Как только корабли подошли ближе к замковой горе, со стороны крепости раздались отдаленные звуки пушечных выстрелов. Жужжа, пролетели ядра и стали точно ложиться вокруг головного судна, на котором находились Лапусин и Михал. Вжж-ж-ж-ж-бах! Одно ядро разорвалось прямо на полубаке, врезавшись в мачту. Михал и Лапусин бросились на палубу, на которую упал кусок сбитых ядром снастей. Второе ядро также угодило прямо в корабль. Пш-ш-ш! Ядро вздыбило столб белой воды в двух ярдах от борта.
- Якорь мне в глотку! - почему-то радостно кричал Лапусин, приподнимаясь с палубы на руках. - Как точно бьют эти сухопутные шельмы! Вот бы мне таких канониров! Я бы…
- Нарезные пушки! Дальность стрельбы почти вдвое больше, и точность лучше! - Михал встал на колено, боясь высовывать голову из-за фальшборта.
- Вот это канониры! - продолжал восхищаться Лапусин. - Понимаю, почему Сапега удрал, поджав плавники! Но для Лапусина все это пыль земная! Мы их враз одолеем!
- Повторяю, пан адмирал! - громко крикнул ему Михал, ибо разрывы ядер участились. Два ядра также угодили во второй корабль. - Командую здесь все же я! Замок внутри не должен пострадать! Никаких разгромов! Это наш фамильный замок, и в нем лежит тело моего кузена!
- Ваш кузен предатель, ясновельможный пан!
- Вы бы помолчали, пан адмирал! Не хочу припоминать ваши авантюры! Не заставляйте меня делать это! - Михал и сам удивился, в каком тоне стал разговаривать с легендарным капитаном. Но тот проглотил слова князя, лишь кивнув в ответ.
- Ну, добре, пан Михал. Я помолюсь за него!
- Лучше помолитесь за тех людей, у которых вы приказывали в Америке индейцам снимать скальпы!
- О, так, пан! - вновь растянул щербатый рот в улыбке Лапусин. - Но эти сволочи англичане портили мне все дело в Вест-Индии. Мой поселок Лапусинвилль стали заселять и эти британские акулы, причем стали называть Лапусинвилль своим поганым прозвищем Кливленд. Я им и показал, кто в их Кливленде хозяин и почему он все-таки Лапусинвилль!
Вжж-ж-ж-буффф! - прилетело и подняло фонтан брызг еще одно ядро, обдав водой притаившихся за бортом Михала и Винцента Лапусина.
Михал вновь надел широкополую шляпу, надвинул ее на брови, вытер рукавом мокрую щеку. Перекрестился. "Похоже, придется драться", - с горечью подумал он.
- Не волнуйтесь, пан Радзивилл! Мои хлопцы не тронут вашего откинувшегося кузена, обещаю!.. - хлопал по плечу Михала Лапусин. - А вот этих стрелков проучить стоит. Ну, как метко бьют, шельмы, якорь мне в дупу!
Бах! Крак! - это рвануло ядро на соседнем двухмачтовом речном бриге, и одна из мачт с треском упала, накрыв белым куполом паруса всю корму с полубаком. Михал по взрывам и отдаленным выстрелам со стен крепости определил, что стреляют как минимум шесть-семь пушек - целая батарея! Корабли ничем не могли ответить на стрельбу тикотинцев, ибо находились намного ниже замка.
Под непрекращающимся огнем пушек, которые изрядно изрешетили три судна, включая и корабль самого адмирала, и потопили две лодки, речная флотилия пристала к берегу, и матросы с пехотинцами стали спешно выгружаться. Вокруг замка уже стояли королевские войска - частью поляки, частью литвины Сапеги. Но этот гарнизон был достаточно мал для решительного штурма. Со стен били и били пушки. Атакующие установили несколько легких орудий и также открыли огонь по башням и амбразурам, из которых их поливали раскаленным свинцом люди покойного Великого гетмана. Канонада гремела весь день. А под вечер Михал с белым флагом подошел к воротам замка. К нему вышел Юшкевич. За три месяца осады он несколько осунулся и уже не выглядел таким оптимистом, каковым казался всем раньше. У него отросла светло-рыжая борода, длиннее стали волосы, ниспадая ниже плеч, под глазами обозначились темные круги.
