- Не бойся, - тоже по-французски ответил рыцарь. - У нас письмо этой женщины, правда, она подписала его лишь одним именем, тем, что получено при крещении, но в нем моя защита. Если попаду в ловушку, поезжай с этим письмом к коннетаблю и дону Энрике де Трастамаре, расскажи о моей любви, моих страданиях, о том, как вероломно они заманили меня в западню. И, я верю, злодеев постигнет кара, от которой содрогнется Испания.
- Все верно, - возразил Мюзарон, - но раньше вам перережут горло.
- Пусть так, но правда ли, что донья Мария просит меня к себе, чтобы поговорить со мной об Аиссе?
- Вы, сударь, влюблены, то есть с ума сошли, - заметил Мюзарон, - а уж если сумасшедшему что втемяшилось, его не переспоришь. Простите меня, сударь, но я правду говорю. Я не спорю, ступайте туда.
И, закончив этими словами свое рассуждение, честный Мюзарон тяжко вздохнул.
- А почему бы мне не пойти с вами? - неожиданно спросил он.
- Потому что надо передать ответ дона Педро королю Кастилии, дону Энрике де Трастамаре, - ответил рыцарь, - и, если я погибну, только ты можешь рассказать ему об итогах моей миссии.
И Аженор четко, слово в слово, пересказал оруженосцу ответ дона Педро.
- Но я ведь могу караулить около дворца, - сказал Мюзарон, который упорно не хотел отпускать хозяина.
- Зачем?
- Чтобы защищать вас, клянусь плотью святого Иакова! - воскликнул оруженосец. - Чтобы защищать вас с помощью моего арбалета, из которого я уложу полдюжины этих смуглых рож, а вы с помощью вашего меча зарубите еще с полдюжины. Все-таки дюжиной неверных станет меньше, что никак не повредит спасению наших душ.
- Наоборот, мой дорогой Мюзарон, доставь мне удовольствие и не выходи из дома, - попросил Аженор. - Если меня убьют, знать об этом будут лишь стены дворца. Но послушай меня, я уверен, - сказал этот доверчивый чистосердечный человек, - что ничем не обидел донью Марию, поэтому она не может таить на меня зла. Я, может быть, даже оказал ей услугу.
- Правильно, но не вы ли оскорбляли мавра, сеньора Мотрил я, и здесь, и в других местах? Ведь он, если не ошибаюсь, комендант дворца, а чтобы вы поняли, как он к вам относится на самом деле, скажу, что это он дал приказ арестовать вас у городских ворот и бросить в тюрьму. По-моему, опасаться надо не фаворитки, а фаворита.
Аженор был немного суеверен, он охотно соглашался с теми уступками, которые сознание всегда оказывает влюбленным; повернувшись к старухе, он сказал:
- Если она улыбнется, я пойду.
Старуха улыбнулась.
- Передайте донье Марии, что я приду, - обратился Аженор к мамке. - В половине восьмого я буду в часовне.
- Хорошо… А я буду ждать вас с ключом от двери. Прощайте, сеньор Аженор, до свидания, любезный оруженосец.
Мюзарон кивнул в ответ; старуха ушла.
- Так вот, писем для коннетабля не будет, - обернувшись к Мюзарону, сказал Аженор, - ведь мавры могут схватить тебя и отобрать их. Ты передашь коннетаблю, что война объявлена и надо начинать военные действия. Деньги у тебя есть, не жалей их, чтобы добраться как можно скорее.
- А как же вы, сеньор? В конце концов, вполне возможно, что вас и не убьют.
- Мне ничего не нужно. Если меня обманут, я пожертвую своей жизнью, полной страданий и разочарований, которая мне наскучила. Если, наоборот, донья Мария поможет мне, то она найдет для меня лошадей и провожатых. Езжай, Мюзарон, езжай сию минуту, пока они следят за мной, а не за тобой; они знают, что я остаюсь, именно это им и нужно. Поезжай, конь у тебя добрый, храбрости тебе не занимать. Я же остаток дня посвящу молитвам. Ступай!
Этот план, сколь бы он ни казался рискованным, в их положении был весьма разумным. Поэтому Мюзарон с ним согласился, правда, не столько из любви к своему хозяину, сколько из-за убедительности его доводов.
Спустя четверть часа после принятого решения Мюзарон отправился в путь и без труда выбрался из города. Аженор, как и обещал, помолился, а в половине восьмого пришел в часовню.
Старуха уже поджидала его, она жестом показала, что надо спешить, и, открыв небольшую дверь, увлекла за собой рыцаря.
