- Раз проиграл, значит, умер! - обрезал Строганов. - Иди пока ко стене, да бейся головою погромче!
- Боязно мне, - хныкнул Федька. - Батька прознает, что в покойника играли, верно выпорет, да на хлеб с водой посадит.
- На масленке играть можно, Боженька на масленку любой грех простить может, - возразил Никита. - И батька твой наказать тебя не посмеет. А если накажет, так я тебя всю неделю блинами потчевать стану!
- Ух ты, - Федька довольно хмыкнул и пошел стучаться головой в бревенчатую стену.
Детская стайка встала в полукруг и принялась нараспев расспрашивать покойника:
- Кто стучит?
- Мертвый тут.
- Что несешь?
- Соли пуд.
- Камень возьмешь, или денег мешок?
- Денег мешок!
- На кошельке Иуда давится, а на камешке святой Никола в дол катится!
Дети налетели на Федьку и, осыпая его тумаками, опрокинули в снег. Припорошив поверженного мертвеца, встали вокруг него и пошли хороводом, но не как раньше ходили вокруг победившего Никитой - по солнцу, а стали кружиться в другую, противную солнцу сторону, напевая:
Покойник, покойник,
Умер во вторник,
В среду вставай,
За нами побегай.
Кого поймаешь,
В землю утянешь.
Плохо одному
Бытии во гробу!
Лишь только пение закончилось, Федька вскочил на ноги и принялся догонять разбежавшихся по двору ребятишек и, роняя их вниз, безжалостно засовывать за пазуху пригоршни снега. Отбиваясь изо всех сил, дети вначале визжали, а потом умолкали. Тогда Федька отпускал нового мертвяка, и снова принимался ловить живых.
Очень скоро в живых остался один Никита. Дети окружили и вновь повели хоровод, только уже обратившись к живому спинами:
Святый Николаю,
Выходи из раю,
Деточек спасать -
Из мертвых воскрешать!
Никита снял шапку, кланяясь на четыре стороны, перекрестился, и стал перекрикиваться с хороводом мертвых, уже сцеплявшихся между собою локтями:
- Цепи кованные!
- Разорвите нас!
- Кем вас рвать?
- Святым Николой, кто с того свету может встать!
Никита рванулся, но дети держались крепко, и порвать цепь с первого раза не получилось. Тогда Никита рванул еще раз, уже со всей силою. Цепь распалась, увлекая ребятишек в снег. Строганов поднялся и приготовился к схватке: ему предстояло драться сразу со всеми до первой крови. Исход игры зависел от того, чья кровь прольется раньше: святого Николы или восставших из могил неприкаянных мертвецов.
- Смерть, смерть, смерть! - закричали дети, накидываясь на Никиту со всех сторон, стараясь сбить его с ног, повалить и побыстрее разбить губу или нос.
Строганов изворачивался, расталкивая нападавших, пытаясь вырваться из окружения, чтобы встретиться с наседавшими мертвецами один на один.
- Бей, бей и убей! - свирепея, кричали дети, безжалостно молотя Никиту кулаками.
- Дай кровь, стань мертв, дай кровь, стань мертв!
- Кровь, кровь! - раздалось над ристалищем.
- Смерть!
- Ад!
- Христос!
Драка все продолжалась, переходя из игры в неистовое побоище.
- Пора бы вмешаться, - Савва тревожно посмотрел на Данилу. - Не ровен час…
Карий, преграждая послушнику путь, улыбнулся:
- Погодь маленько. Посмотрим!
На детские крики из хором выбежал строгановский приказчик Игнат и принялся хлестать детей хворостиной:
- Прочь отсюда, окаянные! Опять бесовские игрища затеяли! Я уж вашим батюшкам все доложу, пущай отдерут каждого, как Сидорову козу!
***
Собрав приказчиков да старост, Григорий Аникиевич обсуждал с ними предстоящие масленичные гуляния в Орле-городке.
- Сегодня отгуляем малую Масленку, завтра - справим мясное воскресение, а там пировать да бражничать целую неделю до Великого поста! Поэтому сказывайте, хорошо ли подготовились к встрече, всего ли есть в избытке, - Строганов лукаво усмехнулся. - Блин брюху не порча, а пирог - не колун!
Сначала слово держали приказчики: сколько отпустили мешков муки да горшков с маслом, сколько приготовили на закусь бочек с солеными огурчиками на хреновом, да на смородиновом листу, сколько кадок капусты с брусникой да клюквою, сколько ведер хлебного вина да браги будет разлито по ковшам и чаркам от строгановских щедрот.
Потом докладывали Григорию Аникиевичу старосты, сколько построено в Орле горок да качелей, сколько и от каких дворов будет подано саней для катания, кто из кулачных бойцов выйдет для народной потехи, а кто будет биться насмерть, за честь и уважение пойдя с рогатиной на медведя, и кто пожелал скоморошничать и быть битым за деньги.