- Давайте договоримся, - предложил Михал Юшкевичу миролюбивым тоном, - мы вас всех отпускаем либо даже оставляем в замке на службе короля, а вы даете мне право похоронить как подобает моего кузена Януша в фамильном мавзолее в Кейданах, там, где покоится его отец Христофор Радзивилл, где похоронены Миколай, Юрий, Степан, Елизавета… Пусть мы и разных конфессий, но давайте оставаться христианами, пан полковник!
- Добре, - кивнул Юшкевич, - мне это и вправду все надоело. Смысла нет держать тело Великого гетмана в замке. Мы даем вам полную свободу, чтобы забрать гроб и все личные вещи вашего кузена. Ну, а замок вам не взять. Только через меч. Мы не желаем иметь дело с изменниками нашей Спадчины. Если поляки и их король нам не союзники, то и мы будем и дальше плевать на ваши головы из окон нашей крепости, как и завещал наш гетман. И вот еще, - Юшкевич полез за пазуху своего кожаного коричневого камзола и достал сложенный бумажный лист, - передайте пану Самуэлю Кмитичу при встрече. Это письмо гетмана ему. И от меня лично передайте ему, что я разочарован его поведением. Не Корону, а Радиму нужно спасать. Так и скажите ему.
Михал взял письмо и спрятал под клапаном кармана своего черного мундира.
- Слово шляхтича, все передам, - кивнул он полковнику, - слово Радзивилла. И я уважаю вашу позицию, пан полковник. Вы - истинный рыцарь. Храни вас Бог.
И они пожали друг другу руки. Словно старые друзья.
Глава 10
ВАРШАВА
В феврале Сапеге официально вручили булаву Великого гетмана. То, чего он так долго добивался, то, ради чего чуть было не продал свою Батьковщину, наконец-то свершилось. Новоиспеченный гетман получил во владение виленское воеводство, которое, правда, нужно было еще отвоевать у Московии. Ну, а когда лютый февраль стал медленно перетекать весенними ручейками в солнечный март, Сапега со своим войском пошел в Польшу на воссоединение с королевскими силами, чтобы далеко от родных земель вместе с поляками вести литвин против войск северного альянса. Объявить войну Швеции грозил и царь, все больше поддающийся уговорам патриарха Никона. И пусть послы Московии все еще расшаркивались перед шведами, выказывая любезность, убеждая в самых теплых дружеских намерениях, царь в феврале уже распорядился, чтобы в Смоленском уезде, в верховьях Двины под руководством воеводы Семена Змеева началась постройка флотилии о шести сотнях стругов для перевозки войск в Инфлянты. Царь планировал захватить-таки упрямый Двинск и главное - прибрать к рукам Ригу, да и всю Эстляндию заодно.
Шведский же король с первых дней нового, 1656 года активно искал союзников среди поляков и литвин, все еще клятвенно обещая Княжеству отобрать у царя Смоленск до последнего камня. Царь тоже готовился. Главным воеводой северной армии, чьей целью был захват Инфлянтов и Карелии, он назначил Трубецкого, отличившегося в Литве. Центральную армию возглавлял атаман Черкасский, который согласно плану должен был идти на Двинск через Витебск и Полоцк, а из Двинска - на Ригу. Старые русские торговые центры некогда знаменитого торгового союза Ганза, Новгород и Псков, стали теперь опорными базами для новой агрессии московского государя. В эти города стягивали обозы с боеприпасами. Сюда приходили челны аж из Сибири. Решил Алексей Михайлович подключить к своему антишведскому походу и Данию, старую соседку-соперницу, постепенно теряющую свое былое могущество в Скандинавии из-за усиления Швеции. В Данию к королю Фридриху III отправился говорливый и хитрый стольник Данила Мишецкий, задачей которого было перетащить датского короля в свой лагерь. Но как ни старался Мишецкий, Фридрих тоже оказался не глуп, понимая, с кем имеет дело. Данила свою миссию, увы, так и не выполнил.
