Этот выпуск посвящен 40-летию Победы советского народа над фашистской Германией.
В сборник вошли произведения, рассказывающие о мужестве и героизме советских моряков в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.
Содержание:
ПРИХОДИ К НАМ НА МОРЕ! 1
Н. Ильин - ОКЕАНСКИЕ НИВЫ 1
МЫ ТАК ПРИШЛИ НА ФЛОТ… 1
ФЛОТ ВЕДЕТ БОЙ 6
Ю. Адрианов - БАЛЛАДА О КОРАБЛЯХ РУССКОГО ФЛОТА 6
И. Подколзин - СВЕТ НАД ГОРИЗОНТОМ - Повесть 6
А. Баюров - * * * 17
Д. Кулинич - СУТКИ ИЗ ЖИЗНИ ГЛАВСТАРШИНЫ - Рассказ 17
И. Олейников - РЕЙСЫ 1942 ГОДА 19
С. Чумаков - ВОСТОЧНЕЕ ХОККАЙДО - Повесть 19
В. Матвеев - ГОВОРЯЩАЯ ТИШИНА 34
Е. Баренбойм - ОПЕРАЦИЯ "ВУНДЕРЛАНД" - Повесть 34
Е. Цыганко - РАССКАЗ ДЕСАНТНИКА 64
Г. Старостин, Ю. Федоров - С КЕМ ВЫ, КАПИТАН? - Документальная повесть 64
П. Явтысый - ПОМНИМ! 72
Ю. Дудников - ТАК БЫЛА РАСКРЫТА ТАЙНА "ЦАУНКЁНИГА" - Документальная повесть 72
А. Осин - СТОЯТ ОБЕЛИСКИ 77
ПАМЯТИ КОНСТАНТИНА СЕРГЕЕВИЧА БАДИГИНА 78
СЛОВАРЬ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В СБОРНИКЕ 78
Примечания 81
Океан. Выпуск одиннадцатый
ПРИХОДИ К НАМ НА МОРЕ!
Н. Ильин
ОКЕАНСКИЕ НИВЫ
По натуре и помыслам мы хлеборобы.
Труд наш древний, державный и длительный труд.
Только хлеб не такой, как у всех, а особый.
И его по-особому сеют и жнут.
Вот и нынче уходим в поля на полгода,
Океанские нивы - на тысячи миль.
Над планетой стоит грозовая погода,
И с трудом вызревает под-грозами мир.
МЫ ТАК ПРИШЛИ НА ФЛОТ…
Юнги мечтали о флоте и готовили себя к службе на кораблях. А когда враг был разгромлен, когда пришла долгожданная Победа, они не изменили мечте и на всю жизнь связали свою судьбу с флотом. До сих пор служат в Военно-Морском Флоте доктор технических наук капитан первого ранга инженер А. И. Баранов и капитан первого ранга Ю. Д. Ворожилов. А. И. Портенко вернулся на реку своего детства и по сей день работает капитаном одного из судов на Волге.
Алексей Баранов,
юнга торпедного катера
ТОРПЕДНАЯ АТАКА
Во время учебы в Школе связи я мечтал о службе на малых кораблях, и при распределении мне повезло: в бригаду торпедных катеров нужны были три радиста.
И вот в сопровождении старшины мы шагаем в сторону базы "Литке". Пришли и сразу от проходной направились в строевой отдел.
- Юнга Баранов, назначаешься на торпедный катер к старшему лейтенанту Михайловскому. Сейчас он на Лавенсари , стало быть, ждать тебе оказии, - объявил принимавший нас старшина.
Ждать пришлось двое суток. До Лавенсари шел пассажиром на торпедном катере. Пришвартовались к катеру, на рубке которого был четко и крупно написан номер "66".
- Михайловский! - крикнул командир, который доставил меня. - Принимай пополнение. Радист к тебе.
- Какой он радист? Половина: подзаморенный… - Слова эти были сказаны густым басом.
