Леонардо погиб, Орландо и Клаудио остались. Бывший пост Васконселос по настоянию Орландо был переименован в пост имени Леонардо. Он стал "штаб-квартирой" старшего брата. Клаудио отправился в Диауарум.
...Лодка наша давно уже свернула в приток Шингу - реку Паранажуба. Мы идем уже больше часа. Белая "гарса" - птица, напоминающая цаплю, - поджидает нас на торчащем из воды кусте. Потом взмахивает крыльями и, тяжело поднявшись в воздух, перелетает чуть подальше. Так повторяется несколько раз. Гарса играет с нами в "кошки-мышки". Потом она, словно передумав, взлетает и исчезает в лесу.
Паранажуба петляет, ее русло сужается. Справа и слева все ближе подступают кусты и ветви. Мы сворачиваем в узкий проток. Кроны деревьев смыкаются над почерневшей водой. Лодка разрезает носом сплошной ковер кувшинок. Опасаясь запутать винт в водорослях, Аруйаве выключает мотор и берется за весло. Еще через несколько минут по правому берегу из-за деревьев выплывают несколько хижин. Это деревня суйа.
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ТРУМАИ
Увы, нам не везет: деревня почти пуста: мужчины с утра отправились на плантацию. Нас встречает лаем свора собак, за ними бегут мальчишки.
Поднявшись на крутой берег, мы видим группу женщин, сидящих на завалинке у одной из хижин. Узнав Клаудио, они улыбаются и чинно подают сложенные дощечкой ладошки. Потом, как по команде, с любопытством поворачиваются к незнакомому караибу, обвешанному блестящими фотоаппаратами.
Побеседовав с женщинами о погоде, Клаудио приглашает меня осмотреть малоки. Зайдя в первую из них, мы обнаруживаем там еще несколько женщин, хлопочущих по хозяйству. Дряхлая старуха занимается прядением, вытягивая неторопливыми движениями черных мозолистых пальцев комки хлопка в длинную белую нить. Неподалеку от нее молодая женщина с аккуратной, точно у японки, челочкой готовит "бижу".
"Бижу" для индейца Шингу является столь же важным и незаменимым компонентом меню, каким, например, в Италии служат макароны, а в Грузии - шашлык. В разных деревнях Шингу мне удалось посмотреть все этапы приготовления "бижу". У чикао я видел, как толстые, напоминавшие редьку корни маниоки очищались от серой кожуры, мелко крошились и высушивались на солнце. В деревне камаюра удалось наблюдать, как высушенную и измельченную до крупнозернистого порошка маниоку клали на сплетенное из соломы сито и поливали водой. Просачивавшийся в миску белый бульон несколько раз кипятился на костре и выпаривался, чтобы убить содержащийся в маниоке яд. Из осадка, вновь высушенного на солнце, можно уже было делать лепешки. Именно этот процесс мы и застали здесь, в деревне суйа. "Японка" с челочкой наполнила плетеную корзиночку сухим порошком, хранящимся на семейном "складе": посредине малоки высилось нечто вроде круглого "элеватора", метров трех высотой. Эта поставленная на попа "труба" была обернута пальмовыми листьями. Поднявшись на деревянные опоры, женщина зачерпнула сухую маниоку, спустилась вниз и высыпала порошок в глиняную миску. Потом налила туда воды и, получив массу, напоминавшую по виду жидкое тесто или творог, тщательно размешала ее. Затем взяла глиняную сковородку диаметром метра в полтора, смахнула с нее веничком пыль и поставила на огонь. Выполняя все эти операции, она морщила лоб и шевелила губами, словно рассуждая о чем-то сама с собой. На нас она не обращала ни малейшего внимания.
Пока сковорода нагревалась на огне, хозяйка начала раскатывать влажную творожнообразиую массу маниоки в громадный блин. Убедившись, что сковорода уже достаточно накалилась, она аккуратно разложила на ней блин и только после этого подняла глаза на странного караиба, который торчал возле нее, обвешанный аппаратами и магнитофонами. Она, по-моему, недоумевала, отказываясь понять, как это взрослый мужчина может болтаться без дела, глазея на все эти женские, хлопоты, в то время как ему полагалось бы охотиться на макак, работать на плантации или ловить рыбу, чем, собственно, и были заняты достойные уважения мужчины ее племени.
