы, а за ними виднелись лазурные дали и бескрайнее голубое небо. Должно быть, созерцание вида сделалось любимым занятием узника, но толстые прутья решётки, установленной с внешней стороны окна, несомненно, портили впечатление.
"Вот что я изобразил бы на портрете, если б рисовать поручили мне, а не учителю, – продолжал мысленно злорадствовать флорентиец. – Престарелый злодей, одетый в простую одежду, грустно сидит возле окна и смотрит на мир сквозь решётку".
Однако Дракула совсем не выглядел грустным. Он криво улыбнулся и спросил:
– Ну, что? Вблизи я не так страшен, как издали? Почему ты молчишь, юнец?
– Ваша Светлость, я… – пробормотал Джулиано, поняв, что никогда не осмелится высказать узнику даже часть того, о чём успел сейчас подумать.
– Итак, тебя прислал Матьяш?
– Да, Ваша Светлость, – юноша запнулся. – То есть не меня, а моего учителя.
– Учителя? И чему же твой учитель тебя учит?
– Живописи, Ваша Светлость.
– Выходит, мой кузен Матьяш прислал ко мне живописца?
– Да, Ваша Светлость.
– Занятно, – узник нахмурился. – Моему кузену захотелось получить мой портрет. А зачем? Если Матьяш забыл моё лицо, так пусть сам приедет и посмотрит! – последние слова во фразе прозвучали очень громко. Это был почти крик.
Молодой флорентиец не знал, что ответить. Он оглянулся на коменданта в поисках подсказки и увидел, что тот остался невозмутимым, и лишь в глазах светятся весёлые искорки. Наверное, тюремщика всё происходящее очень забавляло.
Весёлость коменданта заметил и Дракула, после чего сразу успокоился и непринуждённо произнёс.
– Я забыл спросить, как здоровье моего кузена.
– Его Величество здоров, – ответил Джулиано.
– И он всё так же любит сливы, как это было двенадцать лет назад?
* * *
Долго сидя взаперти, Влад сделался очень чутким к некоторым звукам. Например, шаги за дверью он мог услышать всегда, а временами ему даже удавалось определить, сколько пришло людей.
Слух не подвёл и в тот солнечный апрельский день, когда Дунай, видимый из окна, казался особенно красивым. Влад любил смотреть на дунайские воды, думая о том, что сейчас они текут среди венгерских берегов, но через некоторое время достигнут места, где левый берег станет румынским. "Узнать бы, как выглядит теперь этот берег!" – думал заключённый государь.
Сидя у окна, Влад, по обыкновению, пытался представить себе родные края, как вдруг ясно различил тяжёлые шаги коменданта. Этот шаг трудно было спутать с чьим-то другим, однако после полудня комендант обычно не приходил. Наверняка, случилось что-то необычное. "Неужели, есть вести от Матьяша? – встрепенулся Влад. – Может, даже хорошие?"
Как всегда бывало, тугая задвижка на двери взвизгнула, заскрежетал ключ в замочной скважине, и дверь с лёгким скрипом отворилась.
– Добрый день, Ваша Светлость, – произнёс комендант, вваливаясь в комнату и на ходу отвешивая небрежный поклон.
За много лет Влад слишком хорошо изучил поведение своего тюремщика, поэтому тут же понял, что освобождения не будет. Узник надеялся на что-то, когда дверь только открылась, но небрежный поклон коменданта не предвещал желанных новостей. Не предвещало их и поведение латников, стоявших по ту сторону двери с усталым видом – не так выглядят люди, которые вот-вот избавятся от опостылевшей им обязанности нести охрану в башне.
Влад не удостоил вошедшего приветствием и уже собрался отвернуться, когда увидел, что в комнату также ступил странно одетый незнакомец, юноша, который внимательно оглядывался вокруг. Этот второй гость явно был чужестранец. В своё время Влад перевидал много подобных людей при дворе у Матьяша, где часто появлялись иноземцы, а чаще других – немцы и поляки.
