- Вред причинили, конечно, - ответил я. - Понимаете, в чём дело, появились они на Черном море в самое выгодное для них время. В июне сорок второго года, когда шли тяжелые бои за Севастополь. Немцы и румыны штурмовали город. Ресурсы наши быстро таяли. Людей не хватало, запасы продовольствия кончились, боеприпасов и медикаментов мало. Грузы-то ведь доставлялись издалека, с Кавказского побережья. Корабли перебрасывали. А на море - блокада. Немецкие самолеты, подводные лодки, катера за каждым нашим судном охотились. В Севастополь наши корабли прорывались с большим риском, только по ночам. Ну а летние ночи известно какие… Вот в это время и появились итальянские смертники. Обосновались они в Форосе. Знаете, наверно: живописное такое местечко неподалеку от Байдарских ворот. На вооружении итальянцы имели небольшие быстроходные катера, начиненные взрывчаткой. Выходили они в море с наступлением темноты. Тактика у них такая: подкрасться незаметно к кораблю и атаковать с короткой дистанции. Водитель нацеливает свой катер на корабль, развивает большую скорость, а сам незадолго до взрыва выбрасывается в воду. Если успевает, конечно. Таким вот образом диверсантам удалось потопить наш транспорт с боеприпасами, который в Севастополь шел. Удар был чувствительный, ничего не скажешь. В городе каждый патрон на учете, матросы вместо гранат камни кидали… Руки у нас в то время до диверсантов не доходили, не до них было. Судов мало, горючего нет. Вот они и резвились. Я в ту пору старшим лейтенантом был, катером командовал. Стояли мы у причала. Двигатель износился, налаживали своими силами. Выходили мы в море на полуразбитых посудинах. Однако, помню, один из наших командиров крепко психанул тогда. Встретил возле Балаклавы итальянцев и пошел на них. С одним пулеметом. Но не приняли итальянцы боя. Они хоть и смертники, но рассчитывали с триумфом умереть. Чтобы их в национальные герои произвели. Ну, короче говоря, загнал их наш командир к чертям собачьим на середину Черного моря. А настигнуть не мог, скорость не позволила. Еле-еле потом на остатках горючего до Севастополя дотянул.
Я взял себе новую папиросу. Астахов сидел за столом, подперев ладонями подбородок, и слушал, как всегда, очень внимательно. Я знал, что память у него преотличная. Он запоминает всё почти дословно, запоминает даже интонацию говорящего.
- А после Севастополя? - спросил он. - Где они действовали после Севастополя?
- Одно время базировались в Феодосии, потом их перебросили на Азовское море. Но больше ни одной серьезной операции провести они не смогли. Были мелкие стычки. А когда начали мы наступать, итальянцы убрались восвояси. Не знаю, как оправдали они накладные расходы на свою перевозку, но уж надежд, которые на них возлагал противник, не оправдали явно. Тут вот ведь какую сторону надо учесть. Англичанам диверсанты-итальянцы много хлопот причинили. И огорчений. Возле острова Крит потопили крейсер "Йорк". Смертникам удалось проникнуть в Александрию. Прямо в порту взорвали два линейных корабля: "Вэлиент" и "Куин Элизабет". А на Черном море у итальянцев промашка вышла. По сути дела, не выполнили они задачу, ради которой семь верст киселя хлебали, тащились из Рима до Феодосии… Ну а я в ту пору заинтересовался развитием диверсионно-штурмовых средств в иностранных флотах. Потом вот и в Москву отозвали. Дело, сами понимаете, новое. Всё в строгом секрете, особенно у немцев. Приходится по крохам клевать, сопоставлять разрозненные сообщения. Теперь, правда, когда союзники во Францию высадились, материалов побольше стало. Да и немецкие смертники активней действовать начали. Перед концом, видно. К осени муха и та злее делается. Теперь даже в газетах, в английских и американских, о "морских дьяволах" пишут. Как они шлюзы взрывают, как на береговые посты нападают…
- Сенсации, - неодобрительно сказал майор. - Читателям нервы щекочут. Война - это пот и кровь, а не занимательное приключение. Небось ещё и похваливают этих диверсантов?
- И так бывает, - усмехнулся я. - Когда как, конечно. А вот лондонская "Таймс" совсем недавно, шестого октября, если не ошибаюсь, даже с уважением и чуть ли не с восхищением писала. Смертники взорвали мосты через реку Ваал, отрезали английские войска от тыла, принудили остановиться. А "Таймс" восхищается - какие смелые ребята! Буквально такие слова: это была одна из самых отважных диверсионных операций.