Спустя восемь-десять минут лепешка подрумянилась с нижней стороны, и тогда женщина быстрым, очень точным движением руки перевернула ее на другую сторону, орудуя крохотной деревянной лопаточкой. Глядя на нее, я вспомнил некоторых наших домашних хозяек, у которых такая операция даже с блинами куда меньшего размера далеко не всегда заканчивается благополучно. Спустя еще пять-семь минут "бижу" было готово. Женщина посмотрела на меня с участием Вероятно, она подумала, что мы, плывя слишком долго от Диауарума, проголодались. Она великодушно отломила по куску лепешки, протянула мне и Клаудио и улыбнулась.
Это "бижу" было гораздо более съедобным, чем то, которым меня угощал Канато. Лепешка была бы даже вкусна, если бы в ней ощущалось, хотя бы слегка, присутствие соли, которую индейцы Шингу, увы, не употребляют.
...На обратном пути мы с Клаудио продолжаем беседу о его житье-бытье. Лодка мягко скользит по глянцевой поверхности застывшей Паранажубы.
- Вы часто организуете экспедиции для поисков неизвестных племен? - спрашиваю я.
Клаудио хлопает севшего на лоб москита и отвечает:
- Раз, редко - два раза в год. - Много людей берете с собой?
- Нет. Мы идем вдвоем с Орландо и берем человек десять-двенадцать индейцев.
- Только индейцев?
- Да... В сельве никто не поможет так, как индейцы! Они отважны, находчивы, выносливы. В непроходимейших дебрях индеец сориентируется лучше, чем белый, вооруженный компасами, астролябиями и прочими приборами. Устроится на ночлег так, что ни одна змея его не покусает, разведет костер без спичек, найдет воду там, где мы с вами умрем от жажды, прорубит тропу в чаще, где застрянет бульдозер.
А пища! Никто не умеет находить пищу там, где ее, казалось бы, нет, с такой быстротой, как индеец. Представьте себе такую историю. Мы идем с ним по тропе. "Клаудио! - кричит вдруг он. - Хочешь меду?" Какого еще меду? Где он видит мед? А он смеется и показывает вверх: где-то там пролетела пчела и скрылась в какое-то дупло. Дупло, которое белый не разглядит и в телескоп. А этот чукарамае видит его с любого расстояния! В несколько мгновений он взбирается по стволу и спускается с килограммом-двумя меда. Нет, нет, я уверен, что белый умрет от голода там, где индеец обеспечит пропитанием батальон своих соплеменников. Он выловит рыбу именно в том месте, где водится самая вкусная и самая крупная рыба. Он найдет травы, которые не только утолят голод, но и вылечат его от недомогания. Одним словом, индейцы обладают удивительнейшей способностью выживать в самых страшных условиях. И именно поэтому мы предпочитаем уходить в сельву с ними. А не с белыми.
- И неужели в этих экспедициях между вами и сопровождающими вас индейцами никогда не возникают конфликты или недоразумения? Из-за наиболее удобного маршрута, например, или выбора места ночевки?
- Какие тут могут быть конфликты? Определяя маршрут движения, мы всегда советуемся с ними, полагаясь на их удивительное чутье. А место ночевки или стоянки никто не выберет лучше, чем индеец.
- А как они себя ведут в опасных ситуациях? Например, когда вы встречаете какое-нибудь воинственное племя, угрожающее нападением, не разбегутся ли ваши помощники?
- Разбегутся? - Клаудио усмехается и качает головой. - Они, бедняги, верят в нас. Доверяют нам гораздо больше, чем мы того заслуживаем. Они считают, что мы с Орландо обладаем сверхъестественными способностями предотвратить любую беду, и убеждены, что рядом с нами они в полной безопасности: ничего плохого с ними не случится.
Над их головами могут свистеть стрелы, но если я скажу: "Стой! Замри!" - они замрут. И не шелохнутся, даже если, по их собственным представлениям, давным-давно надо было бы бежать со всех ног! Бедняги, они слишком доверчивы!