По одежде незнакомец казался ближе к немцам, взявшим за правило носить узкие штаны вместе с короткими кафтанами. Однако немцы не надевали поверх штанов вторые, дутые, да и короткий плащ на плечах у незнакомца вряд ли пригодился бы в немецких землях, довольно холодных.
"Откуда же родом мой странный гость?" – подумал заключённый князь, но не желал спросить прямо, потому что разгадывание этой загадки стало новой забавой, которые так редки в тюрьме. За долгое время, проведённое в башне, румынский государь научился ценить эти мелкие развлечения.
"Немцы так не одеваются, да и поляки тоже", – рассуждал Влад, припоминая, что польское платье по виду противоположно немецкому – штаны широкие, а кафтаны длиной до колен или ещё ниже.
Кстати сказать, поляки были противоположны немцам не только в одежде, но и по поведению, потому что при первой встрече держались заносчиво, а немцы всегда казались добродушными. Зато при более близком знакомстве поляки часто делали новому приятелю какую-нибудь уступку с заметным ущербом для себя, лишь бы доказать, что они самые благородные люди на свете, а вот немцы всегда помнили о своей выгоде.
Влад не очень любил поляков, а к большинству немцев испытывал презрение, и потому, не видя достаточных причин отнести юного посетителя башни к тому или другому народу, даже порадовался.
"А может, француз?" – подумал узник. Он знал, что лет тридцать – сорок назад к венгерскому двору приезжали многие благородные французы, искатели приключений, намеренные принять участие в ближайшей войне с турками. Если же французы узнавали, что такой войны пока не ожидается, они могли из праздного любопытства поехать ко двору султана и посмотреть, как там живётся. Очень отважные и безрассудные были люди.
"Этот юноша вполне может оказаться французом, если осмелился явиться сюда", – рассуждал Влад, а комендант всё медлил, не рассказывал, для чего явился, да и "француз" ничего не говорил, продолжая оглядываться вокруг. "Он не может меня найти", – улыбнулся заключённый князь и вдруг увидел, что юный гость посмотрел прямо на него и переменился в лице – испугался.
Влад сразу почувствовал в себе нарастающую досаду и раздражение: "И почему все, кто приезжает ко мне от Матьяша, так меня боятся? Кто им при дворе неустанно рассказывает, что я злодей?" Теперь узник был склонен отнести посетителя всё же к немцам, но тут вдруг вспомнил одного старого знакомого, трусоватого поляка.
Тот поляк был послом. Встреча с ним случилась много лет назад, ещё до злополучных событий, приведших к заточению в башне. В то время Влад полновластно правил в Румынии, а Матьяш прислал к нему своего человека.
Человек, тот самый поляк, по приезде в Тырговиште вёл себя робко. Пусть многие "анекдоты о Дракуле" тогда ещё не появились, но Матьяшев посол наслушался рассказов о казни бояр, которую Влад устроил в начале правления. Благодаря всяким говорунам пятьдесят бояр, посаженных на кол, превратились в пятьсот, поэтому трусоватый поляк, стоя в тронном зале княжеского дворца, вручал верительную грамоту с большой опаской.
"Как же звали того поляка? – пытался вспомнить узник Соломоновой башни, на время забыв о нынешнем посетителе-чужестранце. – Кажется, Бенек". Бенек был почтенным полуседым господином, но не вызывал доверия из-за привычки бросать быстрые взгляды то в одну, то в другую сторону. Высмотрев что-то, он тут же прятал глаза под тяжёлыми полуопущенными веками, а на его лице появлялось задумчивое выражение. Наверное, посол мысленно оценивал увиденное, ведь отношения Влада с Матьяшем в то время только-только начали устанавливаться, и Бенеку по возвращении предстояло рассказать своему королю, что делается при румынском дворе.
