Потом их голоса умолкли, слившись в нежном и долгом поцелуе.
- О, теперь ты принадлежишь мне! - воскликнул Аженор. - Мне не страшна ненависть Мотриля, не страшна любовь короля! Я могу умереть.
- Умереть! Погибнуть! - воскликнула Аисса; ее глаза были полны слез, губы дрожали. - О нет, ты не умрешь, мой любимый. Я спасла тебя в Бордо, и здесь я снова спасу тебя. Ты говоришь о любви короля, но пойми, как мало мое сердце, что вздымает мою грудь. Неужели ты думаешь, что в этом сердце, которое все заполнено тобой и бьется лишь для тебя, найдется место хотя бы для тени другой любви?
- О! Храни меня Бог даже на миг помыслить, что моя Аисса может забыть меня! - воскликнул Аженор. - Но там, где не убеждают слова, иногда убеждает всемогущая сила. Разве ты не слышала о судьбе Леоноры де Хименес, которой грубое обхождение короля не оставило другого выхода, кроме монастыря.
- Леонора де Хименес, сеньор, не Аисса. И, клянусь, что я в монастырь не уйду.
- Ты сумеешь постоять за себя, я знаю, но, защищаясь, ты можешь погибнуть!
- Пускай! Разве ты не будешь любить меня сильнее, если я погибну, но не стану принадлежать другому.
- О да, буду! - вскричал молодой человек, прижимая Аиссу к сердцу. - Да, умри, если выхода не будет, но останься моей!
И он снова с таким неистовством обнял ее, что этот порыв любви внушал почти ужас.
Ночь, уже окрасившая в темный цвет стены дворца, все предметы в комнате превратила в бесформенные тени; в этой темноте, наполненной словами любви и горячим дыханием, нельзя было не обжечься тем огнем, что сжигает, не давая света, тем огнем, что подобен страшному пламени, что не гаснет даже под водой.
Довольно надолго тишина смерти, вернее молчание любви, воцарилась в комнате, где только что звучали два голоса и прижимались друг к другу бьющиеся в такт сердца.
Аженор первым очнулся от этого несказанного счастья; он перепоясал себя мечом, железные ножны которого со звоном ударились о мраморный пол.
- Что ты делаешь? - воскликнула девушка, хватая рыцаря за руку.
- Ты сказала, что у времени две меры - минуты для счастья и века для отчаяния, - ответил Аженор. - Я ухожу.
- Ты уходишь, но ведь ты возьмешь меня с собой, правда? Мы ведь уедем вместе?
Молодой человек со вздохом разомкнул объятья возлюбленной.
- Это невозможно, - сказал он.
- Почему?
- Потому что я приехал сюда, пользуясь неприкосновенностью посла, которая меня защищает. Я не могу оскорбить своего звания.
- А как же я? - воскликнула Аисса. - Нет, я не пущу тебя.
- Аисса, - сказал молодой человек, - я приехал по поручению славного коннетабля и Энрике де Трастамаре; один из них доверил мне блюсти интересы славы Франции, другой - защищать интересы кастильского трона. Что они скажут, когда узнают, что вместо исполнения этой двойной миссии я был занят только своей любовью?
- Кто им об этом расскажет? И кто мешает тебе никому меня не показывать?
- Мне нужно вернуться в Бургос. От Сории до Бургоса три дня пути.
- Я сильная и привыкла к быстрым переходам.
- Я знаю, ведь арабские всадники скачут быстро, гораздо быстрее нас. Но через час Мотриль заметит твое исчезновение, Аисса, и бросится за нами в погоню. Я не могу вернуться в Бургос беглецом.
- О, Боже мой, Боже! Нам опять предстоит разлука, - вздохнула Аисса.
- На этот раз разлука будет совсем недолгой, клянусь тебе. Дай мне исполнить мою миссию, вернуться в лагерь дона Энрике, дай мне освободиться от должности посла и вновь стать Аженором, французским рыцарем, который любит тебя, одну тебя, живет лишь ради тебя, и тогда, клянусь тебе, Аисса, я, переодевшись в кого угодно, даже в неверного, вернусь и, если ты не пожелаешь ехать со мной, увезу тебя насильно.
- Я поеду с тобой, поеду! - воскликнула Аисса. - Моя жизнь началась только сейчас; до сегодняшнего дня я не жила, потому что не принадлежала тебе, а с нынешнего дня не смогу без тебя прожить. Я больше не буду, как в прошлые дни, вздыхать и плакать, поджидая тебя; нет, я буду стенать, терзаться своим горем: ведь сегодня я стала твоей женой! Хорошо, пусть погибнут все те, кто мешает жене последовать за своим супругом!
