1918 год. Маньчжурия.
Молодой врач Дохтуров Павел Романович узнает, что панацея - лекарство от всех болезней - действительно существует. Он отправляется на ее поиски в компании трех авантюристов: кавалерийского ротмистра, бывшего полицейского филера и отставного генерала.
Однако панацею ищут не только они. В игре многие, в том числе - секретная служба императорской Японии, местные сектанты, полиция и контрразведка. Чем ближе герой к открытию тайны, тем опаснее его собственное положение.
Не говоря уже о том, что в России - Гражданская война…
Содержание:
Пролог, который скорее является эпилогом 1
Часть I 3
Глава первая - КИТАЙСКИЕ ШТУЧКИ 3
Глава вторая - СЧАСТЛИВАЯ ХОРВАТИЯ 8
Глава третья - ИГРА В ПРЯТКИ 10
Глава четвертая - ИСТОРИЯ ДОКТОРА 14
Глава пятая - РЕЧНАЯ ПРОГУЛКА 18
Глава шестая - ПОЛИЦЕЙСКАЯ АТТЕСТАЦИЯ 23
Глава седьмая - ФОТОГРАФИЧЕСКИЙ ЭТЮД 30
Глава восьмая - СТРАСТИ ВОДНЫЕ И ЛЕСНЫЕ 34
Глава девятая - ИСТОРИЯ ФИЛЕРА 37
Глава десятая - СТРАСТИ ВОДНЫЕ И ЛЕСНЫЕ (ОКОНЧАНИЕ) 40
Глава одиннадцатая - В ГОСТЯХ У ДОРИС 47
Глава двенадцатая - КРАСНЫЙ СЕЗОН 52
Глава тринадцатая - ПРОТИВЛЕНИЕ ЗЛУ 55
Глава четырнадцатая - ПУТЕШЕСТВИЕ НА "СПРАВЕДЛИВОМ" 58
Часть II 63
Глава первая - ПОЛИЦЕЙСКОЕ СЧАСТЬЕ 63
Глава вторая - БУМАЖНЫЙ БРОНЕПОЕЗД 74
Примечания 90
Андрей Орлов
Харбинский экспресс
Пролог, который скорее является эпилогом
Для бывших места нет.
Гейне
Вечером тридцатого августа 1918 года (спустя шесть недель после описываемых ниже событий) в гранатном цехе завода Михельсона в Москве кипел и хороводился митинг. Имел он одну особенность: с самодельной трибуны сыпал словами не рядовой агитатор, коих развелось без счету, а сам председатель Совнаркома Владимир Ильич.
В цех, кстати, пускали всех, без разбору. Левка Шерер уже трижды заходил в корпус и снова выбегал обратно на улицу - вроде бы перекурить. Многие дымили прямо в цеху, но иные выбирались наружу, так что Левка среди них сильно не выделялся. Публика собралась пестрая: фабричные, расхристанные солдаты, замоскворецкие обыватели, средь которых, кстати, много с рожами весьма подозрительными.
Время было позднее - одиннадцатый час - и Левка изрядно устал. Шутка сказать: целый день на ногах! Намаялся. Перед тем митинговали на Хлебной бирже, и Левка надеялся, что с нее Ильич отправится наконец-то домой. Ан ничуть не бывало - к Михельсону пожаловали. Это на ночь-то глядя!
Погода, к слову, тоже выдалась пакостной: небо с утра куталось облаками, вскоре и дождик посеялся. А ведь лето еще, хотя и самый конец! Однако на деле - холодища, под стать октябрю.
Так что черная, из свиной грубой кожи куртка пришлась как нельзя кстати. У чекистов эти куртки вошли в моду недавно. Левка себе тоже стребовал, на самом законном основании. Правда, Дзержинский, увидев, поморщился. И велел не особенно в ней щеголять. Уж во всяком случае, ремней не цеплять - иначе-де всякий дурак вмиг сообразит, кто собою таков Левка Шерер.
