- Никуда я не пойду! - крикнул Вася. И, отстранив старую няньку от двери, он выбежал на широкий подъезд гульёнковского дома.
Глава третья
СЕРЕБРЯНЫЙ РУБЛЬ
Тишка сидел на краю дороги у просторной луговины, на которой паслись гуси. Правда, это был уже не тот блестящий казачок, которому завидовала вся деревня. Вместо мундирчика со светлыми пуговицами на нем была холщевая рубаха, перехваченная подмышками веревочкой. А из-под рубахи виднелись теперь худые исподники.
Тишка мастерил дудочку из лозы и не слышал, как к нему подбежал Вася.
- Тишка, что ты тут делаешь?! - крикнул тот, едва переводя дух от быстрого бега.
- А вот... - указал Тишка на дудочку с таким видом, словно век этим занимался и будто ничего, кроме этого, не было: ни бурного вчерашнего дня, ни мундирчика со светлыми пуговками.
- Что с тобой было? - спрашивал Вася, опускаясь подле Тишки на траву.
- А ничего не было, - неохотно отвечал тот, поглядев на Васю своими синими глазками, и задул в свою дудочку, издававшую несколько унылых свистящих звуков.
- А мать? - спросил Вася.
- Ух, мать чисто облютела, - спокойно ответил Тишка, продолжая возиться со своей дудочкой.
Вдруг Вася услышал позади себя чей-то тонкий голос.
- Матка взяла хворостину да как начала охаживать его со всех боков! Вот страху-то было! Тишка вопит, гуси гогочут, маманя плачет. И-и-и! Страсти господни!
Вася быстро обернулся. За его спиной стояла сестренка Тишки, Лушка. Вася внимательно посмотрел на нее. Он много раз видел эту худенькую веснущатую девочку, но никогда не слышал ее голоса. Она всегда молчала, словно у нее не было языка.
Теперь Лушка заговорила, и Вася впервые заметил, что ходит она в пеньковом мешке с прорезами для головы и рук и что волосы ее, такие же белые, как у Тишки, выстрижены овечьими ножницами: вся голова ее была в плешинах.
- Страсти господни! - повторила Лушка. Вася еще секунду смотрел на нее.
- А почему ты ходишь в мешке? - спросил он.
- Иного чего одеть нету, - отвечала Лушка. - А разве худо? Мешок новый, господский. Гляди, не скажи тетеньке, а то и его отберет, как Тишкину одёвку. Буду тогда голяком ходить.
Лушка громко засмеялась. Но и в ее громком смехе и в словах Вася услышал упрек себе, и ему захотелось хоть чем-нибудь загладить свою вину перед Тишкой и этой худенькой девочкой, одетой в мешок.
Он начал рыться в карманах и извлек оттуда свисток, сделанный из рога, перочинный ножик в блестящей металлической оправе, серебряный рубль с изображением царицы, крылышко сойки с цветными перышками и огромный гвоздь.
Сунув гвоздь и крылышко обратно в карман, остальное Вася положил на ладонь и протянул Тишке.
- Возьми себе!
Тишка и Лушка стали деловито и подробно рассматривать Васины вещи. Тишка взвесил каждую из них на руке.
- Свисток хорош, слов нету, - сказал он, - только его все дворовые знают. Это свисток покойного барина, собак он им созывал. Ножик - отдай все, и то мало. А попробуй его показать, мать первая отнимет и в господский дом представит, А вот эту штуку, - он подкинул на ладони тяжелую монету, - давай сюда! Эту можно закопать в землю - ни в жисть не найти, особливо если заговорить.
- А ты умеешь заговаривать? - спросил Вася.
- Я не умею, а есть люди, которые умеют. Это, брат, деньга!
И Тишка стал пробовать монету на зуб.
- Не берет нисколечко. Чистое серебро, - сказал он с уважением.
- Эх, кабы мне такую! - вздохнула Лушка.
-Т ебе-е! Вот еще! Да ты не знаешь, что с такими деньгами и делать-то! - сказал ей Тишка. - Тебе бы копейку или семик. Вот это твои деньги.
- Не знаю! - передразнила его Лушка.
- Ну, что бы ты сделала?