Довольный услышанным, Григорий Аникиевич всех отпустил с ласкою, пожаловав в честь праздника каждому старосте по гривеннику, а приказчику - по полтине.
С напускным спокойствием Карий дождался масленичных приготовлений у Строганова, и вместо обычного поклона, посмотрел в глаза Григория и улыбнулся.
- Данила, проходи, присаживайся, в ногах правды нет -одна истина, да и то в храме! -с напускным радушием Григорий Аникиевич поприветствовал Карего, будто бы не замечая вошедшего следом послушника. - Никак тоже о Масленице пришел поговорить?
- Казак мой, Василько Черномыс, ночью исчез. Не подскажешь, где в строгановских землях человека сыскать можно?
- Что так? - Григорий вскинул бровь. - Мне доложили, что убыл твой казачок к теще на блины. Честная Масленица на дворе!
- Стало быть, на Масленицу надобно ночью ехать, тайно, никому не сказавшись?
- Почему ж тайно. Я разрешил ему ворота открыть и даже лучшего мерина велел запрячь. Как говорится, не сулил гору, а дал впору!
- Так волки вокруг города свадьбы водят, - тихо промолвил Савва. - Беды бы не вышло…
- Да, волки… Так на конных они почти не нападают, а казак трезвый да при оружии, - задумчиво произнес Григорий Аникиевич. - Бояться-то не зверья, а людей надо, нынче человек человеку волк. И что с того? Разве мы опасаемся каждого встречного или готовимся от него смерть принять? Верно говорю, Карий?
- Не в бровь, а в глаз, - Данила с ненавистью посмотрел Григорию в глаза. - Где казака искать? В Канкор он так и не прибыл.
- Ты в Пыскоре, в монастыре поискай, коли не ждется, да Масленице не рад, - рассмеялся Григорий. - Там люди строгие, наших праздников не принимают. Один старец Трифон чего стоит. Вот к нему и поезжай! Послушничек твой дорогу хорошо знает. А мне загулявших казачков искать некогда - у меня на носу праздник. Умный не осудит, а глупый не рассудит. Ступайте с Богом.
Григорий усмехнулся, подавая Игнату знак выпроваживать гостей. Приказчик засуетился, забормотал под нос:
- Давай, ребятушки, проваливай… Веселитеся, отдыхайте да бражничайте. Видите, Григорий Аникиевич делом занят, о людях печется, а вы к нему со своим казачком непутевым… Будет надобно, Григорий Аникиевич нового приставит, сколько их, прости Господи, теперь по Руси шляется…
***
Спасо-Преображенский Пыскорский монастырь стоял не на возвышенности, как принято на Руси, а словно просел, сполз с высокого холма, или, подобно большой ладье, причалил в устье небольшой речки Нижней Пыскорки.
- Я думал, что монастырь велик, стоит вроде сольвычегодских святынь, а он на ладонь уместится, - усмехнулся Данила. - Как там братия умещается? Или, как пчелы, улей себе построили?
- Аника давно велел монастырь в Канкор перенести, с Нижней Пыскорки в Верхнюю, - подбирая слова Савва посмотрел на Карего. - Да у Григория Аникиевича руки дойти не могут, дела мирские не отпускают.
- Умный ты человек, Савва, а иной раз рассуждать начнешь - дурак дураком. Вот смотрю на тебя и думаю: блаженный ты, или холоп от макушки до пяток? - Карий отвернулся от послушника. - Давай не рассуждай, подгоняй гнедого, скоро уж прибудем.
Снегов пожал плечами и послушно взмахнул поводьями:
- Давай, родимый, с Божьей помощью да в Господнюю обитель!
Лес остался позади, дорога выходила на широкую белую полосу реки, утопающую в блеклых красках зимнего заката. Впервые за последние годы Карего взяла досада, защемила в сердце, пробуждая слепую ярость.
- Что, Саввушка, не устал ли в дороге наш Гнедко?
- Ничего, - обиженно отмахнулся послушник. - Хоть и не из лучших, да вдвое больше пройдет, не запыхается!
- Видать, выходит по меткому словцу Григория Аникиевича: хоть конь горбат, да мерину не брат…
Снегов удивленно посмотрел на Карего.
- Ты все не понял? - Данила резко схватил послушника за плечи, подмял, зависая над ним, как над добычей. - Почему тогда полупьяному Васильке запрягли разжиревшего мерина, а затем выпустили ночью в волчий лес? Нет, мы у Строганова не охотники, мы - приманка.
- Кого же на нас хотят поймать? Да отпусти ты меня, - Савва высвободился из цепких объятий Карего. - И сам вижу, что нечисто здесь. Как прибыли, все под соглядатаями ходили, даже в светелке, и то стенные дыры наверчены. Оттого и молчу, что за догадки у Строгановых быстро языка лишаются…
Данила довольно рассмеялся, дружески хлопнув Снегова по плечу:
- Я, признаться, решил, что послушник-то наш вконец отупел. Даже жаль стало!