А это было совсем нежелательно, потому что, хотя и состоял Левка на службе в означенной ВЧК, задание у него было особенное, сугубо конспиративное. Такое доверяют не каждому. Феликс-то небось сто раз подумал, прежде чем выбор сделал, на Левке остановился.
И не ошибся, можете не сомневаться.
Ведь знакомы они еще по якутской ссылке. Там одна история приключилась… Впрочем, неважно, это их одних только касается. Главное, Левка тогда Феликсу жизнь спас. А такое не забывается.
И потому, когда Дзержинский должность свою получил, он Левку отыскал и очень к себе приблизил. Только негласно. Стал Левка Шерер при председателе ВЧК как бы тайным секретарем. И задания стал особые получать, деликатного свойства. Сперва ведь казалось - самое большее на два-три месяца до власти дорвались, а после - сметут. Пришлось и с золотом поработать, и с зарубежными паспортами. А вот гляди ж ты… Целый год миновал, а держится их новая власть!
В конце марта Дзержинский вызвал к себе Левку и постановил перед ним поручение: быть неотлучно при Ильиче. Но так, чтоб никто и нигде не знал. То есть совершенно негласно. Что увидит, услышит - докладывать самому Феликсу.
Мне, говорил Дзержинский, как председателю ВЧК, надобно знать все. И обо всех. Без каких-нибудь там исключений.
Сказал - и внимательно в глаза посмотрел. Очень внимательно. Так, что Левка мигом сообразил: задавать вопросов не нужно.
Получил Левка несколько мандатов, на разные имена. Бумаги были ценнейшие - ежели с головой использовать и вести себя в соответствии, то пройти можно решительно всюду. Ну, что-что, а насчет головы беспокоиться нечего. С этим у Шерера полный порядок.
Жаль, конечно, что все эти мандаты - липа. А ведь многие товарищи всамделишные должности получили - да такие, что о-го-го-го! Хотя заслуг перед революцией куда меньше Левки имеют.
Ну да ладно. У него еще все впереди. Дзержинский так и сказал: ты, Лева, еще высоко взлетишь. Если, конечно, будешь предан делу партии. На том замолчал, но Левка уловил недосказанное: "А кроме того - и мне лично".
Так что уж пятый месяц Шерер - вроде бы как тень Владимира Ильича. Куда тот - туда и Левка. Другой бы давно засыпался. Попал бы на подозрение к собственным товарищам. А Шерер - ничего. Потому что конспирацию знает. Хорошая за плечами школа.
Меж тем митинг в гранатном цехе пошел к завершению. Левка такие моменты научился чувствовать загодя. Ничего интересного сказано больше не будет, так что смело можно двигаться к выходу.
Вот он и выкатился в третий раз, прикурил, сложив ладони ковшиком, поправил на лацкане бант (бумажный, свернутый из красной обертки спичечного коробка фабрики "Гефест"). Незаметно по сторонам осмотрелся.
Неподалеку от выхода стоял автомобиль Ильича. На месте шофэра - Степан Казимирович Гиль. Этого Левка знал - не большевик, из "сочувствующих". Но сидит важно. Поглядывает по сторонам с таким видом, будто он и есть тут самая главная личность. Хотя на самом деле - что такое сочувствующий? Да ничего, воздух один. Сегодня сочувствует, завтра переметнется. Но вот Ильич его отличает. И берет чаще других. Говорят, умеет Гиль по дороге развлечь разговором сановного пассажира. Специально анекдотцы да каламбурчики собирает, а после выдает за свое. Вот и теперь губами шевелит - видно, повторяет про себя, дабы не позабыть. Готовится. И машину загодя развернул радиаторной решеткой к воротам. Это чтоб сразу с места рвануть. Ильич любит, чтоб - сразу. И садится не как прочие товарищи, сзади, а непременно рядом с водителем.