- Я-то? - заговорила Лушка, захлебываясь словами. - Я-то? Перво-наперво купила бы обнову.
- А еще что?
- Козловые башмаки со скрипом.
- А еще чего?
- Бусы стеклянные с лентами.
- А еще чего?
- А еще гостинцев.
- Ишь, жаднюга! Отойди отсюда. Не по носу тебе товар. Мой, значит, рублевик.
Тишка повернул рубль изображением царицы кверху, пошлепал по нему своей грязной ладошкой и, подумав немного, сунул монету в рот - больше ему некуда было спрятать такую ценную вещь.
С минуту все трое сидели в полном молчании, тем более, что Тишке очень трудно было говорить с рублевиком во рту. Но затем он выплюнул его на руку и сказал так спокойно, словно речь шла о посторонних людях:
- Теперь, ваше сиятельство, нам с тобой больше не гулять. Больше мне господского дома не видать, и даже ходить мимо заказано.
- Я буду просить тетушку... - заикнулся было Вася, но Тишка прервал его:
- Они, тетушка-то, знаешь, что приказали? Чтобы, говорят, и духу его гусиного не было в господском доме. Это то-есть про меня. Чтобы я об нем никогда и не слыхала. Вот оно что!
- Правда, правда, - быстро заговорила Лушка. - Матка сама слышала.
- А я все-таки буду просить. Вот посмотришь... - сказал Вася.
- И смотреть тут нечего.
Тишка вздохнул и, сунув снова в рот свой серебряный рубль, побежал сгонять в кучу гусей, рассыпавшихся по поляне.
- Вася побрел куда глаза глядят.
Был полдень долгого майского дня. В церковной роще галдели в гнездах грачи. Парк за один день превратился в гигантский шатер листвы, земля покрылась яркой зеленью. Вдали блестел пруд, и в светлом воздухе особенно отчетливо выступал барский белый дом тяжелого старого стиля, с бельведером.
Над головой Васи, играя, поднялись откуда-то взявшиеся бабочки - желтая и огненная. На них стремительно налетел сорвавшийся с ближайшего дерева воробей, но ни одной не поймал и только расстроил их игру. Где-то в парке щелкали неугомонные соловьи. Со стороны невидимого села доносилось пение петухов. По небу плыли целые эскадры белых облаков.
Но все это не занимало, не рассеивало мыслей Васи. Все это, столь привычное и дорогое, теперь было ему не мило. Он должен был вернуться и понести свое наказание.
Вот и гульёнковская церковь. Сама белая, она просвечивает через сетку молодой листвы белоствольной березовой рощи.
Около нее, под березами, виднеется два-три каменных, поросших мхом памятника и целая россыпь простых деревянных крестов над могилками - большими и малыми.
Вот и старый кирпичный склеп. Вася остановился перед ним. Тут лежат и дед и прадед Васи. В этом же склепе три года назад похоронены его отец и мать. Над их могилой у самого входа - плиты из черного мрамора. Они заняли последние места.
Склеп закрыт тяжелой железной решеткой, выкованной на веки вечные гульёнковским кузнецом Ферапонтом. На решетке висит огромный замок.
Вася приник лбом к холодному железу двери и глядит в склеп, где из темноты постепенно возникают надгробья его предков. Он долго смотрит на черные блестящие плиты, и вдруг ему становится жалко самого себя. Он опускается на колени, еще сильнее прижимается лбом к решетке, его охватывает чувство одиночества, и горючие слезы бегут по лицу...
Глава четвертая
НОЧЬ В ОМЕТЕ
Тихий весенний вечер спустился на землю. Сумерки уже готовы были перейти в ночь. Над огромным зеркалом пруда дымился легкий, заметный только издали туман.
В парке пели соловьи, то совсем близко, так близко, что Васе были слышны их самые тихие коленца - едва уловимое дрожание воздуха, то так далеко, что до него едва долетало лишь их щелканье.
Хотелось и есть и спать. Для этого нужно было итти домой. А он решил никогда, никогда больше туда не возвращаться. Все равно рано утром он уйдет пешком в Москву, где живет его дядюшка Максим. А потом он поступит в корпус.