- Что ты говоришь! Аисса, неужели должна погибнуть даже наша благодетельница, даже эта великодушная женщина, что привела меня к тебе, несчастная Мария Падилья, которой отомстит Мотриль? Ведь ты знаешь, как страшно он мстит.
- О, моя душа отлетает, - побледнев, прошептала девушка, ибо она чувствовала, что высшая сила - сила разума - отнимает у нее возлюбленного. - Но позволь мне приехать к тебе, ведь у меня два быстроногих мула, которые обгонят самых резвых лошадей. Укажи мне место, где я смогу подождать тебя или встретиться с тобой. И не сомневайся, что я догоню тебя.
- Аисса, мы снова возвращается к тому, с чего начали… Это невозможно, невозможно!
Девушка опустилась на колени. Гордая мавританка распростерлась у ног Аженора, она упрашивала, умоляла.
В эту секунду над их головами пролетел в воздухе печальный и тоскливый стон гузлы, похожий на тревожный зов о помощи; оба они содрогнулись.
- Что это за звук? - спросила Аисса.
- Я догадываюсь, пошли скорее, - ответил Аженор.
И они снова поднялись на террасу.
Аженор сразу же взглянул на террасу Марии.
Было совсем темно, но при тусклом свете звезд молодые люди все-таки смогли разглядеть женщину в белом платье, которая склонилась над перилами и смотрела в их сторону.
Наверное, при этом у них возникли сомнения, призрак это или женщина. Но тут до них снова донесся звон дрожащих струн.
- Она зовет меня, - прошептал Аженор, - ты слышишь, она зовет меня.
- Уходите! Уходите! - слышался откуда-то сверху приглушенный голос доньи Марии.
- Ты слышишь, Аисса? Слышишь? - спросил Аженор.
- Нет, я ничего не вижу, ничего не слышу, - пробормотала Аисса.
В это время затрубили фанфары, которыми обычно встречали приезд короля во дворец.
- Боже милостивый! - воскликнула Аисса, внезапно превратившись в испуганную и слабую женщину. - Они едут… Беги, мой Аженор, беги!
- Простимся еще раз, - сказал он.
- Может быть, в последний, - прошептала Аисса, припав губами к губам возлюбленного.
И она вытолкнула Аженора на лестницу. Шаги рыцаря еще не смолкли, как послышались шаги Мотриля; и едва закрылась дверь, которая вела к Марии Падилье, как распахнулась дверь в комнату Аиссы.
XXIII
Приготовления к битве
Через три дня после событий, о которых мы уже рассказывали, Аженор, следуя той же дорогой, по которой он ехал в Сорию, догнал Мюзарона и сам доложил Энрике де Трастамаре об итогах своей миссии.
Все ясно понимали, каким опасностям подвергался Аженор при исполнении своего посольства. Поэтому коннетабль поблагодарил Аженора, похвалил его и повелел ему занять место среди самых храбрых бретонцев, под хоругвью, которую нес Сильвестр де Бюд.
Повсюду готовились к войне. Принц Уэльский добился права пройти через земли короля Наварры, соединился с доном Педро и привел отличную армию, которая слилась с его прекрасными африканскими войсками.
Английские наемники, которые окончательно перешли на сторону дона Педро, намеревались крепко ударить по своим заклятым врагам - бретонцам и гасконцам.
Разумеется, самые дерзкие, а стало быть, и алчные, замыслы зрели в голове нашего знакомца, мессира Гуго де Каверлэ.
Энрике де Трастамаре не отставал от этих воинственных приготовлений. К нему присоединились оба его брата, дон Тельо и дон Санче, которым он доверил командование, а сам короткими переходами двигался навстречу своему брату дону Педро.
Чувствовалось, что всю Испанию охватило то лихорадочное возбуждение, которое, как говорится, витает в воздухе и предвещает великие события. Мюзарон, неизменно прозорливый и ко всему относящийся философски, заставлял своего господина есть самую изысканную дичь и пить лучшие вина, чтобы набраться сил для битв и добыть на поле брани больше славы.
Наконец Аженор, предоставленный самому себе и совершенно одержимый любовью, после этого мимолетного обладания возлюбленной перебирал все мыслимые и немыслимые способы, чтобы добраться до Аиссы, Похитить ее и не быть вынужденным ждать столь рискованного события, как битва: люди идут на нее гордыми и сильными, но иногда возвращаются с позором или получают смертельные раны.
Чтобы похитить Аиссу, Аженор, коего щедро одарил Бертран, купил пару арабских скакунов; Мюзарон каждый день объезжал их, заставляя делать большие перегоны, выносить голод и жажду.
Но тут стало известно, что принц Уэльский прошел через ущелья и вышел на равнину. С армией, приведенной им из Гиени, он подошел к городу Витория, расположенному рядом с Наваррете.