А вот автомобиль действительно знатный. "Тюрка-Мэри", собран во Франции. В позапрошлом году, что ли. Штучная работа. И мотор шикарный! А кузов закрытый, начищен до блеска - даже в вечернем свете заметно. За председателем Совнаркома закреплено несколько автомобилей, в том числе из царского гаража. Но этот, пожалуй, самый завидный.
Тут двери гранатного корпуса настежь раскрылись, и повалил народ. Впереди шел Владимир Ильич. В черном драповом пальто, под ним люстриновый пиджак (тоже, видать, зябнет). До машины ему было пройти всего саженей десять.
Гиль уж и дверцу услужливо распахнул.
И тут приклеилась к Ильичу какая-то баба. Бежит сбоку и немножечко сзади и на ходу что-то клянчит все, клянчит.
Ильич прибавил шагу, однако настырная баба не отставала.
Левка стоял тут же, поблизости, и потому прекрасно все слышал. Ныла баба о том, что у какого-то зятя ее, который вез хлеб из деревни, люди заградотряда реквизировали все подчистую, хотя хлеб был для родни, а не для продажи, и, следовательно, изъятию не подлежал согласно недавно изданному декрету.
Ничего хитрого тут не было. Ну отобрали. С кем не бывает. Известное дело, лес рубят - щепки летят. Однако по плаксивой и в то же время отчаянной физиономии бабы Левка сразу понял: просто так она не отцепится.
Владимир Ильич это тоже сообразил. У самой машины он задержался, спросил:
- Вы кто будете?
- Попова я, в больнице кастеляншей служу…
И тут же снова завела свою песню про отобранный хлеб.
- Отобрали? Кто отобрал? Заградотрядчики? Это они неправильно поступают. И мы на это строго укажем, - сказал предсовнаркома, грассируя сильнее обычного. - Однако продовольственные трудности временные. Скоро наладится подвоз продовольствия…
Левке стало скучно, он глянул по сторонам.
Вокруг машины собралась небольшая толпа, готовая, впрочем, в тот же миг расступиться, едва шофэр тронется с места. В тот момент, когда Ильич говорил про трудности, Левка заметил, как меж стоявшими вкруг "Тюрка-Мэри" людьми высунулась рука, сжимавшая небольшой пистолет. Рука была тонкой и, несомненно, женской. Наверное, потому в первую секунду пистолет, направленный в Ильича, показался Левке неопасным, словно бы ненастоящим.
Ужасно глупо!
Это продолжалось одну-две секунды, но и того хватило. В следующий миг Левка бы точно крикнул: "Берегись!" (своего оружия у него по инструкции не было), да только оказалось поздно.
Пистолет плюнул огнем, потом еще раз, еще.
Народ шарахнулся в стороны. Кругом завопили. Гиль вскочил с места и принялся палить наугад. Злополучная кастелянша заверещала, будто подстреленная (впоследствии оказалось, что так и было на деле).
Но Левка смотрел только на Владимира Ильича.
Предсовнаркома лежал, сбитый с ног выстрелами. По тому, как он упал, Левка сразу подумал: не жилец. Хотя, конечно, надежда еще была. Но когда подобрался ближе, заглянул раненому в лицо (Ильича к тому моменту перевернули, попытались поднять), вот тогда-то понял отчетливо: все, конец.
В романах пишут: лицо было искажено гримасою смерти. Пошло, конечно, однако все ж таки верно. У раненых насмерть бывает именно то выражение. И потому выходило, что делать тут Левке более нечего.
Надо было срочно рапортовать в ВЧК.
Левка заметался по заводской территории, ища, откуда бы позвонить. Заскочил в соседний цех, по железной лесенке взбежал на второй этаж, в контору. Надеялся, что по случаю митинга окажется пусто.
Однако в конторе (где в самом деле на столе у окна имелся телефонный аппарат) сидела неизвестная барышня в косынке и щелкала на бухгалтерских счетах.
Левка подумал было сунуть ей в нос мандат - из тех, что поосновательней, - но не стал. Вместо того выпучил глаза и крикнул с порога:
- Ильича застрелили!..