А тем временем Михал Радзивилл и, вопреки собственному желанию, Самуэль Кмитич оказались ввергнутыми в водоворот новых бурных событий в Польше. Ян Казимир по весне собрал во Львове большое войско, чтобы освободить Варшаву и окончательно вытеснить оккупантов из Польши. Михал примкнул к королю добровольно, Кмитич же, шокированный смертью гетмана и собиравшийся идти на соединение с Богуславом, вынужден был также последовать за своим другом, ибо его уговорил… Филипп Обухович. Как только Кмитич услышал, что осаду Варшавы возглавит Обухович, он не поверил собственным ушам. Оршанский полковник был просто счастлив увидеть старого доброго сябра Обуховича. В голубом королевском мундире бывший смоленский воевода стоял в шатре над столом с планом Варшавы, его шляпа с длинным пером лежала рядом, и Кмитич не сразу узнал своего бывшего начальника из-за изрядно поседевших волос и увеличившихся залысин.
- Кмитич! Ну, ты просто орел! Возмужал! - Обухович и оршанский князь обнялись, расцеловались.
- Ты, стало быть, главнокомандующий?! - удивлялся счастливый Кмитич, глядя в усталые запавшие глаза Обуховича. - А как же суд? Тебя что, полностью оправдали?
- Давай выйдем на воздух, - понизив голос, обронил Обухович, бросив взгляд на смотрящих на них с умилением польских офицеров. Выводя под локоть из шатра Кмитича, Обухович усмехнулся:
- Мы надеемся на поляков: вот, мол, помогут нам выгнать московитов, а они тоже смотрят на нас как на освободителей, мол, пришли Михал Радзивилл, Сапега, Пац, Кмитич, Обухович и нас всех спасут. Ну, а мы, литвины, теперь между двух огней: наши союзники Польша и Швеция воюют между собой. Во ситуация, пан канонир!
- Да, каша-малаша еще та, - сокрушенно покачал головой Кмитич, - но я все же надеюсь, что Яну Казимиру ничего не останется более, как после Варшавы бросить нам на помощь хотя бы часть войска.
Они сели в легкие раскладные стулья, стоящие около шатра перед маленьким столиком.
- Эй, по стакану вина мне и пану Кмитичу! - бросил Обухович в сторону тут же метнувшегося исполнять приказ адъютанта.
- Тоже на это надеюсь, - вернулся к Кмитичу Обухович, утирая платком взмокший лоб.
- Что-то сдал ты, пан воевода, за эти годы, - не стал льстить Обуховичу Кмитич, принимая из рук адъютанта глиняный стакан красного вина.
- Так, Самуль, так, - кивнул Обухович, - года уже не молодые, а тут такие испытания.
- Почему Смоленск все-таки сдали? - спросил Кмитич. - Мы же так хорошо укрепили город!
- Город мы укрепили, а людей - нет. Не захотел народ терпеть осаду. К тому же смоляне - люди уж очень доверчивые к разного рода государственным грамотам да указам. Они посчитали, что закон в Московии имеет такую же силу, как и в Речи Посполитой. Дудки! Царь что хочешь тебе напишет, что хочешь на бумаге пообещает, а потом просто сделает, как ему надо. Ему суд не страшен, кроме божьего, которого, похоже, царь не боится. Может, он и в Бога то не верит? Да и порох в городе заканчивался. Людей на кватеры не хватало. Хотя, по моим подсчетам, вместе с секретными запасами пороха нам бы еще хватило сил на день интенсивного боя. Немного.
Но царь бы на большее уже не решился. И я был полностью уверен, что после провального генерального штурма царь уже не станет проводить второй приступ. Но тут не выдержали нервы у нашего городского судьи. Голимонт. Помнишь его? Я же не деспот! Не мог я заставить людей против воли сражаться.