Он располагал тридцатью тысячами всадников и сорока тысячами пехоты. Его силы были почти равны тем, которыми командовал дон Педро.
Бертран, стоявший со своими бретонцами в арьергарде, не обращал внимания на испанцев: они вовсю бахвалились и заранее трубили о победе, пока еще не одержанной ни одной из сторон.
Ведь у Бертрана были свои шпионы, которые ежедневно доносили ему обо всем, что делалось и в армии дона Педро, и в войсках дона Энрике; он даже узнавал обо всех замыслах самого Каверлэ в ту самую минуту, когда они еще только рождались в богатом воображении этого искателя приключений.
Бертрану, следовательно, было известно, что достойный капитан, искушаемый соблазном захватить в плен королей - он уже не раз это проделывал, - предложил свои услуги принцу Уэльскому, чтобы одним ударом закончить войну.
Каверлэ намеревался действовать так же просто, как хищная птица, которая, незримая, парит высоко в небе, потом стремительно бросается на добычу, и в ту секунду, когда та совсем не ждет опасности, уже сжимает ее в когтях.
План мессира Гуго де Каверлэ, вступившего в союз с Джоном Чандосом и герцогом Ланкастерским, состоял в том, чтобы часть английского авангарда внезапно атаковала лагерь дона Энрике, захватила в плен короля и его двор, сразу получая тем самым возможность запросить два десятка выкупов, одного из которых было бы достаточно, чтобы составить состояния полудюжине наемников.
Принц Уэльский согласился; в предложенной сделке терять ему было нечего, но выиграть он мог очень многое.
К несчастью для Каверлэ, мессир Бертран Дюгеклен имел шпионов, сообщавших ему обо всем, что происходило во вражеской армии.
И к еще большему несчастью, Дюгеклен вообще испытывал к англичанам извечную ненависть бретонца, а с недавних пор особенно возненавидел мессира Каверлэ.
Поэтому Дюгеклен советовал своим шпионам ни на секунду не смыкать глаз, а если и спать, то лишь вполглаза.
Итак, Бертран Дюгеклен знал о каждом шаге мессира Гуго де Каверлэ.
За час до того как сей достойный капитан покинул лагерь принца Уэльского, коннетабль отобрал шесть тысяч бретонских и испанских всадников и, поставив во главе их Аженора и Заику Виллана, отправил в другую сторону, чтобы они заняли позицию в лесу, разделявшем ущелье.
Энрике де Трастамаре, которому заранее сообщили об этом, привел свои войска в боевую готовность.
Поэтому Каверлэ сначала должен был натолкнуться на одну железную стену, а потом, если бы он захотел отойти, оказался бы перед другой железной стеной.
Люди и лошади с наступлением темноты залегли в засаду. Каждый всадник, лежа на земле, держал поводья своего коня.
Около десяти вечера Каверлэ со своим отрядом вступил в ущелье. Англичане шли так уверенно, что даже не удосужились осмотреть лес; впрочем, ночь делала этот осмотр если не невозможным, то сильно затруднительным.
В тылу англичан бретонцы и испанцы соединились, словно связали два обрывка цепи.
Около полуночи послышался сильный шум: это были войска Каверлэ, бросившиеся в атаку на лагерь короля дона Энрике, который встретил их воинским кличем: "За дона Энрике и Кастилию!"
Тогда Бертран, имея справа от себя Аженора, а слева Заику Виллана, пустил свою конницу галопом, воскликнув: "За Богоматерь Гекленскую!"
В это время на флангах вспыхнули огромные костры и осветили поле боя, дав Каверлэ возможность увидеть, что пять или шесть тысяч его наемников попали в капкан.
Каверлэ вовсе не был тем человеком, который ищет славной, но никчемной смерти. Будь он на месте Эдуарда III в битве при Креси, он бежал бы; на месте принца Уэльского в битве при Пуатье - он сдался бы.
Но поскольку люди сдаются лишь тогда, когда вообще нет выхода - особенно если, сдавшись в плен, они рискуют быть повешенными, - Каверлэ пустил свою лошадь в галоп и ускользнул через проход на фланге, подобно злодею в театре, который исчезает сквозь щель в небрежно поставленных кулисах.
Весь багаж Каверлэ: много золота, шкатулка с драгоценными камнями и вещами - все награбленное им за те три года, когда почтенный капитан, стремясь избежать виселицы, проявлял больше изобретательности, чем Александр, Ганнибал, или Цезарь попало в руки бастарда де Молеона.
Мюзарон подсчитывал добычу, пока солдаты обирали мертвецов и связывали пленных; и оказалось, что теперь он служит одному из богатейших рыцарей христианского мира.
И сия сказочная метаморфоза произошла всего за час.
