Наверняка дочка трактирщика хотела собрать сведения об узнике не только потому, что считала этого человека врагом, но и потому, что сама являлась заядлой сплетницей. Эту страсть к сплетням можно было использовать, и юный флорентиец решил сделать пробный шаг:
– Скажи хоть, как тебя зовут. Ведь я должен знать, для кого стараюсь, добывая сведения про Дракулу.
Девица перестала улыбаться, как и в предыдущие два раза, когда Джулиано обещал отдать в её распоряжение свою жизнь и назвал прелестной. Наконец, она снисходительно усмехнулась и ответила:
– Я скажу своё имя, когда господин вернётся.
* * *
Когда будущее кажется туманным и мрачным, а в настоящем не происходит ничего значительного, то мысль невольно обращается к прошлому. Наверное, поэтому Влад, сидя взаперти в Соломоновой башне, часто вспоминал прежние годы и даже детство, когда он, ещё совсем карапуз, ведомый за руку нянькой, поднимался по крутым лесенкам в покои матери, а мать осматривала сына со всех сторон и трепала за щеку, будто проверяя, достаточно ли упитан.
"Как же вышло, что этот карапуз вырос в человека, которого все вокруг считают великим злодеем? – спрашивал себя узник. – Неужели я это заслужил? Нет, не заслужил! И злодей не я, а те, кто меня так называет. Я всегда поступал по справедливости, а потому если и творил зло, то лишь в ответ на зло, сотворённое другими! А теперь зло, которое причинили мне, забыто. Все помнят лишь то, что сделал я… Нет… И это не так! Никто уже не помнит, что я совершил на самом деле. Всё, содеянное мной, молва увеличила во сто крат, а затем извратила. Я не заслужил той славы изверга, которой овеян. Не заслужил!"
Вместе с этими горькими мыслями к Владу приходило и другое воспоминание – как он, уже подросший, нечаянно застал отца молящимся на коленях перед иконами. В те годы родитель ещё не успел сделаться князем и просил Бога о помощи, шепча что-то. Маленький сын не сразу, но всё же распознал в отцовой речи текст одного из псалмов и удивился: "Почему не молиться своими словами?" Теперь же, в Соломоновой башне, казалось, что тот псалом как нельзя точнее выражает чувства всякого, у кого почти не осталось надежды.
– Услышь меня, Господи! – молил родитель. – Враг растоптал мою жизнь, вверг меня во тьму, и я не вижу дневного света, как не видят его мёртвые.
Отец говорил так, потому что расстался с прежней жизнью, которую вёл в румынской столице, был вынужден скрываться на чужбине, тосковал, и красота белого света для него померкла. Теперь же и Влад, сидя в Соломоновой башне, молился так.
"Враг растоптал мою жизнь, – думал он, – посадил в темницу, и пусть в окно своей сумрачной тюрьмы я вижу солнце, но ничего не могу делать и проку от меня столько же, как если бы я уже умер. Пусть мне не угрожают смертью, но душу мою хотят поработить".
В псалме так и было сказано: "Враг охотится за моей душой", – и теперь Влад со всей ясностью понял, что они означают. "От меня хотят, чтобы я покорился, – мысленно твердил узник. – Хотят признания, будто я мучитель невинных и что все наговоры на меня – правда. Моим врагам кажется, что признание – это только пустые слова, которые легко произнести, но если я назову ложь правдой, то потеряю последнее, что у меня осталось, – надежду, что время всех рассудит и что я обрету достойный облик хотя бы в глазах потомков".
– Я совсем упал духом, а сердце моё в смятении, – когда-то говорил отец Влада, обращаясь к Богу словами псалма, а сейчас узник Соломоновой башни чувствовал то же самое, хоть и старался бодриться. "Неужели не на что мне уповать, кроме чуда? Но ведь есть же друг Штефан, который в силах мне помочь. Он непременно попытается. Я ведь выручал его не раз. Не мог он забыть о моих прежних услугах. Не мог!"