Я обернулся.
На палубе "ТКА-66" стоял старшина первой статьи, высокий, широкоплечий, с могучей шеей, с мускулами, играющими под голландкой. "Конечно, - подумалось мне, - для такого любой будет подзаморенным".
А старшина уже басил:
- Чего ждешь, давай сюда имущество!
И не успел я взять в руки вещевой мешок и шинель, как почувствовал, что его руки отрывают меня от палубы.
Через мгновение я вместе со своим имуществом уже стоял перед старшиной.
- Представляйся по случаю прибытия к новому месту службы, - пророкотал его голос.
- Товарищ старшина первой статьи!..
- Не мне. Командиру! Вот он идет.
Я сделал три шага вперед.
- Товарищ старший лейтенант! Юнга Баранов прибыл для дальнейшего прохождения службы!
- Хорошо… Не укачался, пока прибывал?
- Никак нет!
- Хорошо. - Старший лейтенант посмотрел на старшину и сказал: - Пирогов! Устройте юнгу в носовом кубрике. И накормите.
А я стоял и почему-то думал о том, какая несозвучная внешности фамилия у старшины.
Старшину первой статьи Пирогова, который устраивал меня в носовом кубрике, а потом кормил, звали Степаном Антоновичем.
После обеда он повел меня знакомиться с катером. Торпедные аппараты оказались вовсе не такими, как я представлял, - не желоба, а каретки с направляющими, так называемые бугельные. Торпеда с них сбрасывалась в воду параллельно борту. На самой корме я увидал бомбосбрасыватели, в них лежали большие черные бочонки - глубинные бомбы. А между сбрасывателями располагалась дымовая аппаратура.
- Ну, пулемет ДШК на баке ты видел, когда из кубрика выходили. Сейчас - в машину.
В моторном отсеке стояло три больших двигателя.
- Почти по тысяче сил каждый, - объяснил Пирогов. - Скорость под сорок узлов. Знакомься: командир отделения мотористов старшина первой статьи Кожевников Борис, на все руки мастер.
Старшина мотористов оказался ростом невысок, черноволос и имел густые пышные брови.
- А я юнгу привел… - пробасил Степан Антонович.
- Еще одного, Толя? - Из-за двигателя высунулся смуглый худощавый парень.
- Нет, это радист. Принимай, Токмачев, пополнение.
- С Соловков? - спросил парень, который вылез из-за мотора. - Я оттуда.
- С Кронштадта. А в юнги - из Ленинграда.
- Фью! - И засмеялся. - Здорово, земляк!
Я полагал, что торпедные катера занимаются лишь тем, что стоят в засадах, чтобы потом, набрав самый полный ход, прорываться к транспортам, идущим в центре конвоя, выстрелить одну, а то и две торпеды… Действительность была не такой: уже и лето наступило, а самые крупные боевые действия, в которых мы принимали участие, были связаны с охраной тральщиков.
Небо чистое, солнце яркое. Я, как обычно, сижу в рубке. Жарко. Катер хоть и деревянный, но за день, да еще на малом ходу, нагревается здорово. Хорошо тем, кто наверху! Ветерок обдувает. Загорают. А меня Толя Токмачев прозвал бледнолицым братом…
Сигнал боевой тревоги.
Застучали наши пулеметы. Ударили по воде взрывы.
- Юнга, на пулемет! - по переговорной трубе приказал командир.
По трапу взлетел одним махом и поднял глаза. Прямо на нас шел "юнкерс". Точно на него мы направили стволы, и наш ДШК задергался! Пошли, оставляя в небе след, трассы. Фашист не выдержал, повернул. Бомбы упали в воду в стороне от конвоя…
После боя старший лейтенант Михайловский похвалил меня за выдержку. А я стоял перед строем, краснел от смущения. На ленинградских крышах, откуда я и мои товарищи сбрасывали зажигалки, было страшнее, чем сегодня.