- Они могут, - буркнул майор. - Любят они дешевый объективизм изображать. Ну, это дело ихнее. Нам бы со своими делами справиться, а уж они пускай как хотят…
Вероятно, оттого, что в комнате было жарко и накурено, у меня начала болеть голова. Я сказал об этом Астахову.
- Пойдемте на улицу, - предложил майор.
- А телефон?
- Мы его на подоконник поставим. Через открытую форточку звонок услышим. Я часто так делаю, если вызова жду. Заодно и комната проветрится.
Мы накинули шинели и вышли на площадку возле дома, очищенную от снега. В небе блестели звезды, такие яркие, будто надраены были перед праздником опытным боцманом. Ночь казалась светлой и имела какой-то синий оттенок. Темнота мягко обволакивала постройки, скалы, сглаживала резкие очертания сопок. Вода залива, окаймленная белыми берегами, была аспидно-черной. Издалека долетали удары в колокол-рынду. На кораблях отбивали склянки. Слышались музыка, людские голоса, скрип шагов, но никого не было видно. В морозном воздухе звуки разносились на большое расстояние.
- Никак не могу привыкнуть к безлюдью, - сказал Астахов. - Я раньше в городах жил, привык к шуму. А тут каждый звук обращает на себя внимание.
- Вы разве недавно на Севере?
- Порядочно уже. Осенью сорок первого был ранен под Ленинградом. Потом из госпиталя направили сюда. И знаете, меня не покидает странное ощущение: здесь конец фронта, край земли. Не верится, что дальше ничего нет, только море, льды да снега. Вы бывали там, севернее? - махнул он рукой.
- Доводилось, - ответил я. - Мне тоже раньше странным казалось… Великая северная пустыня. Но это не совсем точно. Там ходят корабли. Хоть и редко, но ходят. На островах есть зимовщики.
- Кстати, - сказал майор, - ведь тут у нас стоит первый пограничный столб. Самый первый во всём Союзе. На берегу моря, на крутом обрыве. И ведь не пустили тут немцев через нашу старую границу. Так и задержали их возле столба, и отбросили теперь.
- Вот вам и край земли! Гордиться можно.
- А я и горжусь, - очень серьезно ответил Астахов. - Горжусь, что и я вместе со всеми вахту несу. Нашу тревожную вахту… Людьми горжусь. Хороший здесь народ. Крепкий, суровый. - Майор помолчал, часто затягиваясь папиросой. Потом, бросив окурок, повернулся ко мне: - Вот что, Осип Осипович. Я долго думал о Кораблеве. Навел справки о его сыновьях. Они - честные советские граждане. Да и сам старик - вы же знаете. Таким людям нельзя не верить. Просто грешно не верить в их порядочность. Они - первооснова. Гранит, на котором всё государство держится.
- Зачем вы всё это мне растолковываете? - удивился я.
- Как зачем? Это очень важно для наших предположений: верить или не верить Кораблеву. Мы должны понять, как он будет вести себя, если оказался у немцев!
- Я уже говорил вам: давайте думать о худшем. Меньше разочарований.
- Надо доверять людям, - упрямо произнес Астахов, повысив голос.
- Тише, - предупредил я. - Этак мы не услышим звонка.
- Верно, - согласился майор и зачем-то посмотрел через форточку на телефон. Потом вздохнул и вытащил из пачки новую папиросу.
"МОРСКИЕ ДЬЯВОЛЫ"
Захарий Иванович очнулся в темной комнате с одним окном, забранным частой решеткой. Болела грудь, болела обожженная щека. Старик ощупал себя - переломов не было, хотя конвоир, когда вел сюда, несколько раз ударил его прикладом. Но внутри будто что-то оборвалось, трудно было дышать. Он тяжело поднялся на ноги, прошел по комнате и снова сел на голый дощатый пол. Немцы, правда, позаботились: бросили сюда его ватник. Захарий Иванович прилег. Побои ослабили его, он находился в каком-то оцепенении, забывался, дремал.
Кораблеву казалось, что вот-вот откроется дверь и его опять поведут к черному капитану. Он гнал от себя мысль о предстоящих мучениях, но перед глазами всплывали фотоснимки, виденные в плюшевом альбоме. Да, от пыток теперь не спасешься. Самыми страшными будут первые минуты, первая, самая острая, боль…
Старик хотел покончить с собой, но ничего не было под рукой: ни ножа, ни даже ремня - сняли немцы. И часовой то и дело поглядывал через квадратное отверстие в двери.