Беседа с послом, приехавшим в румынскую столицу, предстояла долгая, поэтому Влад пригласил его на обед, согласно обычаю устраивавшийся всякий раз по окончании государева совета. Бояре, которые собирались на совет, считались во дворце гостями, и негоже было отпускать их домой голодными. "Так почему бы не накормить заодно и посла?" – решил князь.
Бенеку, присоединившемуся к трапезе, дали почётное место на лавке слева от Владова кресла, после чего посол, ободренный оказанной милостью, начал всё больше заноситься, как с поляками частенько случается. Этому также способствовало вино, потому что поляк прикладывался к кубку чаще, чем следовало бы, и сам не заметил, как пустился в нравоучительные рассуждения – дескать, напрасно Влад совершил то-то и то-то.
Бенек приехал в Тырговиште в сентябре. Стояла чудесная погода, но от рассуждений посла Владу сделалось так тоскливо, как бывает в конце осени, в самые пасмурные ноябрьские дни. "Устами посла, даже подвыпившего, говорит сам король, – рассуждал румынский князь. – Как видно, Матьяш уверен, что может указывать мне. А ведь его отец Янош тоже был уверен, что может указывать моему отцу и даже карать за непослушание".
Со стороны беседа выглядела как разговор двух приятелей, потому что оба собеседника обходились без переводчиков. Посол говорил на своём родном языке – польском, а Влад пользовался славянским языком, на котором в Румынии составлялись указы и совершались богослужения. Эти языки звучали очень похоже.
– Зачем Светлейший Князь казнил так много панов за один раз? – спрашивал посол, в который раз отхлебывая из кубка. – Я не хочу показаться невежливым, но целых пятьсот панов…
– Их было чуть более пятидесяти.
– Что ж, я не стану спорить, но всё же…
– Я покарал тех, кто предал моего отца и старшего брата, – холодно ответил Влад. – Я вправе карать своих слуг, которые заслужили наказание.
– Я понимаю, почему Светлейший Князь так говорит, – посол несколько раз кивнул, – но Его Величество смотрит на это иначе. Те паны – не предатели. Они подчинились воле пана Яноша и тем самым выразили свою верность мадьярской короне, которую теперь олицетворяет Его Величество. А теперь выходит, что Светлейший Князь наказал их за верность короне. Король не может такого одобрять.
– А кому же в первую очередь должны быть верны мои слуги? – с усмешкой спросил Влад. – Мне или Его Величеству?
– Ответ очевиден, – слащаво улыбнулся посол. – Если Светлейший Князь будет верен Его Величеству, то слугам не придётся выбирать.
Влад оглядел своих бояр. Те, что сидели поблизости, молча прислушивались к беседе, а те, что сидели в отдалении, тихо переговаривались. Всмотревшись в их лица, румынский князь остался доволен – среди его слуг не осталось таких, которые в случае чего выбрали бы венгерское покровительство, а не служение своему государю.
Настроение Влада немного улучшилось, и он с улыбкой ответил послу:
– Ты можешь передать моему брату Матьяшу, что я намерен быть верным.
Услышав такой ответ, посол ещё больше ободрился и продолжил наглеть.
– А ещё Его Величество не одобряет того, что Светлейший Князь учинил вместе со своим войском в землях Надьшебена и Брашова, – Бенек опять приложился к кубку. – Говорят о многих сожжённых дотла селениях.
– Там думали получить выгоду, строя против меня козни, – сказал Влад. – Я лишь показал, что от козней не будет никаких выгод, а одно сплошное разорение. В Надьшебене и в Брашове сидят претенденты на мой престол, а городская знать поддерживает их, надеясь поживиться за счёт румынской казны, если кто-то из претендентов станет князем. В Надьшебене и в Брашове даже замышляли меня убить.
– И всё же Его Величество недоволен, – продолжал настаивать посол, всё больше раздражая Влада.
Бенек явно лез не в своё дело, но у румынского государя вдруг появилась одна задумка, как достойно ответить на посольскую наглость, и он подозвал к себе боярина Войко, сидевшего поблизости. Вопреки расхожему мнению, что люди богатырского сложения не блещут умом, Войко всегда отличался сообразительностью, и потому князь выбрал для своего дела именно этого слугу.