Но где переночевать? Где раздобыть хоть немного еды? Чем кормиться в дороге? Милостыней? Нет. Так легко себя выдать. Обратят внимание, задержат и отправят назад. Ах, зачем он отдал свой рубль Тишке? Как бы он ему теперь пригодился!.. Но еще не поздно. Придется предложить Тишке что-нибудь другое.
Вася осторожно пробирается к птичьему двору и тихо стучит в крохотное оконце Степанидиной избы. Нижняя часть оконца быстро поднимается кверху, словно там только и ждали его стука. Из окна боком высовывается голова Тишки.
- Кто? - спрашивает Тишка.
- Я, - шепчет Вася. - Тише! Твоя мать дома?
- Нет, ушла в господский дом.
- Зачем?
- Понесла твой давешний рубль, - мрачно отвечает Тишка. - Лушка, ябеда, донесла, мать отняла и теперь вот пошла сдавать.
Значит, о рубле не приходится и говорить. Это облегчало бремя, лежавшее на душе Васи, но еще больше осложняло положение. Но все равно он уйдет...
- Где ты был? - спросил Тишка. - Тебя ищут, весь парк обшарили, в дубовую рощу ходили. Теперь тетушка послала поднимать деревню. Послали на Проню, к рыбакам, за неводом. Будут заносить в пруд: боятся, что ты утонул.
- Пусть ищут, - сказал Вася. - Нет ли у тебя хлеба? - Найдется, - отвечал Тишка, не выражая никакого удивления по поводу такой просьбы барчука.
Он втянул обратно в окно свою голову и через минуту протянул Васе краюху кислого черного хлеба.
Вася взял хлеб, поспешно отломил большой кусок и сунул его в рот. Хлеб оказался вкусным.
Вася повернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал тихие всхлипывающие звуки, идущие откуда-то из глубины неосвещенной избушки вместе с запахом птицы и кислой хлебной закваски.
- Кто это у тебя там хлюпает?- спросил он с удивлением.
- Лушка ревет.
- Почему?
- А я ее оттаскал за волосья. Кабы не она, так никто и не узнал бы про твой рублевик.
- Так ей и надо. Не доноси!
Вдали послышались людские голоса. Это, должно быть, ив деревни уже шел народ разыскивать его, Васю. Он перелез через изгородь и, прыгая по грядкам Степанидиного огорода, разбитого позади избушки, слышал, как хлопнула подъемная рамка оконца, спущенная рукою Тишки, и все стихло. Только далеко где-то безустали скрипел колодезный журавель.
Из-за ближнего леса показалось пылающее зарево. Вася знал, что это восходит луна и что надо спешить.
Он побежал.
Когда Вася добрался до гумна, луна уже подымалась над лесом, и стало светло, как днем. Ометы старой соломы стояли здесь длинными порядками, как дома в городе. В узких проходах между ометами было сыро, темно, но от соломы отдавало приятным дневным теплом и запахом спелого зерна.
"Вот омет, из которого берут солому для хозяйства, - на него можно без труда влезть"... Вася зарывается в солому по горло, достает из-за пазухи остатки Тишкиной краюхи, доедает се и смотрит на луну, которая незаметно для глаза, а все же довольно быстро поднимается кверху, что видно еще и по тому, как укорачивается тень от омета.
Где-то в соломе шуршат мыши. Между ометами носятся совы, которые то падают на землю в погоне за шныряющими там мышами, то снова поднимаются. Медленно движется луна по безоблачному небу, бесшумно снуют совы. Над головой Васи проносятся со звонким криком невидимые кулички.
В соломе тепло. Сонная истома охватывает Васю, и он быстро засыпает, подложив локоть под голову.
Глава пятая
ПЕГАС-ПРЕДАТЕЛЬ
Вася слышит сквозь сон какие-то странные звуки. Солома вокруг него начинает двигаться. Его лица касается что-то холодное и сырое. На грани сна и яви он не может понять, что это. Но ему делается страшно, и он просыпается.
- Пегас!
Огромный, серый в черную крапинку, отцовский лягаш Пегас вертится вокруг него, видимо, очень довольный тем, что разыскал так хорошо спрятавшегося Васю. Ему не впервой такая игра, хоть, правда, на этот раз пришлось искать дольше обыкновенного. И Пегас лижет Васю в самые губы.