Наемники были разбиты наголову; едва две-три сотни из них унесли ноги.
Этот успех так воодушевил испанцев, что младший брат дона Энрике де Трастамаре, дон Тельо, пришпорив коня, хотел в ту же минуту и без всякой подготовки опять идти на врага.
- Не горячитесь, граф, - посоветовал Бертран, - я думаю, вам не следует в одиночку идти на врага и рисковать бесславно попасть в плен.
- Но я полагаю, что за мной пойдет вся армия, - возразил дон Тельо.
- Нет, сеньор, не пойдет, - сказал Бертран.
- Пусть бретонцы остаются, если хотят, - упорствовал дон Тельо, - я пойду с испанцами.
- Зачем?
- Чтобы разбить англичан.
- Простите, - заметил Бертран, - бретонцы уже разбили англичан, но испанцы никогда не смогли бы их разбить.
- Что вы сказали? - гневно воскликнул дон Тельо, надвигаясь на коннетабля. - Это почему же?
- Потому что бретонские солдаты лучше английских, а испанские хуже, - невозмутимо объяснил Бертран.
Молодой граф чувствовал, что краснеет от злости.
- Странное дело, у нас в Испании всем распоряжается француз, - сказал он. - Но мы сейчас узнаем, кто здесь будет подчиняться или командовать: вы или дон Тельо. Хорошо? Кто пойдет со мной?
- Мои восемнадцать тысяч бретонцев пойдут лишь тогда, когда я дам приказ выступать, - ответил Бертран. - Что до ваших испанцев, то я командую ими лишь потому, что ваш и мой повелитель, дон Энрике де Трастамаре, приказал им подчиняться мне.
- Какие робкие эти французы! - раздраженно воскликнул дон Тельо. - Они сохраняют хладнокровие не только тогда, когда им грозит опасность, но и когда их оскорбляют. Примите мои поздравления, господин коннетабль!
- Вы правы, монсеньер, - отпарировал Бертран, - моя кровь холодна, пока течет в моих жилах, но горяча, когда льётся в бою.
И коннетабль, едва не потерявший самообладания, вцепился огромными ручищами в свою кольчугу.
- У вас холодная кровь, повторяю я! - вскричал дон Тельо. - И это потому, что вы старик. Ну а когда люди стареют, они начинают испытывать страх.
- Страх! - воскликнул Аженор, наезжая на дона Тельо. - Пусть кто-нибудь только заикнется, что коннетабль испытывает страх - ему не придется повторять это дважды!
- Спокойно, друг мой, - сказал коннетабль, - пусть безумцы творят свои глупости, мы будем терпеливы!
- Я требую уважения к королевской крови! - воскликнул дон Тельо. - Требую, слышите вы?
- Прежде уважайте самого себя, если хотите, чтобы вас уважали другие, - неожиданно раздался чей-то голос, заставивший вздрогнуть молодого графа, потому что эти слова произнес его старший брат, которому сообщили об этой досадной перебранке, - и главное - не оскорбляйте нашего союзника, нашего героя.
- Благодарю вас, государь, - сказал Бертран. - Ваша великодушная речь избавляет меня от этой печальной работы - наказывать наглецов. Но я говорю это не о вас, дон Тельо, надеюсь, вы уже поняли, что ошиблись.
- Я? Ошибся? Разве я не прав, сказав, что мы хотим дать бой? Разве не правда, государь, что мы идем на врага? - спросил дон Тельо.
- Идти на врага! Сейчас? - воскликнул Дюгеклен. - Но это невозможно!
- Нет, мой дорогой коннетабль, возможно, - возразил дон Энрике, - даже ясно, что уже на рассвете мы вступим в бой.
- Государь, мы будем разбиты.
- Почему?
- Потому что у нас плохая позиция.
- Плохих позиций не бывает, бывают лишь храбрецы или трусы! - воскликнул дон Тельо.
- Господин коннетабль, - сказал король, - мои дворяне требуют сражения, и я не могу отказать им. Они знают, что принц Уэльский вышел на равнину, они лишь притворились, что отступают.
- Кстати, коннетабль волен просто смотреть, как мы будем действовать, - заметил дон Тельо, - и отдыхать, когда мы будем сражаться.
- Сударь, я сделаю все то, что сделают испанцы, и даже, надеюсь, больше, - ответил Дюгеклен. - Но послушайте-ка меня: вы ведь идете в атаку через два часа, не так ли?
- Да.
- Хорошо! А через четыре часа вы побежите вот там, по равнине, от принца Уэльского, а я и мои бретонцы будем стоять здесь, где я стою сейчас, и ни один пехотинец не двинется с места, ни один всадник не попятится назад. Оставайтесь здесь и сами в этом убедитесь.