Когда Влад после смерти молдавского князя Богдана проводил осиротевшего Штефана в Трансильванию, это была лишь одна из услуг. Правда, довезя друга до трансильванских земель, Влад вскоре его покинул, потому что оказался выпровожен из этих пределов под конвоем и не мог остаться. Так уж вышло, что могущественный венгр Янош Гуньяди, давний враг Влада, приютил у себя Штефана, но "провожатого" выслал, и друзья снова встретились лишь через пять лет. К тому времени Владу уже удалось вернуть себе румынский трон, а Богданов сын, узнав об этом, приехал в Румынию, чтобы снова просить помощи, но теперь уже хотел противоположного – не покинуть Молдавию, а вернуться в неё и получить молдавскую корону.
Влад и во второй раз не отказал, однако сейчас, сидя в башне и вспоминая ту встречу, чувствовал укоры совести. "Я гордился вновь обретённой властью, поэтому говорил с другом немного свысока, и пусть он из-за своего телячьего простодушия не замечал этого, но я-то помню, как всё было".
Сейчас Влад понимал, что чувствовал Штефан, обращаясь к нему за помощью: "Он надеялся на меня так же, как я теперь надеюсь на него, а нынче мой друг крепко сидит на молдавском троне и сам имеет право говорить со мной, неудачником, свысока".
Давняя встреча, о которой вспоминал узник Соломоновой башни, случилась ясным зимним днём незадолго до Рождества. Влад, уже три месяца как обосновавшийся в отцовском дворце в Тырговиште, был весьма доволен жизнью и оставил привычку сидеть, будто нахохлившись. Теперь он держал спину прямо, как положено правителю, и сделался важным.
Влад принял Штефана, обедая в одной из комнат личных покоев, весьма просторной, а её стены, прямо-таки светившиеся новой побелкой, разительно отличались от закопченных стен корчмы, где друзья имели обыкновение беседовать в прежние времена.
Румынский государь сидел за длинным столом, за которым легко уместилось бы двенадцать человек, но трапезу с государем разделяли лишь двое. Оба были бояре, похожие друг на друга своими одинаково чёрными волосами и усами, умащенными, чтоб выглядели глаже и аккуратнее, а довершали сходство одинаково тяжёлые выходные кафтаны с замысловатыми застёжками на груди.
Первый государев сотрапезник занимал должность стольника и потому был обязан пробовать каждое блюдо, подаваемое Владу, а вторым стал начальник конницы по имени Молдовен, которого когда-то звали по-другому, но он взял себе новое имя-прозвище в память о том, что Влад вывез его из Молдавии и приблизил к своему двору.
Штефан, которого в комнате уже ждали, робко ступил через порог, поклонился, прижав к груди правую ладонь, и произнёс:
– Добрый день, Влад, брат мой.
Оглядевшись и заметив возле "брата" двух бояр-сотрапезников, гость на всякий случай поприветствовал их тоже:
– Добрый день и вам, жупаны.
– Добрый день, братец, – молвил румынский государь. – Давно не виделись. Рад тебя снова встретить, – однако он не встал со своего резного кресла, похожего на трон, чтобы обняться с другом, как бывало прежде, в Молдавии.
Где и как провёл Штефан те пять лет, что минули со времени расставания, Влад тогда ещё не знал – лишь видел, что друг изменился мало. Усы отросли подлиннее, но не придали своему обладателю мужественности, потому что в его глазах осталась всё та же доверчивость к людям, как у телёнка.
Одевался Штефан более чем скромно, и это заставило Влада призадуматься. "Я ведь помню, что из походной казны Богдана мы взяли достаточно золота, а Штефан растратил всё за пять лет? – молодой государь даже удивился немного, но тут же нашёл объяснение. – Наверное, помогал таким же скитальцам и раздавал щедрую милостыню нищим, вот и наступило оскудение в кошельке".
– Садись, угощайся, – Влад движением головы указал на кресло по правую руку от себя.
Штефан занял предложенное место и с некоторым замешательством оглянулся на боярина Молдовена, сидевшего за столом с того же краю, что и гость, – этот боярин показался знакомым.
– Как здоровье матушки? – спросил Влад.
