Карьера карьера
Несмотря на Шершни рядом - берег в метрах ста, оборудованный пляж, курортная инфраструктура, с самого раннего детства купаться и загорать ходили именно сюда, в карьер, в этот эффектный барочный театр, перерисованный художниками сурового стиля в свойственной им условно обобщающей, стремящейся к иероглифам, манере. Пройти еще сколько-то метров до удобного, покатого и, главное, не такого холодного, не такого опасного берега никому даже в голову не приходило: театр он и есть театр, попадая внутрь, то ли отрываешься, то ли выпадаешь из действительности, словно переносясь в какие-то другие, более живописные места.
Кстати, про живопись: гуляя вчера по гранитным склонам (богатеи, понастроившие феодальных диснейлендов ровно напротив курортной местности, бо́льшую часть проблем поимели при строительстве нулевого цикла, стоившего поломкой не одному бурильному оборудованию), превозмогая головокружение, вдруг увидел, насколько эти каменные глыбы (в паре троллейбусных остановок, тоже на территории городского бора, есть ведь еще целая россыпь малых карьеров) влияли и влияют на стиль местных художников.
Этот ранний (рассветный) Ротко исподволь заражает даже самых изящных из них, К. Фокина и А. Данилова, геометрической суровостью формы и цвета. Так же, как запах сосновой смолы, загустевающей на шершавых стволах, заражает запах мастики, которой натирают пол в залах областной картинной галереи, стремлением выйти из этого пространства вон и где-нибудь да затеряться.
Кстати, про форму. Территория Чердачинска холмиста, но поката; первородный ландшафт прослеживается; более того, определяет логику линии и развития направлений…
…Так и поселковая жизнь в этом смысле ничем не отличается от прочих частей города, тогда как карьер точно вскрывает череп холма, как бы забираясь под все его покровы, что называется, "в разрезе", достаточно отойти от обрыва немного в сторону и охватить окоем единым взглядом. Плавность лобных долей, заросших соснами, березами и волосяным подлеском, неожиданно точно разламывается (если не раскалывается), предоставляя всем виды нутра, в котором, впрочем, доступна некоторая степень обжитого.
Скважины, летом наполненные студенистой водой, где каждый сезон обязательно кто-то да и утонет, в основном с перепоя (или же оттого, что судорога ногу свела) всегда вызывали у меня неосознаваемый мистический ужас - вместо того, чтобы купаться, предпочитал сидеть на песке в сторонке и заходить в воду, только если уже окончательно припекло ; теперь понял, почему: если территория карьера - это все то, что внутри головы , то невидимые водные ключи - это шея, с уходящим вниз пищеводом и венами кровоснабжения. И то, что так похоже на боттичеллиевские иллюстрации к "Аду", оборачивается у нас старозаветным местом отдыха, территорией любовных и дружественных свиданий.
Холмы Торжка под соусом холмов Тосканы или многослойных ландшафтов товарища Брейгеля - это к Андрею Арсеньевичу; наше-то местное, сугубо сермяжное, поселково-портняжное миро-здание куда как позатейливее будет. Достаточно один раз ночью проехать в поезде мимо Златоуста или Карабаша, чтобы оценить очевидное - инфернальную изнанку уральских просторов, изнутри, точно под тонким слоем скальпа или же папье-маше напичканных отнюдь не сказочной самородной нечистью. Потому-то в лесах и на обрывах оврагов так пружинит каучуковый культурный слой - да это же хвоя, перемолотая вместе с шишками, мхами и лишайниками помогает придерживать норов землицы, охочей до сказовых интонаций и кровушки твоей прямоходящей.
Европа - это там, где возможно победить территорию и природу, отделив себя от того, что вокруг, но при этом умудрившись не противопоставить себя всему этому. Азия же не знает границ, и пространство съедает тебя и твою жизнь без остатка, а то и следа, что бы ты ни делал, говорил или даже писал - след (знак) здесь мало что значит, даже и начертанный на каменном камне.
Тысячи поколений уходят в засохшую грязь, пыль, щепки, щебень.
В песок песчаного карьера.
Мемориальное кладбище "Лесное"
Мемориал этот на другой стороне Уфимского тракта - но не там, где лес, а там, где снесли часть поселка Маяковского, появился на моей памяти, когда я еще только начал в школу ходить или даже раньше. По крайней мере, я помню: когда здесь ничего не было, лес был, а скульптур и могил напротив перекрестка у психбольницы не было.
Помню и торжественное открытие, оркестр, что был слышен на бабушкиной улице, ветеранов с орденами (тогда их было еще много) в новостях, Валентину Леонтьеву в передаче "От всей души", которую снимали во дворце спорта "Юность", фейерверк.