В середине июня наш "ТКА-66" вернулся на Лавенсари. Пополнились топливом, боезапасами. Продукты приняли. Погуляли по твердой земле… Вечерами Пирогов вытаскивал наверх баян, и над катерами, причалом, над рейдом плыли песни: "Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил", "На позицию девушка провожала бойца"… Ребята постарше танцевали. Мы, юнги, сидели у рубки и наблюдали.
В одну из ночей торпедные катера ушли в Выборгский залив. Здесь, у острова Пийсари, стали на якорь, каждый на своем месте. Ждали сигнала. Корабли противника могли появиться в любой момент. Время тянулось нескончаемо медленно. Экипаж находился в готовности - у пулеметов, двигателей… В радиорубке я вслушивался в эфир. Но час за часом на нашей волне было молчание.
- Юнга, вылезай обедать! - позвал меня сверху Пирогов.
Я размотал провод, влез в рубку с наушниками на голове. Взял миску, размочил сухарь в густом гороховом супе, взялся за ложку… Но доесть суп не пришлось.
- Три транспорта водоизмещением три-четыре тысячи тонн, курс… скорость… координаты… - Я тут же доложил текст радиодонесения командиру - старший лейтенант Михайловский обедал вместе с нами.
- Боевая тревога! С якоря сниматься!
Через минуту торпедные катера уже мчались навстречу транспортам противника. На самом полном ходу катер отчаянно било на волне. У меня в рубке радиостанция покачивалась на пружинах, и на столике, как живые, подпрыгивали карандаши.
- Юнга, что слышно?
- Ничего, товарищ командир. Тихо.
- Ну, хорошо. Можешь на минутку подняться в рубку.
- Есть! - И я уже наверху. Огляделся. Старший лейтенант стоит, высунувшись в люк, руки его на штурвале. Чуть ниже старшина группы мотористов главный старшина Мураховский на своем месте - у акселераторов и машинного телеграфа. Глядит он сейчас куда-то вдаль, через иллюминатор. Я тоже повернулся в ту сторону: милях в полутора-двух, ближе к берегу, шел большой, раскрашенный в полоску транспорт. Труба его отчаянно дымила - очевидно, фашист увидел катера и пытался уйти… Вот что-то блеснуло на его борту, и почти сразу по нашему курсу встал всплеск.
- Видал? - крикнул через плечо командир. - А теперь вниз, быстро!
Конечно, мне хотелось не просто посмотреть на судно противника, которое шло курсом на Выборг и везло подкрепление и технику врагу. Хотелось увидеть, как уйдет за борт торпеда, настигнет транспорт, взорвет его… Но мое место в бою - радиорубка.
Теперь катер не только трясло - он подпрыгивал. Я понял, что вблизи рвутся снаряды, стреляют наши пулеметы. Вдруг в какое-то мгновение раздался сильный хлопок, катер качнулся и резко лег на борт. Гулкий взрыв вдали покрыл все шумы.
Через полчаса мы уже стояли на якоре у острова Пийсари. С камбуза подали второе - оно было удивительно вкусным, ели мы его с огромным удовольствием.
А потом начался разговор о том, как была выпущена торпеда, что транспорту и уклониться некогда было: стреляли "как из пистолета", с предельно малой дистанции!
И вот уже у Пирогова в руках баян, и все мы поем:
…Нет пощады гадам,
Гадам нет пощады!
Топим их торпедами,
Пушками громим!..
Хор, конечно, не ахти. Но все равно здорово! Здорово все, что сегодня произошло…
К концу октября наши торпедные катера пришли в порт Виртсу - готовился десант на Моонзундский архипелаг. Приказано было брать на палубу десантников.