– Моя матушка в добром здравии и укрепилась духом, – ответил Штефан. – С тех пор как она постриглась в монахини, Господь дал ей силы.
Богданов сын снова оглянулся на Молдовена, а Влад, видя замешательство друга, спросил:
– Узнаёшь? Этот человек служил твоему отцу, а теперь служит мне.
Молдовен сдержанно улыбнулся, и лишь стольник оставался безучастным наблюдателем этого разговора, молча пододвигая Штефану кушанья.
– Я полагаю, – продолжал Влад, – человек из Молдавии нам скоро понадобится, ведь он знает тамошнюю местность. К тому же он начальствует над моей конницей, что тоже весьма кстати.
Услышав это, Штефан сразу встрепенулся:
– Так тебе известно, о чём я хочу просить, брат?! – радостно воскликнул он, не видя предложенное стольником блюдо с форелью.
– Догадаться нетрудно, – ответил Влад.
– Так, значит, я приехал не зря? – продолжал радоваться Богданов сын. – Ты поможешь мне отвоевать мой престол?
– Да, – кивнул румынский государь, – я помогу тебе вернуть престол, на котором должен сидеть ты, а вовсе не Пётр Арон, который изловил твоего отца в Реусени и отрубил ему голову.
– Значит, ты дашь мне войско, брат? – вдруг запнулся Штефан.
Он спросил так, будто ему уже доводилось слышать "нет", а теперь он услышал "да" и, несмотря на всю свою неиссякаемую веру в людей, не верил своему счастью.
– Я не только дам тебе войско, но и сам пойду вместе с тобой в Молдавию, – ответил Влад.
Впоследствии ему довелось услышать, как молдавские пастухи, собравшиеся вечером у костра, рассказывали друг другу о том походе – они говорили, будто Штефан вёл армию сам, а Влад, спокойный за судьбу друга, остался дома. Это была чистейшая выдумка, но рассказ звучал с таким искренним простодушием, что румынский правитель мог только порадоваться за Штефана, которого народ столь сильно любил, что приписывал ему небывалые таланты. Наверное, молдаванам очень хотелось, чтобы их любимый правитель не только в зрелые годы, но и в юности проявил себя умелым полководцем, поэтому они сами не заметили, как стали выдавать желаемое за действительное. Спорить с теми рассказчиками Влад даже не пытался, потому что никому ещё не удавалось опровергнуть "правду", что идёт от сердца.
И всё же румынский государь помнил, как рассуждал в тот день, когда Штефан пришёл просить войско. "Нет, телёночек, – думал тогда Влад, – Своих воинов я тебе не доверю. Пусть ты мой друг, но и мои воины мне не чужие. Я их сам набирал, сам обучал стоять в боевом порядке, сам вооружал. Не далее как в прошлом году это было. Я ел с ними из одного котла и спал под открытым небом, как они. Я проделал с ними весь путь через горные перевалы до самых стен румынской столицы. Эти люди разделили бы со мной поражение, если б вернуть власть мне не удалось. А теперь, телёночек, ты просишь доверить этих воинов тебе и хочешь вести их неведомо куда? Не-ет. К тому же они и не пойдут за тобой. Они ведь тебя не знают, поэтому не станут повиноваться, как повиновались мне".
Конечно, вслух Влад так не рассуждал, чтобы не ранить самолюбие Штефана, который меж тем с наивным беспокойством спросил:
– А не слишком ли я обременю тебя, брат, если ты пойдёшь со мной? Ты же будешь отвлечён от государственных дел. Я могу взять твоё войско и пойти сам.
– Дела подождут, – махнул рукой Влад, – но даже будь у меня важные заботы, я бы всё оставил, чтобы оказать тебе услугу. Я ведь понимаю, что, кроме меня, тебе никто не поможет.