- А как вы начинаете самый первый контакт с незнакомым племенем? Вероятно, это самый опасный момент - первая встреча с индейцами, которые никогда не видели белого человека?
- Да, это довольно сложная операция, - говорит Клаудио, закуривая очередной окурок сигаретки, осторожно извлеченный из кисета. - Когда мы обнаруживаем новое племя...
- Кстати, как это происходит?
- Иногда с помощью авиационной разведки. Иногда наши индейцы нам сообщают, что, к примеру, в верховьях Ронуро объявилось незнакомое племя. Произошла стычка или заметили новые малоки на берегу реки, возвращаясь из дальнего путешествия за рыбой.
Получив такое сообщение, мы первым делом стремимся собрать как можно больше сведений об этих новичках: "сердитые" они или нет, какова их численность, сколько малок, одним словом, все, что нам пригодится для подготовки первого контакта с ними.
Кстати, должен вам сказать, Игорь, что племена "не сердитые" мы встречали крайне редко: индейцы живут в обстановке постоянного страха атаки со стороны других племен или со стороны белых.
Потом мы отправляемся в экспедицию, которая длится обычно несколько недель или даже месяцев. Идем на лодках. Последний этап проходим уже по тропам в сельве.. Подходим к этому новому, неизвестному племени. Устраиваем лагерь в нескольких километрах от него. Выжидаем немного и начинаем сближение: оставляем неподалеку от деревни подарки и уходим. Через несколько дней возвращаемся и смотрим, что стало с этими подарками. Обычно их принимают, и, если племя настроено дружественно, или, по крайней мере, нейтрально по отношению к нам, они могут оставить на месте подарков стрелы с отломанными концами, что означает предложение "продолжить контакты". После этого начинается период, который мы называем "ухаживанием": мы стараемся войти к ним в доверие, успокоить их, снова несем подарки, кричим на языке какого-нибудь из племен (если не знаем языка этого племени), что белые хорошие, белые - друзья, что белые принесли подарки.
- А потом?
- А потом мы выбираем удобный момент, входим в деревню и начинаем работу. Объясняем, кто мы такие. Раздаем посуду, рыболовные крючки, лески. Пытаемся выяснить, в каком состоянии находится население деревни: много ли больных, как обстоят дела с питанием. Вот и все...
"Вот и все..." В его объяснении это выглядело легко и просто, какие бы то ни было попроси казались даже излишними. Друзья в Рио-де-Жанейро предупреждали меня, что "разговорить" кроткого и застенчивого Клаудио так же трудно, как и обуздать бурное красноречие Орландо.
...В Диауаруме нас ждал роскошный обед: когда лодка ткнулась носом в корягу и Аруйаве прыгнул на берег, чтобы пришвартовать свое судно, от столовой повеял ветерок, принесший запахи жареного мяса. Арналдо и Галон не тратили время впустую: вместе с рыбой они притащили жирного лесного поросенка, который имел неосторожность, пересекая реку вплавь, оказаться в поле зрения рыболовов. По единодушному мнению всех участников трапезы, он очень удачно дополнил традиционный "рис-фасоль", и единственным недостатком этого блюда явилось отсутствие добавки.
После обеда Клаудио пригласил меня к себе. "Поговорим немного?" - спросил он, словно извиняясь за то, что пытается похитить у меня священные полчаса послеобеденной "сьесты". Открыв дверь своего сарая, он пропустил меня вперед, учтиво склонив голову.
Как вы думаете, что можно обнаружить в шалаше человека, живущего в такой точке земного шара, как Диауарум? Ружье? Правильно! Даже не одно: о стрелковых способностях Клаудио в Бразилии ходят легенды. Утверждают, что он способен выстрелами поддерживать в воздухе подброшенную банку, пока не кончатся патроны в магазине карабина. Что еще?.. Разумеется, гамак, керосиновый фонарь, колченогий табурет, самодельный стол... Одним словом, все то, что можно представить себе в жилище Робинзона... плюс этажерку с колоссальной библиотекой по - чему бы вы думали? - философии! Если бы я это не увидел собственными глазами, я никогда не поверил бы в это! На неуклюжем маленьком стеллаже, стоявшем у стенки с громадными щелями, сквозь которые струился пронзительный солнечный свет, любой аспирант, готовящийся сдать кандидатский минимум по философии, мог бы обойтись в Диауаруме без помощи межбиблиотечного абонемента. К его услугам были бы здесь труды Гексли и Канта, Гегеля и Маркса, Платона и Ленина...