Далее произошло ожидаемое: барышня взвизгнула - и тут же улетела с места. Только каблучки простучали по лесенке.
Левка схватил трубку, крутанул ручку. У Дзержинского имелся особенный номер, который никто, кроме Левки, не знал. Во всяком случае, так говорил председатель ЧК. В экстренных случаях звонить следовало именно по нему.
Теперь случай настал - экстренней не бывает.
…Спустя пару минут Левка Шерер вернул трубку назад на рычаг. Медленно провел тыльной стороной ладони по лбу. Оказывается, он взмок, несмотря на погоду. Да к черту ее, погоду! Дело завертывалось такое, что только успевай поворачиваться.
Главная неожиданность: Дзержинского в Москве не было. Это Левка выяснил, сделав второй звонок - в секретариат ВЧК. А на первый звонок ему не ответили. Ну, оно и понятно.
Спрашивается, что теперь делать? Телеграфировать в Петроград? Таких инструкций ему не давали. Но и сидеть сложа руки тоже нельзя.
Оставалось одно: лететь теперь к Ильичу на квартиру и там продолжать наблюдение. На первый взгляд, задание почти невозможное - после стрельбы чужака и на пушечный выстрел не пустят. Но Левка знал, что как раз теперь-то и будет самая неразбериха. В которой, как известно, легче всего затеряться. К тому же за эти месяцы он всем намозолил глаза: показывал бумаги, входил в разговоры и вообще всячески демонстрировал, что он здесь человек не случайный. Правда, бумаги были разные, так что у людей Владимира Ильича не имелось общего представления, кто есть из себя Лева Шерер и чем, собственно, занимается. Да только между собой они сию тему определенно не обсуждали (без того хватало забот). Поэтому Левка не сомневался, что сумеет беспрепятственно пройти на квартиру. Ну, если уж только очень не повезет… Что вряд ли, потому что Левка Шерер был человеком везучим.
Лететь-то лететь, да только что он там станет делать? Ведь председатель Совнаркома теперь, скорее всего…
Однако додумывать эту мысль до конца Левка не стал. И без того на душе гадко. Потому что каждому дураку ясно: без Ильича власти их очень скоро будет конец. Ни Янкель Свердлов (как бы ни кичился и сколько б должностей ни хапал!), ни сам Феликс (да и прочие товарищи) ничегошеньки сделать не смогут.
"Вот и все…" - бормотал про себя Левка, катясь вниз от конторы.
Он кинулся к проходной, выскочил на улицу. Тут очень кстати подвернулся открытый автомобиль - с шофэром и седоком с портфелем. Левка завопил, замахал руками. Сунул ошалевшему шофэру в личность мандат и мигом ссадил пассажира. Тот так ничего и не понял - остался стоять, разинув рот и прижимая к животу свой тучный портфель. А Левка в сизых бензиновых клубах покатил вниз по Серпуховской.
Подъезжая к квартире, думал застать совершенную тризну. Стон и скрежет зубовный, как сказал кто-то из буржуазных поэтов. Оказалось - ничего подобного. Народ здесь толпился сосредоточенный, мрачный, однако же никаких слез вовсе не наблюдалось.
Соскочив с подножки мотора, Левка крикнул стоявшему возле подъезда караульному: "Жив?.." - и, не дожидаясь ответа, проскочил мимо. Как он и думал, его не остановили.
* * *
Левка и сам не мог разобраться, за кого ж его тут принимали. Но в кратчайшее время сделался нужен всем: бегал с бланками телеграмм, готовил строчки для первого бюллетеня и даже с черного хода таскал на кухню припасы - потому что народу в квартире собралось немало, и время от времени многие сюда выходили перекусить.
Кстати, и доктора тоже. Даже - в первую очередь.
Левка это мигом усвоил и потому устроился в малой прихожей: хоть и не видно тех, кто на кухне собирался, зато слышно все отменнейшим образом.
Главное заключалось вот в чем: Ильич до сих пор жив!