На Лесном кладбище тогда (к тридцатилетию Победы) перезахоронили останки солдат, умерших от ран в госпиталях, затем здесь же стали хоронить ребят, погибших в Афганистане, и тогда кладбище с мемориалом, поставленным рядом с деревней Малиновкой (на месте которой теперь расквартирован полк ОМОН) начало разрастаться, замещая живую деревню…
Архитектуру лесного кладбища сотворили Ю. Данилов (отец лучшего местного художника Саши Данилова) и И. Талалай, а скульптуру придумал автор "Орленка" Лев Головницкий, кажется, перед самой смертью своей переехавший в соседний Свердловск.
Покатые склоны памятника обкатаны, точно горка, детьми и их родителями, непрофильно использующими траурный холм. Сбоку от скульптурной группы, в разросшейся березовой роще, занесены снегом скромные типовые (выделяются среди них лишь чуть более высокие захоронения Героев Советского Союза) солдатские могилы, точно и после смерти стоящие в строю.
В некрополь первого ряда, обнесенный толстой стеной с выходом вовне, вместились не все, поэтому кладбище продолжается и дальше в лес, уже без каких бы то ни было оград; единственный знак мемориала воинской славы здесь - бывшая боевая техника, выкрашенная зеленой краской. Эта бестактность, кстати, выглядит методологически более правильной, чем захоронения, пойманные и заключенные в символическую раму - здесь траурные холмики, как грибы, стихийно вылезающие из земли, становятся частью неприбранного, расхристанного ландшафта в духе бог дал, бог взял , или откуда пришли, туда и ушли …
…Судя по следам на снегу, кладбище не забывают, здесь гуляют с детьми, молодожены приносят цветы, фотографируются и пьют шампанское, не особо вдумываясь в тот факт, что делается все это перед двумя тотемными идолами вдов в траурных платках, среди которых та, что постарше - Родина-мать, регулярно вкушающая человечину… Если вдуматься, и сюжет скульптурной группы может показаться диким, абсурдным - передача каски погибшего мужчины от кого и кому? От матери невестке или наоборот? И, главное, зачем? Куда ни кинь, "В ожидании Годо" получается: две женщины отмечают симметричную тризну по отсутствующему мужчине, который ощущается как жертва не столько военных действий, сколько местного жизненного устройства .
Пансионат "Над вечным покоем"
О кустах боярышника не буду, хотя их здесь тьма-тьмущая, сколько угодно, как и воспоминаний (в том числе и о будущем)…
Тем более что в этот раз мы не пошли по прямой до гранитного карьера и виднеющегося за его затылком Шершневского, некогда казавшегося мне бесконечным, а двинулись по широкому лесному проспекту вправо, туда, где лесное кладбище.
И пока шли, за разговорами, оно незаметно и нарисовалось, выросло между деревьями, обозначилось стальной, покрытой снегом, паутиной. Но - решили не идти вглубь, решили обойти и это, и, я считаю, правильно, так как даже фотографировать не то что боязно, но неуютно: внутри темечка язычество начинает шевелиться и ножками посучивать.
Несмотря на то, что (удивительный подарок судьбы!) кладбище это - одно из самых красивых (точнее, умиротворенных) из тех, что я когда-либо видел, а видел я много чего и много где, однако везде, и в Париже, и в Львове, над городом смерти доминирует низкорослая логика городских кварталов, даже самые красивые ландшафты, как на Лычаковском или Пер-Лашез, тем не менее, подчиняются логике заговора живых, согласно которому на архитектурном уровне, каким бы изысканным и изощренным он ни был, с глаз долой - из сердца вон… Особенно отвратительны советские кладбища с их убогой и сиротской эстетикой, растущей из славянской архаики - все эти бумажные цветы, яички, "синичек покормить" вызывают физическую дурноту даже в самом нейтральном виде, не то что в обострившемся и обостренном, которое и получило наиболее широкое распространение и к которому, пока ты жив, не хочется иметь никакого отношения.
(Помню, как мы сидели с Курицыным на Монпарнасском кладбище, то ли у Кортасара, то ли у Беккета, и рассуждали про "где", точно от нас действительно что-нибудь да зависит. Вот если бы от меня что-либо да действительно зависело, то оптимально, чтобы здесь - недалеко от родового гнезда, а главное, с минимумом социологизации, которой, конечно, нигде и никому не избежать; как и того, что остывшее тело твое вскроют и выпотрошат, грубо зашив напоследок, не все ли тебе равно, парниша?)