– Это правда, – грустно улыбнулся Штефан. – Раздобыть войско не так-то просто. Я ведь сперва думал… – перед тем, как продолжить, гость виновато потупился, – …я думал, что воинов даст Янку. Хоть ты с ним и враждовал, но у него был договор с моим отцом, и я надеялся, что Янку сдержит слово, а тот не говорил ни да, ни нет…
– …пока, наконец, не скончался от чумы? – ехидно спросил Влад, не без удовольствия вспомнив о смерти ненавистного врага. – Я ведь говорил тебе много раз, братец, что ты скорее увидишь свой затылок без зеркала, чем дождёшься помощи от Яноша. Он ни о ком не заботился, кроме себя.
– Я помнил об этих словах, – будто оправдываясь, произнёс Штефан, – поэтому довольно быстро разуверился в Янку. Ты думаешь, что я до последнего часа его жизни надеялся на выполнение обещания? Нет. Я ещё несколько лет назад отказался от гостеприимства Янку и решил попытать счастья у ляхов.
– У ляхов? – румынский государь сперва решил, что ослышался. – То есть у тех, кто помог взойти на трон убийце твоего отца?
– Да, – гость ещё сильнее потупился, заметив неодобрение друга и боясь, что тот заберёт назад своё обещание насчёт войска.
"До чего же этот Штефан миролюбивый! – меж тем подумал румынский государь. – Прямо святой! А вот я не таков". Не случайно Влад, стремясь добыть себе румынский престол, не обращался за помощью к венграм. Сама мысль о подобном обращении казалась предательством памяти отца и старшего брата, погибших по вине одного из венгров – Яноша Гуньяди. "А вот Штефан, значит, поступил бы иначе. Он следовал бы христианскому правилу прощать врагов", – рассуждал Влад и почему-то не мог одобрить эту христианскую терпимость, которую проявлял друг.
Штефан же, хоть и смущённый, не собирался говорить, что ошибся. Глядя на этого телёнка, румынский государь даже подумал, что тот не потупился, а скорее набычился и мысленно твердит, что не жалеет о своём обращении к полякам, ведь христианский закон велит прощать обиды.
– Моего отца убили не ляхи, а Пётр Арон, – вдруг промычал телёнок неизвестно откуда взявшимся басом, но затем продолжил своим привычным, более высоким голосом. – Я пошёл к ним в надежде восстановить справедливость, но ляхи мне не помогли. Я провёл у них довольно много времени. Даже успел жениться, родить сына и похоронить жену.
– И где же теперь сын? – спросил Влад, чтобы направить разговор, ставший неприятным, в другое русло.
– Пока живёт у моей матушки при монастыре, – отозвался друг.
– Ну, тогда с восстановлением справедливости надо поспешать, – заметил боярин Молдовен, до сих пор не сказавший гостю ни слова. – Ведь мальчонке недолго подрасти, и тогда в женском монастыре ему будет не место.
Влад беззвучно засмеялся.
– Я сам думаю об этом, – признался Штефан, тоже улыбнувшись, но тут же горестно вздохнул. – Одному изгнаннику тяжело, а вдвоём ещё тяжелее. А без денег мало от кого дождёшься помощи.
– Ты правильно делаешь, брат, что обращаешься ко мне, – подытожил румынский государь. – Вот что мне думается. Оставайся-ка здесь, у меня под крышей, сколько потребуется. Места во дворце много. К тому же удобнее будет обсудить, когда и как выступать в поход.
Влад сказал "обсудить", хотя на самом деле собирался решать всё сам. Штефан пытался давать советы, но друг неизменно отметал их.
– Когда мы пойдём в поход? Скоро? – спросил телёнок уже на следующий день после того, как переехал во дворец.
– Зимой воевать плохо, – ответил Влад. – Лучше подождём весны. Нагрянем в Молдавию в апреле.
– Почему не в марте? – удивился Штефан. – Март тоже довольно тёплый месяц.
– Нет, – усмехнулся румынский государь, – на март назначено у меня одно дельце, которое я не хотел бы отменять. К тому же оно наверняка поможет нам запутать наших молдавских супротивников.
– Как запутать? Скажи мне, – попросил Штефан, на что услышал:
– А оставил ли ты привычку откровенничать со всеми подряд, которую имел не так давно?