Вася укладывает Пегаса рядом с собой и прижимается к собаке, которую теперь считает своим единственным товарищем в бегстве, своим сподвижником и другом.
- Только молчи. Пегас, никому не рассказывай, где я, - говорит он собаке.
Луна уже склоняется к горизонту. В той стороне, где находится деревня, слышится пение предрассветных петухов. Уже можно различить бурые массивы соседних ометов и бесшумно вертящихся между ними сов. Поля курятся легким туманом. Должно быть, скоро рассвет. Вася прижимается покрепче к собаке и снова засыпает. Он не слышит, как Пегас осторожно оставляет его, спускается с омета и исчезает.
Пес бежит крупной деловитой рысью, где по дороге, где прямиком по луговине, направляясь к господскому дому и стараясь ничем не отвлекаться. Но иногда его носа касаются такие завлекающие запахи, что никак нельзя не остановиться и не порыться носом в росистой траве, отчего, впрочем, все запахи сразу исчезают и хочется только чихать.
Но вот из-под его ног выпрыгивает холодный мокрый лягушонок. Этого Пегас никак не может пропустить. Он на ходу ловит его передними лапами и, брезгливо подбирая свои брудастые губы, прихватывает лягушонка одними зубами, трясет головой изо всей силы и забрасывает его куда-то в траву.
У парадного подъезда Пегас видит стоящих в нерешительности женщин, бурмистра Моисея Пахомыча и кучера Агафона, которых узнает по запаху еще издали. Он приветствует их усиленным помахиванием хвоста.
Нянька Ниловна, завидев собаку, говорит:
- Вот и Пегас. Где ты гонял, непутевый? А ну-ка, поищи барчука! Ищи, ищи!
Пегас любит эту привычную для него игру. Он поднимает морду кверху и издает глухой басистый лай:
- Гав! Гав!
- Ищи, ищи, Пегасушка, барчука.
Пегас продолжает гавкать, поворачиваться в сторону, откуда только что прибежал, а Ниловна все подзадоривает его:
- Ищи, ищи!
"Чего там искать!"- хочет сказать ей Пегас, но не может. "Гав, гав!" - и он устремляется в сторону гумна.
Вася просыпается от громкого лая и от горячих лучей солнца, бьющих прямо в лицо. Вокруг него стоят на омете нянька Ниловна, Жозефина Ивановна, бурмистр Моисей Пахомыч, сама тетушка Екатерина Алексеевна.
Приснится же такая чепуха!
И он снова закрывает глаза, но солнце мучительно жжет, и Пегас продолжает лаять в самое ухо. Плеча Васи касается чья-то рука, и он слышит голос няньки:
- Батюшка, Василий Михайлович, проснись! Разве здесь место почивать?
Вася в тревоге вновь открывает глаза. Теперь тетушка, поддерживаемая под руку Жозефиной Ивановной, стоит рядом с ним. У нее встревоженное, посеревшее лицо и воспаленные глаза. Как и нянька, она не спала всю ночь.
- Ах, - говорит она ему по-русски, - какие огорчения причиняете вы мне, какой же вы упрямый, Базиль! Немедленно идите домой!
- Иди, батюшка, иди, - вторит ей Ниловна, беря Васю за руку.
- Идите, Базиль, домой, идите, - говорит по французски Жозефина Ивановна.
- Иди, барин, иди, - повторяет за всеми кучер Агафон. И даже Пегас, который так легко предал Васю, смотрит теперь на него с укоризной своими ясными золотистыми глазами, прыгает вокруг него и лает.
Вася спускается с омета на землю.
Хотя солнце жжет и роса на соломе давно уже высохла, и нет больше сов и тумана, но Васе холодно. По всему телу разливается дрожь, голова мутна и хочется лежать.
Вася покорно следует за Ниловной, которая не выпускает его руки.
А впереди всех шагает тетушка Екатерина Алексеевна в своем черном плаще с капюшоном. Шаги ее решительны и против обыкновения быстры.