Пройдя длинную анфиладу коридоров и галерей, Аженор вошел в низкую, полутемную залу, которую окружала увитая цветами терраса.
Под неким подобием балдахина сидела женщина с рабыней, которая была отослана прочь, едва появился рыцарь.
Введя рыцаря в залу, старуха из деликатности удалилась.
- Благодарю вас за точность, - сказала Молеону донья Мария. - Я знаю, что вы были великодушны и храбры. Мне захотелось отблагодарить вас после того, как, если судить поверхностно, поступила с вами вероломно.
Аженор ничего не ответил. Ведь он пришел потому, что его пригласили говорить об Аиссе.
- Подойдите ближе, - попросила донья Мария. - Я так сильно привязана к дону Педро, что, защищая его интересы, была вынуждена нанести вред вашим, но меня оправдывает любовь, вы сами любите и должны понять меня.
Мария была близка к цели их свидания. Однако Аженор ограничился поклоном и упрямо молчал.
- Теперь, господин рыцарь, когда мои дела улажены, мы будем говорить о ваших, - предложила Мария.
- Каких? - спросил Аженор.
- О тех, что волнуют вас сильнее всего.
Аженор, видя искреннюю улыбку и приветливость доньи Марии, слыша ее сердечные, убедительные слова, почувствовал себя обезоруженным.
- Ну, сядьте же вот сюда, - сказала чаровница, указывая ему место рядом с собой.
Рыцарь покорно подчинился.
- Вы думали, что я ваш враг, но ошиблись, - сказала молодая женщина, - и, чтобы это доказать, я готова оказать вам столь же важные услуги, что вы оказали мне.
Аженор с удивлением смотрел на нее. Но Мария Падилья продолжала:
- Конечно, важные… Разве не вы были моим славным защитником в дороге, моим добрым невольным советчиком?
- Совсем невольным, потому что я даже не знал, с кем говорю, - ответил Аженор.
- Зато я сумела принести пользу королю, передав ему сведения, которые вы мне сообщили, - с улыбкой прибавила Мария Падилья. - И не отрицайте, что вы мне очень помогли.
- Хорошо, мадам, я вам помог… Но вы…
- Уж не считаете ли вы, что я не могу быть вам полезной? О, шевалье, вы сомневаетесь в моей благодарности!
- Может быть, мадам, вы и хотели бы мне помочь, я не спорю.
- Я хочу и могу. Представьте себе, например, что вас не выпустят из Сории.
Аженор вздрогнул.
- А я помогу вам выбраться из города.
- Сделав это, мадам, вы принесли бы пользу не столько мне, сколько королю, так как избавили бы его от обвинений в измене и трусости.
- Я согласилась бы с вами, если вы были бы просто послом, которого здесь никто не знает, и приехали бы в Сорию с политической миссией. Ведь тогда вы могли бы вызывать ненависть или подозрения только у короля, - возразила молодая женщина. - Но подумайте сами, нет ли у вас в Сории другого врага, вашего личного врага?
Аженор явно смутился.
- Вы должны бы понимать, если это так, - продолжала донья Мария, - что ваш враг, одержимый злобой против вас, ничего не сказав королю, заманит вас в западню, чтобы отомстить вам, а король останется непричастным к этой мести. Это будет легко доказать вашим соотечественникам в том случае, если дело дойдет до объяснений. Поэтому, шевалье, помните, что здесь вы представляете не только ваши собственные интересы, но интересы дона Энрике де Трастамаре.
У Аженора вырвался тяжелый вздох.
- Ага! По-моему, вы меня поняли, - воскликнула Мария. - Ну хорошо, а если я избавлю вас от опасности, которая может вам угрожать при встрече с вашим врагом?
- Вы сохранили бы мне жизнь, мадам, что само по себе великое благо, но я даже не могу сказать, был бы я признателен вам за ваше великодушие.
- Почему же?
- Потому что мне не дорога моя жизнь.
- Вам не дорога ваша жизнь?
- Да, - сказал Аженор.
- Наверное, у вас большое горе, не так ли?
- Вы правы, мадам.
- А что если я знаю о вашем горе?
- Вы, знаете?
- А что если я покажу вам причину вашего горя?
- Вы? Неужели вы можете сказать мне… можете дать увидеть…
Мария Падилья подошла к террасе, которая была занавешена шелковыми шторами.
- Смотрите же! - сказала она, отдернув штору.
Внизу можно было увидеть другую террасу, которую от верхней отделял массив апельсинных, гранатовых деревьев и олеандров. На этой террасе, среди цветов, качалась в пурпурном гамаке женщина, озаренная золотыми лучами заходящего солнца.
- Видите? - спросила донья Мария.