Ночью все очень переживали, полагали - вот-вот умрет. Левка слышал, как доктора переговаривались между собой. Сыпали на латыни (ничего понять невозможно), однако трое говорили по-человечески. Двоих из них Левка знал прежде: фамилия одного Обух, другого Винокуров. Третий был неизвестным. Впрочем, неважно.
И все, конечно, жутко серьезны. Оно и понятно: ведь лечить им предстояло заведомого покойника. Тут не зарадуешься.
"Два слепых ранения, - говорил Обух коллегам, покуривая у форточки. - Одно - в левое плечо, раздроблена кость. Пуля в теле, гематома огромнейшая. Вторая того хуже. Вошла под левой лопаткой, проникновение в полость груди. Думаю, левое легкое поражено. Несомненно, и кровоизлияние в плевру имеется. Пуля остановилась в шее, над правой ключицей…"
"Пульс?" - спросил кто-то.
"Сто четыре, - ответил Обух. - А сердечная деятельность весьма и весьма слаба. Холодный пот, и… общее состояние сомнительно".
При этих словах у Левки сердце упало. Значит, он не ошибся. Ильич умирает. От этой мысли даже голова закружилась, и слезный туман набежал на глаза.
Левка головой тряхнул, взял себя в руки. Распускаться теперь нельзя. Как бы там ни было, а он здесь не просто так пребывает - но с секретным заданием. Значит, нужно продолжать свою службу, чтоб потом было чем перед Феликсом отчитаться.
Дальше пошло еще хуже. Вскоре Левка услышал, что у Владимира Ильича подскочила температура, и он вроде как без сознания. И что стал задыхаться. Потом доктора принялись горячо обсуждать, надобна немедленная операция или же нет. При этом было очень заметно, что все они отчаянно трусят. Тоже вполне извинительно: за такого пациента спросят со всей строгостью. А кому охота? В общем, спорили-спорили, а потом доктор Обух (фамилия довольно пугающая для человека столь деликатной профессии) сказал, что считает: с операцией пока лучше повременить. Остальные сразу же с ним согласились.
Всю ночь ожидали худшего.
Никто не спал. Левка, понятно, тоже. Дела хватало: приносили какие-то бумажки, просили переписать - потому как почерк у Левки был исключительный. Он не отказывался. Правда, иногда от усталости словно помутнение разума наступало.
Тогда посидит Левка, покрутит головой - и ничего. Вроде как легче.
Много чего писал. Запомнились такие строчки:
"Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем. Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение… рабочий класс ответит… беспощадным массовым террором…
Товарищи!.. Спокойствие и организация! Все должны стойко оставаться на своих постах. Теснее ряды!
Председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Я. Свердлов".
Потом опять услышал докторов. Говорили о какой-то найденной пуле.
Сперва Левка решил, что Ильичу все-таки сделали операцию. Но потом оказалось, что нет, те две так пока и остались в его теле. А третья - мимо прошла, только пиджак под мышкой пробила. Ее, само собой, никто найти не надеялся. Но все-таки искали, даже делали следственный эксперимент. Заниматься им пришлось Кингисеппу, следователю из ВЧК. Левка его тоже немножечко знал: эстонец, человек дотошный и въедливый. Подумал, что такой и впрямь докопается. Ну, так и вышло: нашли в итоге пулю - в деревянной стойке ворот гранатного цеха. Выковыряли.
Пуля была строго секретная. С надрезами крест-накрест - Левка слышал, как доктора говорили, будто она стопроцентно смертельная, потому что с ядом. Об этом сразу постановили не сообщать. И даже взяли подписку у тех, кто находился в квартире. Левка тоже подписался, но про себя подумал: раз он у самого Дзержинского на службе, то для него та подписка - не указ.
Впрочем, все это чепуха. Левка докторам прежде-то сильно верил, а сейчас вдруг заколебался. Как же так? Смертельная рана, да еще пуля отравленная - а Ильич жив. Хотя доктора, считай, его приговорили. Тогда, может, вообще обойдется, несмотря на всю их науку?