Она думает о Васе. Она думает о том, что уже давно решено. Мальчику надо учиться. Правда, больше приличествовало бы отпрыску столь славного рода служить в гвардии, но Гульёнки давно уже не дают таких доходов, как прежде. Пусть мальчик идет в Морской корпус. Не только в гвардии, а и во флоте служить царю для дворянина почетно. Да и покойный Михаил Васильевич того желал, и дядюшка Максим не против. Быть по сему!
И тетушка Екатерина Алексеевна решила не медлить далее и сегодня же отправить нарочного в Москву к дядюшке Максиму Васильевичу, чтобы ждал Васю к себе, а кузнецу Ферапонту наказать, чтобы приготовил к дальнему пути старый матушкин тарантас.
Глава шестая
РАСПЛАТА
Однако не так скоро, как предполагала тетушка, пришлось Васе покинуть родные Гульёнки.
Холодная весенняя ночь, проведенная им в омете, не прошла для него даром.
Вот уже три дня, как Вася лежит в постели, в жару и полузабытьи.
В господском доме стоит тревожная тишина.
В комнатах пахнет аптечными снадобьями.
Уездный лекарь Фердинанд Фердинаидович, немец в огромных очках, с золотыми кольцами на всех пальцах, поставил Васе пиявки, положил на голову лед в воловьем пузыре, дал выпить бальзама и велел настежь открыть окна в комнате больного.
На четвертый день Васе стало лучше. Температура упала. Он сбросил пузырь со льдом и спросил сидевшую около него няньку, что с ним было.
- А то, батюшка, - ответила нянька, - что страху я натерпелась за тебя нивесть сколько. Разве можно дворянскому дитю ночевать в омете? Чай, ты не пастух и не Тишка.
Вася ничего не сказал. Говорить ему не хотелось. Жар в теле теперь сменился упадком сил и сонливостью.
Сквозь легкую дремоту Вася слышал срывающееся побрякивание колокольцев пробегавшей мимо дома тройки, потом звонкий говор их вдали, постепенно удалявшийся.
"Наверное, повезли Фердинанда Фердинандовича в Пронск", - подумал Вася и даже хотел спросить об этом няньку, но жаль было спугнуть овладевшую им приятную дрёму.
Пришла тетушка, зябко кутаясь в шаль, несмотря на теплый вечер.
- Ну что, как? - спросила она у няньки.
- Спит, - шепотом отвечала Ниловна.
Вася слышал все это, но нарочно покрепче зажмурил глаза и начал дышать шумно и ровно, как спящий.
Тетушка отдала несколько распоряжений няньке и вышла.
Вася открыл глаза, В комнате стоял густой сумрак. В окно сквозь молодую листву огромного дуба, росшего у самой стены дома, просвечивало еще не совсем потухшее вечернее небо с робкими, едва наметившимися звездами. Иногда легкий, не ощутимый в комнате ветерок налетал на дерево, перебирая листву, и замирал.
В ногах у Васи, на табуретке, сидела Ниловна. Старушка" не славшая уже несколько ночей, с трудом боролась со сном. Иногда она роняла голову на грудь, но быстро открывала глаза и старалась бодриться. Затем ее голова снова клонилась на колени или на бок. Но каждый раз, не встречая опоры, старушка пугливо просыпалась, чтобы через минуту снова куда-то валиться всем корпусом.
Васе стало жалко няньку, и он подсунул ей под бок одну из своих подушек.
Старушка, качнувшись в эту сторону, упала на подушку и крепко уснула.
Вася начал думать о тетушке, о дяде Максиме, о том, что он напишет ему письмо и будет просить взять к себе в Москву. Ведь он никогда еще не был в Москве!
Мысль о Москве приводит его в доброе настроение. Он поворачивается на бок, находит в окне свою любимую яркую звезду, которая приходит к нему каждый вечер, и любуется ею. Из парка сюда доносится чуть слышное пение соловьев. За окном сначала слабо, затем все громче начинает трюкать сверчок. Слышатся чьи-то легкие шаги: кто-то шуршит босыми ногами по прошлогодней дубовой листве, и почти невидимая тень появляется в окне и замирает на месте.
- Кто там? - тихо спрашивает Вася.
- Это я, барчук, - слышится в ответ громкий, свистящий шепот Лушки. - Меня Тишка прислал к тебе.