Через четыре месяца, в марте, Влад отправил в трансильванский город Надьшебен письмо. Государь пенял, что в Надьшебене дали приют одному из претендентов на румынский престол и плетут заговор, чтобы свергнуть в Румынии законную власть. Заодно Влад припоминал обиду, нанесённую ему соседями и друзьями надьшебенцев – жителями города Брашова. "Меня пытались захватить и убить", – утверждал румынский правитель. Обвинение было серьёзное. К тому же в письме говорилось, что жители Надьшебена тоже имели отношение к произошедшему. Ожидать ответа на подобное послание вряд ли следовало, поэтому через неделю после отправки письма Влад просто пошёл на обидчиков в поход.
– А после мы пойдём в Молдавию? – спросил Штефан, чей конь шагал по дороге справа от Владова коня.
– Сначала разделаемся с моими обидчиками, а там решим, – невозмутимо отвечал румынский государь, любуясь зазеленевшими полями вокруг, тёмным лесом, покрывавшим дальние холмы, и еле заметной в голубой дымке горной цепью, что выглядывала из-за холмов впереди, на самом горизонте, и почти сливалась с небом.
К каждым шагом эти горы становились всё ближе, а к началу третьего дня пути Влад и Штефан приблизились к ним вплотную. Войско вступило в ущелье и двинулось по узкой извилистой дороге, что вела вдоль реки. Справа с громким журчанием неслись воды, по-весеннему мутные. Слева возвышался крутой осыпающийся каменистый склон, густо поросший буковым лесом.
Стройные деревья тянулись к небесам, и Влад мечтательно глядел ввысь, вызывая изумление Штефана, который и сам был большой мечтатель.
– Ты совсем не думаешь о походе, – упрекал Штефан друга. – Ты сказал, что те люди из Надьшебена и Брашова обидели тебя, но совсем не кажешься обиженным.
– Я обижен, – спокойно возразил Влад, – но не даю обиде взять верх над разумом. Тебе следовало бы вести себя так же.
– Я бы и рад, – сказал Штефан, – но не могу. Тебе легко. Ты обижен из-за каких-то заговорщиков, которые никогда не смогут лишить тебя власти, хоть и пытаются.
– А ещё меня пытались убить.
– Всё равно это мало! Тебя лишь пытались лишить чего-то и не смогли, а меня лишили отца! Человек, который его убил, не обидел меня, а сделал гораздо хуже. Я даже не знаю, как назвать. Обида тут слишком мягкое слово. Это не сравнить с твоими делами в Надьшебене и Брашове.
Когда Влад услышал, как Штефан говорит о своём убитом родителе, то могло показаться, что румынский государь в глубине души всё-таки одобряет горячность друга и сам вот-вот утратит спокойствие, распалится гневом из-за подлого убийства и отдаст войску приказ ускоренным шагом идти в Молдавию. Однако чувства Влада не прорвались наружу.
– Значит, по-твоему, мне легко? – наконец, молвил князь. – Это тебе легко. Тебе пришлось ждать всего пять лет, чтобы покарать убийцу. Скоро справедливость восторжествует. А я ждал десять лет, чтобы отомстить за своего убитого отца. Это вдвое дольше твоего. И у меня не было рядом товарища, который твердил бы мне "не спеши", "прояви терпение", "успокойся". А ведь если бы я вёл себя так горячно, как ты сейчас, моя месть осталась бы неосуществлённой.
Через несколько дней, преодолев горы, войско вышло на равнину, окружённую возвышенностями со всех сторон. На этой равнине и стоял город Надьшебен. Местность принадлежала уже не к Румынии. Здесь начинались земли, именуемые Трансильванией, поэтому Штефан полагал, что теперь, на неприятельской территории, настроение друга изменится.
Но не тут-то было! Румынский государь продолжал любоваться природными красотами, равнодушно взглянул в сторону каменных бастионов Надьшебена, возвышавшихся над земляным валом, и лишь спросил у боярина Молдовена, рассылавшего везде конных разведчиков:
– Ну? Что горожане?
– Затворились в крепости, государь, как ты и ожидал, – ответил боярин.