Заметив мое изумление, Клаудио улыбается, словно извиняясь за какую-то неловкость:
- Вот... Увлекаюсь немного. Читаю иногда по вечерам.
Он подходит к этажерке, задумывается, потом вытаскивает томик "Нищеты философии":
- Из-за таких книжек был заподозрен в "подрывных идеях". Говорят, внесен даже в какие-то "списки неблагонадежных".
Он ставит книжку на место, кивает мне головой, указывая на табурет, а сам укладывается в гамак, закинув руки за голову.
- А у вас, в вашей стране, можно свободно изучать любую философию?
- Да, конечно.
- И много книг издается по философским проблемам?
- У нас при Академии наук имеется даже специализированный институт философии.
- О, это хорошо. Интересно было бы познакомиться с работами ваших ученых. Скажите, Игорь, а как у вас решена аграрная проблема: мне не совсем ясно, являются ваши кооперативы - "колхозы", так, кажется, они называются? - собственниками земли или нет?
Я объясняю, что земля является у нас собственностью государства, а колхозы получают ее в вечное пользование.
- Любопытно, - говорит Клаудио, словно размышляя вслух. - У нас, в Бразилии, впрочем, вы это, конечно, знаете, аграрная проблема - это корень всех зол. А частная собственность на землю - страшная беда. От этого страдают все, даже индейцы: вы знаете, сколько трудов стоило нам с Орландо отвоевать территорию Парка? Страшно вспомнить. Ведь на эти земли претендовали - и продолжают претендовать! - десятки "сильных" семей штата Мату-Гроссу. В том числе депутаты, политики, крупные коммерсанты, одним словом, те, в чьих руках власть. До сих пор правительство штата игнорирует нас. Делает вид, что мы - Национальный парк Шингу - не существуем!
Потом он интересуется, имеются ли среди малых народностей Советского Союза такие, которых можно сравнить с индейцами, хотя бы условно:
- Я слышал, что у вас, кажется, на севере, были какие-то племена?
- Не только были, но и продолжают существовать: чукчи, эскимосы, нганасане и другие.
Клаудио начинает расспрашивать меня о том, как Советская власть "приобщала их к цивилизации", как сохраняется культура, обычаи и традиции этих народностей, как они уживаются с "белыми", как организована медицинская помощь. Постепенно он оживляется и превращает меня из интервьюера в интервьюируемого. Речь заходит о международных проблемах, о волнениях, которые потрясают мир, и Клаудио говорит:
- Нет сомнения в том, что ваш мир, мир коммунизма, победит, потому что капиталистическое общество разлагается все быстрее и быстрее. Противоречия, стоящие перед человечеством, обостряются с каждым годом, и я не вижу никаких путей их решения в рамках капиталистической системы.
Уже давно стемнело, керосиновый фонарь источает пронзительный запах, смешивающийся с ароматом прелых листьев.
- Я прошу меня извинить, - говорит Клаудио, - по мне пора идти давать лекарство детям. Если хотите посмотреть эту грустную процедуру, я к вашим услугам.
"Аптека" размещается в крошечном шалаше, куда уже собрались десятка два женщин с больными коклюшем детьми. Почти все малыши оглушительно кашляют. Посветив себе карманным фонариком, Клаудио находит в прибитом к столбу ящике пузырек с какой-то микстурой и принимается вливать ее в глотки детишкам. Они подходят к нему по очереди, послушно разевая рты, словно птенцы в гнезде, завидевшие мамашу с червяком в клюве.