- Пойми, Филиппе, тут не о выборах речь шла, а о защите города. Нужно было вводить прямое подчинение твоему приказу под страхом смерти. Зря ты голосование устроил. Война - это тебе не выборы депутатов в сейм или короля, и тут не до либеральностей и расшаркиваний. Приказал, и все дело!
- Выхода не было, Самуль. Мы сидели, как на пороховой бочке. Голимонт народ на бунт подбивал, они силой пытались у меня знамя забрать. Хотя, - Обухович в сердцах махнул рукой, - может, ты и прав, слиберальничал я не вовремя. Сейчас бы так уже не поступил. Смоленск все-таки мог обороняться, как ныне Слуцк все еще держится или Старый Быхов. Вот видишь, суд меня оправдал, а перед своим собственным судом я себя все еще обвиняю.
- Ладно! Все это былое! - Кмитич снял шапку, бросил на столик и отпил вина. - По большому счету, если бы не твоя работа, то Смоленск и дня не продержался бы. Сложно было выиграть судебное дело? Долго тебя морочили?
- Так, - улыбнулся в белесые усы Обухович, - сложновато и долго. Обидно было. Особенно всякие эпиграммки читать про себя, какого-то умельца-щелкопера Комуняки, явно псевдоним кого-то из моих недругов. Эпиграммка и хороша бы была, если бы другие города хотя бы полсрока от осады Смоленска продержались. Так ведь нет! Ни Полоцк, ни Могилев, ни Менск, ни Витебск долго не выдержали. Так что, как видишь, оправдали меня полностью. Вот пасквиль этого Комуняки я переписал. Для истории, - усмехнулся Обухович и достал из кармана замусоленный лист бумаги, развернул и зачитал:
"Милостивы пане Обухович, а мой ласкавы пане!.. И так знаю, што нудно Вашей Милости на животе. Не гневайсе, Твоя Милость, на мене, што титулу воеводского не доложив: написавши я воеводою смоленским, то б я солгал… Я так розумею: коли Смоленск продали, то и титул продали. Много людей об том звешчали, што люди и гроши побрали. Лепей было, пане Филипе, сядеть у Липе…"
Обухович посмотрел на Кмитича:
- Ишь, как пишет, шельма, мол, продали Смоленск. Как бы он сам всю жизнь так продавал, как я!
- И ты после всего этого согласился воевать за Яна Казимира, а не за Карла Густава?
- Так, - вновь улыбался Обухович, - то же самое у меня на ступеньках здания суда спросил мой сын. Так и сказал: "Ты должен ненавидеть эту страну после всего, что ты для нее сделал, и после всего, что она сделала для тебя!" Я же ему ответил, что московского воеводу Шейна за то, что не смог захватить Смоленск, казнили, а меня судили, выслушали и оправдали. Разве это не прекрасно?! За такую страну я и буду воевать!
Кмитич, глядя на лист в руках Обуховича, тоже достал из кармана потертый, аккуратно сложенный лист и развернул его.
- Что это? - спросил Обухович, глядя на непонятные слова из латинских букв.
- Это посмертное письмо гетмана. Он написал его по-жмайтски. Значит, шифровал. У тебя под боком нет верного человека, знающего жмайтский?
- Верного? Нет, - покачал своей шляпой Обухович. - Ты ведь, вроде бы, немного латышский знаешь?
- Латышский очень мало похож на письменный жмайтский. У меня невеста знает жмайтский. Придется ее ждать. Но когда я ее увижу, я и сам не знаю.
- Ты собираешься вновь жениться? - улыбнулся Обухович. - Значит, твой брак с пани Злотей распался?
Кмитич вздохнул, пожав плечами, развел руки, но Обухович остановил его протянутой ладонью:
- Не объясняй! Я первым, возможно, понял, что твоя женитьба на этой милой и слишком юной девушке - ошибка молодости. Хотя она ни в чем не виновата. Просто ее родитель держит девушку в ежовых рукавицах.
Поляки были очень рады появлению Михала Радзивилла в своих рядах. О их с Кмитичем подвиге в Ченстохово все уже были наслышаны. Король присвоил Михалу звание полковника его королевской милости - теперь несвижский князь уравнялся в должности с Кмитичем, а оршанскому князю король даровал поместье под Варшавой.