Вот как поворачивается иной раз судьба. Не думал не гадал Захарий Иванович, что случится такое: придется принимать смерть в муках, среди палачей, вдали от своих. Истерзают, выбросят в снег на съедение собакам. Может, потом и похоронят норвеги, они душевные, хотя и суровые на вид. А может, и не похоронят… Так и останется в сундуке у Марьи Никитичны давно уже приготовленное чистое смертное белье. И ни старуха, ни сыновья не узнают, где он и что с ним.
Вздыхал и ворочался на полу старый рыбак. Перекатывались на скулах твердые желваки. Ворочался и думал: раз выпала ему такая смерть - примет её, как подобает: не закричит, не поползет на коленях перед палачами, не унизит поморскую гордость.
Кораблев вздрогнул от резкого скрипа открывшейся двери. Часовой жестом показал: выходи. "Это всё", - подумал старик и пошел медленно, едва переставляя ноги, инстинктивно оттягивая то страшное, что ожидало впереди.
Его привели в ту же комнату, где допрашивали первый раз. Но капитана в черной форме не было. Навстречу старику предупредительно поднялся из-за стола рыжеволосый лейтенант Йоганн Мерц. Его лицо, покрытое крупными веснушками, выражало смущение. Он предложил Кораблеву сесть, придвинул стул.
- Вы должны извинить нас, господин э-э-э… Кораблёф, - с просительной улыбкой сказал лейтенант. - Произошла ошибка. Так случается на войне. Мы должны были захватить одного русского разведчика. А привезли вас. Мы сами очень огорчены неудачей и тем, что вам пришлось э-э-э-э… немножко пострадать. - Лейтенант тщательно подбирал слова. - Германская армия не воюет с мирными жителями. Командование уже наказало виновных. В том числе и меня. Мне поручили извиниться перед вами. Вы теперь можете быть спокойны, мы создадим вам условия…
Захарий Иванович слушал, склонив голову. Он был потрясен таким резким поворотом событий. Сам не замечая того, выдергивал из бороды волоски и не чувствовал боли. "Про какие это условия распространяется немчик? В лагерь запрут или в тюрьму, куда же ещё? Но это уж не так страшно. Рано или поздно придут наши, придут обязательно. Ведь фашистов гонят на всём фронте!.."
Явился толстый заспанный солдат с подносом, поставил на стол банки с консервами, бутылку водки. Лейтенант налил старику граненый стакан. Себе - рюмку.
- Выпьем, господин Кораблеф, по русскому обычаю за хороший конец.
- А вы их знаете, что ли, обычаи русские?
- О да! - обрадованно закивал лейтенант. - Я немножко учил кое-что.
"Ты не немножко, ты крепко учил, - подумал Захарий Иванович, окидывая взглядом раскрасневшееся, сияющее лицо лейтенанта, его стройную фигуру. - Тебя небось с детства тренировали. Хочешь, чтобы захмелел я? Ну, будь по-твоему…"
Кораблев разом выпил стакан, степенно вытер рот и принялся за закуску. Немец тоже выпил, но, видно, непривычна для него была водка. Даже передернулся весь. Поел немного и спросил:
- Ещё по одной?
- А вот закушу.
- Ну, с делом мы покончили… А теперь что же? Отпустить вас?
- Домой надо, - сказал Кораблев.
- Для нас не имеет значения, где вы будете жить. Важно, чтобы вы молчали. Никто не долженз знать, что произошло с вами.
- Ну, молчать буду.
- Лично я вполне верю вашему слову. Я верю старым людям. Но служба СС… - лейтенант возмущенно пожал плечами. - Помните капитана, который допрашивал вас?
- Да уж никогда не забуду.
- Грубый человек. И жестокий. Так вот: капитан требует или доказательства вашей лояльности, или… Требует, чтобы вас отдали в его распоряжение. Я виноват, что привез вас сюда, и мне хочется оградить вас от новых неприятностей. Отдать вас капитану - это очень плохо. Но есть выход. Вы дадите какие-нибудь сведения. Никто и никогда не узнает об этом. Не нужно ни расписки, ни подписи. Мне нужен аргумент, чтобы подтвердить вашу лояльность.
- Но мне ничего не известно.
- Конечно, вы простой рыбак и не можете знать военную тайну. Но подумайте сами, что бы вы могли нам сообщить.