- Аисса! - восторженно вскричал Молеон, сложив на груди руки.
- Да, дочь Мотриля, - подтвердила донья Мария.
- О, вы правы, мадам, это она, счастье моей жизни! - снова вскричал Молеон, пожирая глазами пространство, отделявшее его от Аиссы.
- Да, совсем близко и очень далеко, - усмехнулась донья Мария.
- Неужели вы смеетесь надо мной, сеньора? - с тревогой спросил Аженор.
- Господь меня сохрани, господин рыцарь! Я только говорю, что в эту минуту Аисса являет собой образ счастья. Нам часто кажется, что стоит лишь протянуть руку, чтобы его коснуться, а оказывается, мы отделены от него какой-то незримой, но непреодолимой преградой.
- Увы, я знаю это: за ней следят, ее держат под стражей.
- И она заперта, сеньор француз, за крепкими решетками с прочными замками.
- Ну как мне привлечь ее внимание, сделать так, чтобы она меня увидела? - воскликнул Аженор.
- И для вас даже это стало бы великим счастьем?
- Высшим!
- Хорошо, я вам его подарю. Донья Аисса вас не видела, если бы она вас увидела, ей стало бы еще больнее, потому что протягивать друг другу руки и посылать воздушные поцелуи - для влюбленных слабое утешение. Добейтесь большего, господин рыцарь.
- Но что же мне делать? Скажите, мадам, умоляю вас! Приказывайте мне или лучше дайте совет.
- Видите вон ту дверь? - спросила донья Мария, показывая на выход с террасы. - Вот ключ от нее, он самый большой из трех в этой связке. Вы спуститесь на этаж ниже, там длинный коридор - он похож на тот, которым вы шли сюда, - что выводит в соседний сад, где деревья достигают террасы доньи Аиссы. Ага, по-моему, вы уже догадываетесь…
- Да, да, - сказал Молеон, жадно впитывая каждое слово, слетающее с уст доньи Марии.
- Решетка сада заперта, но ключ от нее в связке, - продолжала она. - Проникнув в сад, вы окажетесь ближе к донье Аиссе, потому что сможете подойти к террасе, где она сейчас качается в гамаке, хотя влезть туда по отвесной стене нельзя. Но вы сможете окликнуть вашу возлюбленную и поговорить с ней.
- Благодарю, благодарю вас! - воскликнул Молеон.
- Я вижу, вы повеселели, это уже лучше! - сказала донья Мария. - Но тем не менее есть опасность, что вашу беседу на расстоянии могут подслушать. Я предупреждаю вас об этом, хотя Мотриля во дворце нет, он вместе с королем на смотре войск, что прибыли к нам из Африки, и вернется не раньше половины десятого - десяти, а сейчас только восемь.
- Целых полтора часа! О, мадам, прошу вас, умоляю, скорее дайте мне этот ключ!
- О, для того, кто потерял голову, времени не существует. Дайте угаснуть последнему лучу солнца, который еще золотит небо, - это будет через нескольких минут. И, кстати, если хотите, я вам еще кое-что скажу, - улыбнулась она.
- Скажите.
- Я думаю, отдать ли вам и третий ключ - Мотриль сделал его для короля дона Педро, - который я раздобыла с большим трудом.
- Для короля дона Педро! - содрогнулся Аженор.
- Да, - ответила Мария. - Вы знаете, это ключ от двери, которая выходит на очень удобную лестницу, что ведет прямо на террасу, где в эти мгновения Аисса, вероятно, мечтает о вас.
Аженор даже вскрикнул от радости.
- И как только за вами захлопнется дверь, - продолжала донья Мария, - вы сможете полтора часа беседовать наедине с дочерью Мотриля, не боясь, что вас застигнут врасплох. А если придут король с Мотрилем - попасть на террасу можно только через дом, - у вас будет надежный и свободный путь к отступлению.
Аженор упал на колени и осыпал поцелуями руку благодетельницы.
- Мадам, потребуйте от меня мою жизнь в ту минуту, когда она вам понадобится, и я отдам ее вам! - воскликнул он.
- Благодарю вас, но приберегите ее для вашей возлюбленной, сеньор Аженор. Солнце зашло, через несколько минут совсем стемнеет, у вас остается всего час. Ступайте и не выдавайте меня Мотрилю.
Аженор устремился на маленькую лестницу террасы и исчез.
- Сеньор француз, - закричала ему вслед донья Мария, - через час ваша заседланная лошадь будет стоять у дверей часовни, но Мотриль не должен ни о чем догадываться, а не то мы оба пропали!