- Ну, дзякуй вяликий, ваше величество! - в самом деле обрадовался Кмитич. - До сей поры я был нищим, без маентков и даже без хаты. А еще жениться собрался…
Новоиспеченный двадцатилетний полковник Михал горел желанием оправдать доверие и награду короля и со своим полком пошел на соединение с Сапегой, чтобы идти потом на Сандомир, где все еще стоял лагерем Карл Густав. Ряд мелких стычек с подразделениями сил альянса не привели польско-литвинские силы к успеху, но и шведский король почувствовал себя уже не так фривольно. Польша бурлила, и свободного подхода к Львову, где он стремился разбить Яна Казимира, уже не было. Стычки с княжескими отрядами и партизанами еще больше убедили Карла Густава отступить от русинского города. Междуречье Вислы и Сана, где отступало десятитысячное войско Карла, принадлежало маршалку великому литовскому Юрию Любомирскому и его родне. Маршалок объявил, что все крестьяне, которые выступят против оккупантов, получат полную свободу. Отступление войска Карла проходило под постоянными атаками мелких партизанских отрядов русинских селян. Не имея возможности нанести поражение шведскому войску, находчивые крестьяне изображали прибывших на подмогу крымских татар, громко хором завывая: "Аллах акбар!"
Армия шведского короля стала терпеть большую нужду в провианте. Стали падать кони, их тут же съедали. Солдаты шли, еле волоча ноги по разбухшей от влаги весенней земле. Некоторые просто падали и оставались на дороге. Чешские наемники начали дезертировать. Когда к ним подходили местные крестьяне, они, обессилевшие, сдавались либо даже просто просили смерти. Изможденное и поредевшее войско Карла Густава вернулось в Сандомир. Только здесь король Швеции вздохнул с облегчением - его лагерь, прикрытый с двух сторон реками, выглядел неприступным. Здесь можно было отдохнуть и перевести дух после неудачного похода на Львов.
Шведы стали строить мост. Из самого города, где также находился гарнизон альянса, в лагерь на лодках доставили продовольствие. В это время Степан Чарнецкий с войском напал на Сандомир и после ожесточенного штурма захватил город. В последнее мгновение солдаты шведского короля взорвали замок, и он, увы, так и не достался Чарнецкому. Но все это лишь усугубляло незавидное положение в Польше Карла Густава. Он оказался в ловушке: захвачен Сандомир, перед ним на противоположном берегу расположился Чарнецкий, а к Сану подтянулся Сапега с восьмитысячным войском, в составе которого находился и новоиспеченный полковник Михал Радзивилл. Теперь шведский король не ощущал себя в безопасности. Наоборот, ему казалось, что он попал в засаду, из которой будет крайне сложно выбраться. Однако на помощь Карлу уже шел брандербургский курфюст Фредерик Вильхельм с почти пятью тысячами солдат.
***
17-го мая царь Московии Алексей Михайлович Романов наконец-то решился официально объявить войну Швеции, о чем даже слышать не хотел еще полгода назад. Теперь же удивленным послам Швеции было заявлено, что мир между Московией и Стокгольмом нарушен шведами. Сей скандинавской стране приходилось теперь воевать на два фронта: и против поляков, и против московитов. Главной же причиной "нарушения" мира царь назвал… неправильный свой титул в постоянных обращениях шведских послов к нему, светлейшему из светлейших. В Швеции не сразу поняли, шутит ли царь или нет. Однако царю было не до шуток. Алексей Михайлович громогласно заявил, что он выступает "на недруга своего, на шведского короля мстить неправды его". Текст этого стандартного заявления, кажется, был полностью списан с ультиматума в момент объявления войны польскому королю "за неправды его". Часть речного флота, строящегося на верфях Смоленщины для переброски войск к шведским территориям, была уже готова. Московские рати начали погрузку и отправку войск на северо-запад. Огромная армия под командованием Петра Потемкина выступила к Финскому заливу при поддержке донских казаков, о найме которых позаботился патриарх Никон, благословив их на войну.