Захарий Иванович никак не мог разобраться, запутывает его лейтенант или действительно хочет исправить свою ошибку. Во всяком случае, сейчас, когда появился проблеск надежды, Кораблеву совсем не хотелось встретиться вновь с черным капитаном.
- Да не знаю же я ничего, - ответил старик.
Лейтенант насупился, задумавшись, забарабанил пальцами по столу.
- Как бы мне помочь вам? - проговорил он, доставая из ящика стола хрустящую карту. Кораблев сразу узнал знакомые очертания берегов. Карта была новой, совсем чистой, карандаш не касался её.
- Ещё стаканчик за ваше здоровье, - предложил лейтенант.
- И это можно.
Они выпили. Офицер разложил карту на столе, аккуратно разгладил места сгибов.
- Наверно, каждый камень вам тут знаком? - спросил он. - Покажите, где ваш поселок.
- Здесь, - ткнул ногтем Захарий Иванович.
- Верно. Ну, покажите мне хотя бы… - лейтенант наморщил лоб, - хотя бы путь от вашего поселка до порта. На пути, вероятно, есть какие-нибудь заграждения?
- Море не загородишь.
- Совсем правильно. Вот и покажите, господин Кораблеф, как бы вы прошли в порт.
- И тогда, значит, вы пустите меня на все четыре стороны?
- О, конечно!
- А куда же я подамся без документов в чужом краю?
- Дадим вам документы и деньги.
- Сколько денег-то? И в какой валюте опять же?
- В какой хотите. Двадцать тысяч рублей.
- Маловато по нонешним-то временам.
- Я договорю с начальником.
- Деньги-то не в цене нынче, - упрямился Кораблев, старавшийся показать, что захмелел. - Жить-то мне надо будет или куски ходить собирать? Норвеги не дадут много.
- О! Вы хотите использовать этот случай и разбогатеть, - засмеялся лейтенант.
- Да-а, с вами разбогатеешь.
- Я буду заботиться о вас, - офицер подвинул ему карту. - Ну, старый капитан, начинайте прокладку курса.
- Ладно, - Кораблев навалился грудью на заскрипевший стол. - Давай карандаш, нарисую.
* * *
Немцы не рассчитывали получить от Кораблёва какие-нибудь особо важные сведения. Они сами располагали данными о заграждениях у входа в залив, куда предстояло прорваться смертникам. Эти данные они получили с помощью авиационной разведки и своей агентуры. Последний агент, высаженный в советском тылу совсем недавно, успел передать несколько радиограмм, а потом замолк. Немцы хотели ещё раз проверить и уточнить имевшиеся у них данные. Для этого и затеял лейтенант Мерц "невинную" беседу с рыбаком. Капитан Циммерман посоветовал лейтенанту ничего не спрашивать напрямик. Пусть старик сам разговорится. Надо только слегка направлять его, не уходить от нужной темы.
Лейтенант Мерц был молод и самоуверен. Он совершенно искренне считал, что принадлежит к высшей расе. А все остальные - дегенераты. Тем более этот бородатый старик, который за всю жизнь ничего, вероятно, не видел, кроме рыбацких сетей. И уж конечно он, Мерц, сумеет обвести вокруг пальца этого русского. Такая игра нравилась лейтенанту.
Между тем Захарий Иванович довольно скоро смекнул, что к чему. Житейский опыт подсказывал: надо принять эту игру и провести её с выгодой. Немец хотел, чтобы Кораблев был ошеломлен, растерян, чтобы проникся благодарностью к Мерцу. Ну что же, Захарий Иванович постарался изобразить это. Немец хотел, чтобы Кораблев был пьян? Можно и выпить, можно и захмелеть для виду.
Что намерены выпытать фашисты - вот о чём думал Кораблев, прокладывая на карте привычный маршрут. Прежде всего - что они знают? Конечно, то, что видно простым глазом. Ихние самолеты летают над морем и над заливом. А раз так, то фашистам известно, где находятся боны, где патрулируют дозорные суда. Значит, об этом можно сказать немцу. Этот рыжий увидит, что старик говорит правду, и поверит ему. А вот о минных полях надо молчать. Они под водой, их с самолетов не различишь. Но зачем молчать? Можно и минные поля на карте нарисовать. И проход между ними изобразить. Только не хотел бы Захарий Иванович сам идти потом с такой картой по такому проходу.
- А ну, - сказал повеселевший Кораблев лейтенанту. - Налей-ка мне ещё стопку. Не жадничай, на тебя ведь работаю.