Велев боярину преклонить ухо, Влад тихо сказал по-румынски:
– Поди сейчас на двор, найди там жердь потолще и вели заострить её с одной стороны, чтоб на кол стало похоже. Побыстрее там управься. Пусть её несут сюда и здесь перед столом положат.
Посол не понял, что приказал румынский государь, но насторожился, а Влад меж тем, отпустив боярина, переспросил:
– Так мой брат Матьяш недоволен? А как же быть с письмом, которое он отправил в Надьшебен? В этом письме Матьяш сказал, что в споре с Надьшебеном прав я.
– Да, – слащаво улыбнулся посол, – однако Светлейшему Князю известно, что это было мнение не столько Его Величества, сколько пана Михая, дяди Его Величества.
– Да, мне это известно.
– Однако пан Михай уже не имеет той силы при дворе, которую имел совсем недавно.
Новость о том, что дядя короля, Михай Силадьи, теряет власть, огорчила Влада, ведь румынский государь дружил с этим венгром и искренне его уважал.
Михай был уже не молод. В его кудрявые каштановые волосы намешалось много седины, а усы успели стать почти белыми, но он не потерял вкус к жизни и к войне, терпеть не мог немцев, в том числе тех, что жили в Трансильвании, и потому Влад с ним поладил.
– Теперь Его Величество решает всё сам, – сообщил посол.
– Сам?
– Вот именно! И Светлейшему Князю следует это учесть.
Владу очень захотелось, чтобы ту вещь, которую он просил принести со двора, принесли сию же минуту. Жаль, что такой расторопности нельзя было ожидать даже от Войко.
– Ты даёшь мне советы, Бенек?
– Я призываю задуматься, – ответил посол, попивая вино. – Если Светлейший Князь получил приглашение приехать ко двору Его Величества, это не значит, что там всецело одобряют казнь многих панов и разорение земель Трансильвании. Как бы не вышло, что Светлейший Князь съездит напрасно.
– Странные речи ты ведёшь, – заметил Влад. – Я думал, что ты послан сюда ради укрепления мира, а ты сеешь раздор.
– Укрепляя мир, следует время от времени пробовать его на прочность, – улыбнулся Бенек. – Его Величество готов забыть о расправе над панами и пошёл на уступки в деле с Надьшебеном, но и Светлейший Князь должен уступить – признать, что был прав не во всём.
Разговор ещё некоторое время продолжался в таком же духе, пока в дверях залы не появился Войко. Ещё до того как боярин успел подойти к столу князя и доложить, Влад махнул рукой – дескать, заносите.
То, что принесли на середину залы двое слуг, недавно разносивших еду, и впрямь походило на кол. Позднее говорили, будто его покрывала позолота, но эти рассказы не соответствовали истине. Жердь оказалась серая, потемневшая от времени, а её конец сиял желтовато-белым цветом только что обструганного дерева и, наверное, поэтому казался золочёным.
Как бы там ни было, принесённый предмет очень заинтересовал посла. Бенек стрельнул глазами влево, особенно обратив внимание на заострённый конец, и заёрзал на лавке.
– А известно ли тебе, Бенек, что перед тем, как казнить полсотни своих неверных слуг, я пригласил их на пир? – спросил Влад, непринуждённо оглядев столы с яствами, а затем внимательно посмотрел на собеседника. – Пир был в точности такой, как сейчас.
Присутствующие бояре тоже обратили внимание на странный предмет, который теперь лежал посреди залы, но они смотрели на кол с удивлением, а вот Бенек не на шутку встревожился.