Это похоже на басню или притчу - весь мир обойти, чтобы буквально у себя под носом о самое то споткнуться - то, что позволяет прозревать высшую субъективность (и не менее высшую объективность: где родился, там и пригодился), но сосны на самом деле несут на себе основной груз пространственного и архитектурного решения, навевающего если не умиление, то умиротворенность. Причем не только зимой, но и летом. Сосны, выполняющие функцию то ли лифтов, то ли громоотводов, несмотря на скученность, мирволят разобщенности контингента, где каждый сам по себе не только де-факто , но и де-юре : громоздкая геометрия оградок опутывает и схватывает лишь основания деревьев, оставляя все прочие пролеты стволов свободными . Превращая их в живые, истекающие твоим соком, памятники круговороту. Да-да, вероятно, в этом и заключена главная разница между живым погостом и мертвым, задавленным нашествием плотов и плит, вставших на вечном приколе как в автомобильной пробке или в вечном митинге на сахаровском проспекте.
На мертвом кладбище все задавлено чужой, заранее усредненной волей, с которой, пока мог, ты боролся; здесь же, в лесу, шагая мимо ристалищ, остается шанс остаться в одиночестве.
Особенно если постараться и выбрать участок подальше от лыжни и дорожек, в самой глубине партера.
Малые карьеры
Малый карьер, менее объемный и глубокий, чем Большой, графитный, граничит с лесным кладбищем, обрывающимся естественным образом, упираясь в его амфитеатр.
Цепочка небольших карьеров тянется чуть в сторону от поселка АМЗ - как бы отталкиваясь от дна Шершней и постепенно разгоняясь, выходя на поверхность ближе к поселку мебельной фабрики.
Эти стихийные пляжи не так публичны, как в других местах, но более атмосферные и интимные: если в общепринятые места отдыха ходят компаниями, то здесь укрываются, подальше от чужих глаз, во время ухаживаний, сюда бегают на свидания в самом начале любовных романов.
Если взглянуть на эту часть городского бора с высоты птичьего полета, то, почти уверен, ландшафт этот будет выглядеть Уралом в миниатюре: сосновые леса да озера, цепочки водоемов, мытой посуды, разбросанной по таежным ландшафтам. Урал - озерный край и, как тут любят повторять, "северная Швейцария", хотя на наших территориях таких Швейцарий можно разместить немерено…
Когда Лопахин предлагает Раневской вырубить вишневый сад, удивлению аристократки нет предела.
" Вырубить? Милый мой, простите, вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад… " На что Лопахин ворчит в пространство: " Замечательного в этом саду только то, что он очень большой. Вишня родится раз в два года, да и ту девать некуда, никто не покупает …"
Размер имеет значение. Даже если секрет того, как вишню сушили, мочили, мариновали, утрачен.
А наш сосновый бор вишни не родит, только шишки, хрустящие под ногами, да иголки, пружинящие под снегом. И, тем не менее, городской бор - это и есть наш чердачинский вишневый сад со всеми вытекающими - и душа, и символ.
И легкие города, и его разум - причем в самом что ни на есть буквальном смысле, так как весьма немаленький городок психбольницы тянется по восточному краю бора, переходя в известную триаду - областной туберкулезный диспансер, резиденцию краевого онкологического и похожую на государство в государстве областную больницу.
Здесь, внутри лесного тела (царства) весной еще не пахнет, снег не темнеет и не съеживается, еще не хрустит, не ломается, но стелется, подталкивая тебя идти дальше. Стучат дятлы, гудят кроны, а многовековые стволы, не утратившие гибкости, скрипят, точно мачты, из-за чего начинает казаться, что среди деревьев, подобно легкому шифоновому шарфику, путается морской бриз.
Края бора окружены поясом отощавших за зиму берез; здесь веет злой, порывистый ветер, то ли заветривая кожу лица, то ли покрывая ее мартовским багровым загаром, но дальше фильтра в основном будут только сосны и ели, без ветра и сильного движения воздуха, внутри или снаружи всего остального - людей, дорог, верха и низа: все же карьеры - механические нарушения нашего плавного, лишь слегка всхолмленного мира (попадая в бор, почти всегда идешь в горку, из-за чего возвращаешься домой раза в два быстрее, чем куда бы то ты ни шел), вскрытие покровов, обнажающих жесткую, жестоковыйную, костляво-каменную изнанку, весьма точно передающую суть местного люда.
К породе оных, впрочем, принадлежу и я.