- Успеется еще. Пожалеешь… - буркнул Савва и потянул за поводья. - Тпр-руу, милой!
Сани остановились у тяжелых, обитых резными крестами, монастырских ворот. Савва долго стучал, пока за высоким частоколом послышались неспешные тяжелые шаги.
- Почто ломитесь в ночь, чада окаянные? - густой низкий голос произнес ругательство на тот же манер, каким служил литургию.
- Брат Фома! - радостно воскликнул Снегов. - Это я, послушник Савва, со мною еще человек строгановский - Данила Карий, приехали по делу к игумену Варлааму. Впусти нас обогреться, Христа ради!
Немного поразмыслив, Фома ответил не терпящим возражений тоном:
- А мне почем знать, чьи вы люди будете. Тебя, почитай, здеся от Рождества нету, может, тебя вогульцы изловили, да их и привел сюда, души православные губить!
- Как можно, брат Фома…
- Проваливайте, не доводите до греха, не то, ей Богу, сейчас пальну! Вот рассветет, там и видно будет, пущать вас или нет.
- Где ж ночевать? Как зверям, в снегу?
- Зачем же, у святой стены монастырской и ночуйте. Коли волки придут, меня кликайте, вам пособлю малехо, в них пулять стану.
- Хороша встреча, нечего сказать, - усмехнулся Карий. - Ладно, что прихватили по лишнему тулупу, будет, чем прикрыть Гнедого.
- Впусти их, - донесся из-за ворот высокий, почти юношеский голос. - Забыл слова Спасителя: "Стучите и отворят…"
Глаза Снегова восторженно заблестели, он вцепился в рукав Даниловой шубы и прошептал:
- Сам Трифон сподобил. Старец…
Глава 10. Еже согреших…
Хрустнули петли, замерзшие ворота тяжело заскрипели, охнули и стали проваливаться назад, отворяя взглядам путников бревенчатые монастырские стены.
Прибывших встречал брат Фома, здоровенный монах с изборожденным шрамами лицом. Он шутя поигрывал в больших ручищах сучковатым дрыном, словно предупреждая прибывших: "Не балуй, а то зашибу".
- Из этого самопала пальнуть хотел? - пренебрежительно спросил Карий. - Или у монахов уже и палки стреляют?
- Я только пужнуть хотел, - Фома оценивающе оглядел Карего и, убедившись в своем превосходстве, небрежно кивнул на дрын. - На что мне самопал, я и этим кого хошь во славу Божию знатно отделаю!
Старцем оказался бледный и сильно сутулившийся молодой человек, с редкой, еще не сформировавшейся бородой.
- Это твой старец? - шепнул Данила. - Ему от силы двадцать пять годов будет. А то и меньше…
- Так его не по годам жизни, по дерзновению да подвигам старцем именуют, - Снегов перекрестился.
- По чему именуют? - переспросил Карий.
- По благодати, - Савва посмотрел в лукавые глаза Данилы и махнул рукой. - Старец и старец, тебе какое дело. Не вступился бы, так спали бы сейчас в сугробе, как сторожевые псы.
Игумен Варлаам, сославшись на простудную немощь, с прибывшими встречаться не стал, поручив Фоме за ними приглядывать и спровадить из обители как можно скорее. До прибытия в монастырь Карего Фому разбирало любопытство увидеть своими глазами известного душегуба, призванного на службу самим Аникой Строгановым.
В прежние годы, в миру, брат Фома звался Веригою и был известным в пермских землях вором, не гнушавшимся поочередно наниматься на службу к Строгановым и чердынскому воеводе. Пять лет назад за измену и воровство Аника Федорович решил в науку другим выдрать Вериге ноздри, да отрубить по локти обе руки. От страшной расправы Веригу спас отец Варлаам, убедивший Анику, что превратит разбойника Веригу в божьего воина Фому…
Теперь монаха постигло разочарование, быть может, самое горькое во всей жизни. С нескрываемой досадой он рассматривал Карего, кляня тот злополучный день, когда решил продать вогулам строгановских лошадей. "Проклятые язычники, кабы не вы, тепереча на его месте я был, - Фома со злостью ткнул дрыном в снег. - Двух таких стою, а что в душегубстве не так поднаторел, то это дело наживное…" Фома тряхнул головой и перекрестился: "Прости, Господи! Избави от лукавого…"
Трифон подошел к саням и, поклонившись прибывшим, негромко, будто извиняясь, сказал:
- Фома проводит в трапезную, поужинать, чем Бог послал, потом разведет по келиям. Утром буду смиренно ждать, ибо многое имею сказать вам устами к устам…
Трифон вновь поклонился, уже до земли, и быстро ушел, исчезая в темной глубине монастырского двора.
Фома посмотрел во след уходящему старцу и сказал, но не приезжим, а для себя:
- Бог весть, в чем душа держится, ударь - кулаком перешибешь, а взнуздает хуже игумена. Как медведь прет на тебя, не бояся ни боли, ни смерти…