Румынский государь с видом победителя откинулся на спинку кресла, довольный собственной шуткой, но в следующую минуту подумал с лёгкой досадой: "Возобладает ли страх над разумом? Поймёт ли Бенек, что я не могу казнить посла? Не для того я так долго искал сближения с королём, чтобы теперь испортить всё одним приказом, отданным сгоряча. Однако Бенек вряд ли поймёт, что я не всерьёз. Страх всегда оказывается сильнее здравого смысла. И это печально. Зато для посла станет ясно то, что ему не следует заноситься".
Наконец, посол, тоже что-то обдумывавший, осмелился заговорить, но теперь уже не выглядел заносчивым и взвешивал каждое своё слово:
– Не скажет ли мне Светлейший Князь, для чего этот предмет лежит посреди залы?
– А ты сам как полагаешь? – спросил Влад.
– Светлейший Князь собрался казнить кого-то, кто провинился?
– Разумеется, – румынский государь по-прежнему выглядел непринуждённым. – Колья для того и существуют, чтобы с их помощью наказывать. Но кого же я собрался наказать?
Бенек снова стрельнул взглядом в сторону заточенной жерди и, помедлив, ответил:
– Не знаю, Светлейший Князь.
– Неужели ничего не идёт на ум?
Поляк нехотя произнёс:
– Э… Неужели…
– Да…
– Неужели, посла… который сказал нечто такое, что оскорбило Светлейшего Князя…
– Нечто? Ты сказал много чего, – покачал головой Влад.
Поляк так заметно сник, что его стало жаль:
– Я в самом деле наговорил лишнего?
– Да, – произнёс государь, и теперь непринуждённость в его поведении начала уступать место гневу.
– Светлейший Князь шутит?
– Для тебя это не суть важно, – прогремел Влад. – Разве тебе не говорили при дворе моего брата Матьяша, что мои шутки часто заканчиваются кровью?
– А может, всё же… – с надеждой начал посол, но, увидев суровое лицо собеседника, замолчал на полуслове. – Что ж… – через минуту продолжил он. – Значит, к прискорбию моему, я оказался плохим послом.
Бенек склонил голову, затем с какой-то злостью посмотрел на стоявший рядом винный кубок, будто говорил ему "это ты виноват", после чего отодвинул его от себя подальше и добавил:
– Если бы не превосходное вино из погребов Светлейшего Князя, возможно, я не совершил бы оплошности.
– Пытаешься задобрить меня? – строго спросил Влад. – Напрасно.
Посол загрустил ещё больше. Казалось, он стремился ещё что-то придумать, чтобы оправдаться, но ничего придумать не мог. Бенек обхватил голову руками, и сидел так, облокотившись о стол, некоторое время. Затем посол ещё раз взглянул на кол, на грозного государя, обречённо вздохнул и вдруг выпрямился, встал:
– Знай, Светлейший Князь, что такие паны, как я, всегда встречают смерть достойно, глядя ей прямо в глаза. Если я заслужил, то казни меня!
– Значит, ты признаёшь, что заслужил казнь? – сурово спросил Влад.
– Не мне об этом судить, Светлейший Князь, – запальчиво, но в то же время искренне ответил поляк. – Разве можно мне, простому послу, решать такие дела? Но если Светлейший Князь полагает, что я заслужил смерть, то Светлейшему Князю виднее.
Такое поведение всегда отличало поляков. Перед смертью они преображались, делались бесстрашными, поэтому оставляли трусливую привычку обвинять в своих бедах кого-то стороннего, а брали всю вину на себя.
Румынский государь посветлел лицом, одобрительно улыбнулся и произнёс:
– А вот эта твоя речь мне нравится.
Лицо Бенека, такого удалого, отчаянного, тоже изменилось. В его глазах опять засветилась робкая надежда, а вместе с ней вернулась и часть прежнего страха за свою жизнь, ведь совсем не боятся смерти лишь те, для кого она неминуема.
– Целью наказания является исправление людей, – продолжал Влад, с удовольствием наблюдая, как посол, ещё недавно выказывавший к собеседнику небрежение, теперь ловит каждое слово. – Я хотел наказать тебя, но если ты исправился сам, то наказание не требуется.