2007–2012
Чердачинск
Складки на поверхности
Заводы:
Тракторный
ЖБИ (железобетонный)
Профнастил
ММК (металлургический)
ЧЭМК (электрометаллургический)
Абразивный
Оргстекло
Электромашин
Сельхозмашин
Трубопрокатный
Металлоконструкций
Кирпичный
Асфальтовый
Часовой
Радио
Цинковый
Лакокрасочный
Завод имени Колющенко
Станкостроительный
Вагоноремонтный
Электродный
Кузнечно-прессовый
АМЗ
Театры:
Драматический, академический, похожий на замок
Оперный, с тыла похожий на румынский ЦК или на дворец Чаушеску
Камерный, изнутри доедающий каменную каплю ар-нуво
ТЮЗ, так и оставшийся с дореволюционных времен "народным домом"
"Манекен" имени Пушкина, так и не выбравшийся из семидесятых
Многообещавший "Новый художественный"
Кукольный, находящийся в перманентном ремонте
"У паровоза", застрявший у паровоза
"Бабы": коня на скаку остановят, в горящую избу войдут…
Запахи:
заводских выбросов
хлебокомбината
табачной фабрики
кондитерской фабрики
городского бора (сосны, кустарник)
пепла и пыли
рваной зелени июля
венецианской тухлятины реки Миасс
Старые аттракционы в парке им. Гагарина (машинное масло, маслянистое электричество, словно бы пропущенное сквозь фотофильтры)
Слепые глазницы карьеров в черте города (вне черты города карьеры зрячи), в них купаются
Детская железная дорога
И над всем этим небо - разнообразное, как партитура Шостаковича, точнее, полифоничное, как симфонические массивы Прокофьева, памятник которому стоит на берегу реки; Прокофьев похож на человека без лица, человека в футляре, этакого обобщенного Кафку.
По левую руку от Прокофьева, в соседнем сквере, стоит коротконогий памятник Глинке. Глинка стоит (кто ж его посадит, он же памятник), Прокофьев сидит. Раньше на месте сидящего Прокофьева стоял памятник анонимному Первостроителю. Но недолго стоял, не выдержал.
Разные памятники:
Пушкину
еще раз Пушкину
еще раз Пушкину
Чайковскому
Курчатову, похожему на ассирийское божество с клинообразной бородкой
"Сфера любви"
"Скорбящие матери"
Разумеется, есть Ленин - главный на главной площади и масса мелких Лениных по углам
Разумеется, Орленок (в какой руке у него бомба?)
Безымянная женщина без рук и без ног возле роддома горбольницы ЧЭМК
Гипсовый Лермонтов (раньше стоял в сквере возле моего дома, с граффити "голубой" на постаменте, сейчас с перебитыми ногами, его перенесли на территорию ЧЭМК)
Гипсовый Горький (хищные чердачинские скульпторы наметили поставить на его месте памятник "Первой учительнице")
Ну и прочее говно разных размеров, методов и стилей
Еще Танк
И танкисты-добровольцы
А еще мэр города решил соорудить несколько десятков фонтанов. И действительно - они теперь в городе на каждом углу, один нелепее другого. Садово-парковая скульптура. "Избирательное сродство". Отчего это только наш город так любит этакую нелепость?
Скажем, в Москве ее тоже выше крыши, но там она жирная, богатая, не стесняющаяся своей безродности, у нас же - какая-то угловатая, убогая, зашуганная , бедная родственница.
Неартистичная. Стиль "честная бедность", короче.
Чердачинск - это вечное детство на городской окраине
(город, в котором все окраина)
Это отрочество как отсроченная старость
Уехать - словно застраховаться от преждевременного старения
Да и сама старость (родители)
Я люблю этот город, знакомый до слез
до желудочных колик и аллергии
Здесь спокойно и уютно жить
Доживать
Умирать (с почетом похоронят,
повесят безвкусную мемориальную доску)
Здесь дышать невозможно
Иглоукалывание
Поиск интонации
Обычно ты приезжаешь к родителям под Новый год недели на две. Давно живешь в столице, где все твои дела и интересы, поэтому визит несколько формален - ты остаешься в границах привычных социальных ролей, отработанных десятилетиями: жанры "отпуск", "кратковременное возвращение на родину", "столичная штучка в провинции" давным-давно стали общим местом культуры и позволяют переживать их, не слишком вкладываясь .
Однако любое нечаянное событие, случившееся вне расписания, лишает восприятие удобного автоматизма; так, в этом году я заболел, и моя поездка затянулась на несколько месяцев.
Пришлось вылезти из скорлупы путешественника, наблюдающего за округой с некоторой отрешенностью, выйти из уютного родительского дома в город, некогда бывший твоей повседневной одеждой, взаимодействовать с ним так, как раньше. Так, как тогда…