В Виртсу причал деревянный. Толстые бревна, из которых он сложен, обледенели - ни взяться, ни подняться. И катер обледенел. Всей командой ребята скалывают лед с катера и причала. Только я мерзну - сижу в рубке, несу вахту…
Мы идем на Моон, на катере взвод морской пехоты. На острове такой же пирс, как в Виртсу, - из толстых бревен и обледенелый. Но бойцы браво на него вскакивают, вытаскивают пулеметы и ПТР. Весело просят:
- Давай, моряки, следующую партию!
Новый приказ - выходить в море. Стоим в дозорах, охраняем тральщики и тендеры с десантниками.
В приказе Верховного Главнокомандующего, посвященном освобождению островов Моонзундского архипелага, были отмечены и наши корабли. Медаль Ушакова, которой я был награжден за участие в этой операции, мне вручили в Таллине.
В столице Советской Эстонии мы зимовали - ремонтировали катера, отогрелись, отмылись. Себя в порядок привели. По-настоящему по твердой земле походили… Только все это продолжалось недолго: катера поставили на железнодорожные платформы, нас разместили в вагонах - и поехали мы все к новому месту службы, в освобожденный нашими войсками Мемель, нынешнюю Клайпеду.
Недалеко от Таллина до Мемеля. Только в столице Эстонской ССР холодно, и в бухте лед стоит. А здесь ранняя весна. Катера спустили на воду. И сразу боцман Веселов приборку объявил, ходит по катеру, поругивается:
- Закоптил нас паровоз!
Чистим, драим катер.
Вечером у нас было партийное собрание. Открытое. Поэтому нас, комсомольцев, тоже пригласили. Сидели мы в красном уголке береговой базы, слушали командира.
То, о чем старший лейтенант говорил вначале, каждый знал: между Тукумсом и Либавой в котле сидят фашисты. Они сдаваться не хотят, на что-то надеются.
- Море, - сказал командир, - вот на что они рассчитывают. Командование поставило перед нашими кораблями задачу: закрыть для врага Балтику! Каждый коммунист, каждый комсомолец обязан сделать все, чтобы эту задачу выполнить…
Все выступили на этом собрании - боцман Веселов, старшина Пирогов, мотористы Кожевников и Пименов, торпедист Еремеев. Мы, молодежь, тоже слово получили… Решение собрания было кратким: стоять насмерть, ни одного фашиста из котла не выпускать!
По данным разведки, фашисты собирались прорваться к Готланду и под берегом этого шведского острова, в территориальных водах нейтральной страны, идти далее в Южную Балтику. Караван предполагался солидный: десять больших транспортов под охраной двух эсминцев, несколько сторожевых кораблей, катеров. Всего тридцать две единицы.
Мы вышли в море 17 апреля 1945 года - четыре катера под командованием капитана третьего ранга Михаила Григорьевича Чебыкина.
Все знали, что придется нелегко. Знали, что враг силен, хорошо вооружен и отчаянно хочет вырваться из котла, в котором любого из этих вояк ждали гибель или расплата за злодеяния, совершенные на нашей земле. Многие из этих фашистов осаждали Ленинград.
Наш торпедист старший матрос Александр Еремеев выразил общую мысль - на торпедах он вывел крупными буквами:
"За Ленинград! За победу!"
И вот мы идем в ночь, навстречу бою.
Время от времени я принимаю радиограммы, быстрые и короткие. Цифры ложатся на бланк одна к другой… Командир понимает, что они значат, и после каждого моего появления на ходовом мостике катер или чуть поворачивает, или изменяет скорость.
Отряд наш идет в полной темноте, и когда я в очередной раз поднимаюсь наверх, то кажется, что ныряю в темноту. Глаза привыкают минуты через полторы-две, и тогда становится видным чуть подсвеченная картушка компаса, светящиеся цифры указателей оборотов винтов, надписи на машинных телеграфах… Но мне уже пора уходить вниз, в радиорубку, с которой я привычно соединен наушниками на длинном проводе: очередная радиограмма может прийти в любой миг.