- Я вернусь через час, обещаю вам, - послышался голос удалявшегося рыцаря.
XXII
Встреча
На нижней террасе дворца - она примыкала к покоям ее отца и комнатам девушки - в задумчивости сидела Аисса; томная и мечтательная, как истинная дочь Востока, она дышала вечерней прохладой, провожая взглядом последние отблески заката.
Когда солнце зашло, ее взгляд устремился на великолепные сады дворца, словно поверх стен и деревьев она хотела что-то отыскать за горизонтом, который когда-то еще открывался перед ней. Это было живое воспоминание, не подвластное ни пространству, ни времени, которое зовется любовью, иначе говоря, вечной надеждой.
Она мечтала о ярко-зеленых и обильных, благоуханных полях Франции, о роскошных садах Бордо, под спасительной сенью которых пережила самое сладостное событие в своей жизни; а так как во всем, над чем он задумывается, ум человеческий отыскивает печальное или радостное сходство, Аисса сразу же вспомнила сад в Севилье, где она впервые осталась наедине с Аженором, говорила с ним, сжимала его руку, которую сейчас ей страстно захотелось сжать снова.
Мысли влюбленных таят непостижимые загадки. Подобно тому как в голове безумцев крайности чередуются с бессвязной быстротой снов, так и улыбку любящей девушки сменяют иногда, словно улыбку Офелии, горькие слезы или мучительные рыдания.
Захваченная воспоминаниями, Аисса улыбнулась, вздохнула и заплакала.
Она, наверное, разрыдалась бы, если бы на каменной лестнице не послышались торопливые шаги.
Аисса подумала, что это вернулся Мотриль, который спешит - он изредка так делал - застигнуть ее врасплох за самыми нежными мечтаниями; у этого человека, проницательного до ясновидения, ум, подобный адскому факелу, пылал, освещая все окрест, и оставлял во мраке лишь его мысль, непостижимую, глубокую и всесильную.
И все-таки Аиссе показалось, что это не его походка, а шум доносится не с той стороны, откуда всегда появлялся Мотриль.
Тогда она, задрожав, вспомнила о короле, которого совсем перестала бояться, вернее, забыла после приезда доньи Марии. Ведь лестницу, откуда доносился шум, Мотриль устроил для своего суверена как потайной ход.
Поэтому Аисса поспешила - нет, не вытереть слезы: это было бы воспринято как пошлая скрытность, до которой не могла бы опуститься ее гордость, - но отогнать от себя слишком нежное воспоминание, чтобы его не заметил враг, что сейчас предстанет перед ней. Если это Мотриль, то ее оружием станет воля, если король - то кинжал.
И она с притворным равнодушием повернулась спиной к двери, как будто в отсутствие Аженора ничто - ни радость, ни угрозы - не могло ее взволновать; она готовилась выслушать суровые слова и заодно прислушивалась к зловещим шагам, что вызывали в ней трепет.
Вдруг она почувствовала, как ее шею обняли две железные руки; она закричала от гнева и отвращения, но к ее губам уже припали чьи-то жаждущие уста. Тогда, больше по трепетной дрожи, пробежавшей по ее жилам, чем по взгляду, который она бросила на него, Аисса узнала Аженора, на мраморном полу стоявшего на коленях у ее ног.
Аисса с трудом смогла подавить крик радости, который опять сорвался с ее уст, облегчая девушке душу. Она встала, не выпуская из объятий возлюбленного, и, сильная, словно молодая пантера, которая несет свою добычу в густые заросли Атласских гор, повлекла за собой, прямо-таки вынесла Аженора на лестницу, чей таинственный мрак скрыл счастливых любовников.
Комната Аиссы, окна которой были занавешены длинными шторами, находилась у подножия лестницы; Аисса бросилась в объятья возлюбленного. Свет небес не проникал сквозь плотные шторы, ни один звук не достигал сюда сквозь обитые коврами стены, и несколько минут были слышны лишь жадные поцелуи и пылкие вздохи. Длинные черные косы Аиссы, рассыпавшись в порыве любви, словно кисеей укрывали любовников.
Чуждая нашим европейским нравам, не ведающая искусства возбуждать желания кокетливым сопротивлением, Аисса отдалась своему любовнику так же, как, наверное, отдавалась первая женщина под властью врожденного чувства, с непосредственностью и тем восторгом счастья, который сам по себе есть высшее счастье.
- Ты! Ты! - в упоении шептала она. - Ты во дворце короля дона Педро! Ты весь во власти моей любви! О, как длинны дни в разлуке, хотя у Бога две меры времени: минуты с тобой пробегают словно тени; дни без тебя кажутся веками.