- Он сильно кашляет или нет? - спрашивает Клаудио у каждой из мамаш. Тем, кто кашляет сильно, выдается полная ложка. Тем, кто кашляет меньше, вливается полпорции. Облизываясь, карапузы отходят к своим матерям, которые хватают их за руку и тащат прочь.
- Вот и вся наша нехитрая терапия, - говорит Клаудио, словно извиняясь. - Этих ребят тут так много, что я даже по именам-то не всех их знаю. Единственный способ подыскать им нужное лекарство - это попытаться расспросить мать, которая сплошь и рядом не понимает, чего от нее хотят.
"Аптека" пустеет, матери уводят и уносят верхом на своих бедрах разнокалиберных кашляющих птенцов. Клаудио закрывает ящик с медикаментами и устало потягивается. Его и без того бледное лицо в свете лампы приобрело какой-то зеленый оттенок.
- А вы сами как себя чувствуете? - спрашиваю я.
- Ничего, ничего, - торопливо отвечает он, встрепенувшись. - А что такое? Почему вы это спросили?
- Да просто так... Климат здесь, мне кажется, тяжелый.
Он улыбается как-то виновато:
- Да, места гут, конечно, малярийные. Но жить можно. Вот только желудок иногда подводит. Если бы не это, все было бы отлично.
К нам подходит Аруйаве.
- Вот, - говорит Клаудио, кладя ему руку па плечо, - мой самый главный помощник. Без него мне было бы очень плохо. Поговорите с ним. Интереснейший человек! А я пойду вздремну, если вы не возражаете.
И через мгновение, спохватившись, спрашивает:
- А может быть, вы еще хотите что-нибудь у меня выяснить? Пожалуйста, я к вашим услугам!
Я благодарю Клаудио и желаю ему спокойной ночи. За сегодняшний день он, вероятно, сказал больше, чем говорит за два-три месяца. Кроме того, я знаю, что он всегда встает в пять утра и уходит на свою ежедневную трехчасовую прогулку по сельве.
Клаудио улыбается, кивает нам, поворачивается и растворяется в ночи. А мы с Аруйаве идем по тропке к шалашу, где я должен ночевать.
- Послушай, Аруйаве, сколько тебе лет?
- Двадцать.
- Ты - трумаи?
- Да.
- А семья у тебя есть?
- Жена и сын.
- Как зовут?
- Жену - Уанти, сына - Алуари.
- А родители живы?
- Нет.
- Умерли давно?
- Когда мне было полтора года, умер отец. Мать умерла недавно.
- Подожди, подожди. Как, ты говоришь, зовут твоего сына? Алуари?
- Да.
- Стало быть, так звали и твоего отца? (Я знаю об обычае индейцев называть сыновей именами дедов.)
- Да.
- И твой отец случайно не был ли вождем трумаи?
- Да. Он был последним вождем трумаи.
Круг замкнулся... Я вспомнил историю его отца - знаменитого Алуари - вождя трумаи, о котором писали почти все, кто посещал это племя два-три десятка лет назад.
В раннем детстве Алуари был похищен индейцами журуна и вырос в деревне этого племени. Когда он был уже подростком, журуна подверглись атаке суйа. Почти вся деревня была перебита, и в последний момент, когда дубинка уже была занесена над головой Алуари, он крикнул, что он не журуна, а трумаи... В тот период между суйа и трумаи установилось краткое перемирие, и Алуари был помилован. Суйа увели его в свою деревню, и он стал жить среди них. Старики заставили его просверлить уши, как это делают суйа. Потом велели ему просверлить нижнюю губу. Алуари, решивший во что бы то ни стало избежать этих новых мучений, пообещал выполнить требование старцев, но сначала попросил отпустить его на несколько дней в свою родную деревню. Суйа позволили, но решали пойти вместе с ним.
После нескольких дней путешествия на лодке они прибыли в деревню трумаи и были встречены как друзья. Алуари ходил по родной деревне и чувствовал за спиной смешки и издевательства: соплеменники не могли простить ему проколы в ушах. Трумаи никогда не делали этого и считали, что уродование ушей унижает индейца. Алуари понял, что стал отверженным гнев вскипел в его душе. Он решил отомстить.