Радиолокации весной сорок пятого на наших торпедных катерах еще не было, и успех поиска зависел от точности разведданных, мастерства командира, четкого взаимодействия экипажей кораблей. И немного от удачи.
"Удача, - любил говорить старший лейтенант Михайловский, - всегда приходит к тому, кто знает свое дело".
И она пришла, удача: прямо по курсу на мгновение вспыхнул свет - прямоугольное окно во мраке ночи… Я уже потом понял, что на каком-то из фашистских кораблей не сработал автоматический выключатель на двери. Выключатель, который должен был потушить свет, когда эту дверь отворят.
- Юнга, на место! - приказал командир. - Торпедная атака!
Я слетел по трапу в свою рубку, а там, наверху, началась боевая работа… Очень хотелось выбежать наверх, помочь своим товарищам. Но через меня катер был связан с другими катерами отряда, с берегом, с командованием.
И все-таки я сделал шаг из рубки, встал на вторую ступеньку трапа, чтобы понять, что происходит наверху… И только я успел это сделать, как что-то громко хлопнуло, и сразу же мертвенный полусвет заполнил ходовую рубку, фашисты стреляли осветительными снарядами. Значит, мы обнаружены!
Сразу заработал ДШК на рубке. Взрыв у правого борта сбросил меня с трапа. Сигнальные лампочки на радиостанции погасли. Прыгнул на место. Руки перескакивают с переключателя на переключатель… Есть связь! Командир отряда дает боевой приказ.
Взлетел на ходовой, сквозь грохот стрельбы, треск взрывов кричу командиру:
- Приказано атаковать цель, идущую в конвое за номером…
Над морем медленно спускаются осветительные снаряды. Они высвечивают не только наши торпедные катера, идущие сквозь завесу всплесков навстречу разноцветным трассам очередей пулеметов и пушек врага, но и вражеские эсминцы, и сторожевики, катера-охотники, большие и тяжело груженные транспорты…
Всплеск встал слева по курсу, хлестнул по рубке холодной волной, окатил старшего лейтенанта Михайловского с головы до ног. Вода свалилась в командирский люк, обдала меня, главного старшину Мураховского, и он, как мне показалось, нагнулся, чтобы стряхнуть с себя брызги. Но почему-то не поднялся, а лег на рыбины настила.
- Ранен?..
- Иди на место, юнга! - приказал Мураховский и застонал: - Иди на связь!.. В ногу угодил, гад!.. Иди! - В его руках уже был индивидуальный пакет.
Я слишком хорошо знал Мураховского, чтобы вступать с ним в спор даже по такому поводу, и нырнул в люк… Почти тут же катер вздрогнул раз, другой, накренился с борта на борт: в ночь навстречу врагу ушли торпеды.
Я уже был в радиорубке, когда раздался мощный глухой взрыв.
"Есть!" - радостно пронеслось в голове… И тут же почувствовал, что куда-то лечу.
Не знаю, сколько прошло времени до того момента, когда я очнулся. Болела голова. Болела и кружилась. Что-то горячее текло по спине, горячее и липкое. Но очнулся я от другого - от холодной соленой воды, которая плескалась в рубке. Понял: ранен. И где-то пробоина. Посмотрел на большую радиостанцию и ахнул: в ее корпусе зияли пробоины, из них торчали обрывки проводов. Не в лучшем виде была и вторая станция. Удивился тому, что лампочка продолжает светиться. Глянул под ноги, и показалось, что вода прибывает… Мотнул головой - все поплыло перед глазами. На миг. А потом пришло другое: тишина.
Бой, наверное, кончился, и мы идем в базу с победой. Но вода все прибывает. Вышел из рубки, заглянул в кубрик - вода. Хлещет в большую рваную пробоину по правому борту. Доложить надо. Но сперва - заткнуть, хоть одеялом или подушкой… Моя попытка оказалась тщетной: и одеяло, и подушку тут же вытолкнуло. Быстро, как мог, добрался до рубки - здесь лежал Мураховский.