Богуслав взглянул на Карла. Тот слегка улыбаясь, постукивал пальцами по столу, глядя на литвинского князя, как бы спрашивая: а чем вы, собственно, недовольны, мой друг? К королю Швеции отходили земли Великой Польши - с этим никто не спорил.
- Вы учтите, что вы не король, - заметил Ракоши Богуславу, - вы всего лишь князь. Вы и получите свой княжеский кусок пирога.
"Ах ты Дракула ненасытный!" - возмущенно думал Богуслав, чуть не скрежеща зубами от злости, с трудом избавляясь от желания дать по длиннобородой физиономии наглого мадьяра.
- Не король? - гневно блеснули глаза Богуслава. - Так буду королем!
Эти слова прозвучали несколько дерзко по отношению к Карлу, в чьем королевстве, согласно Унии, состоял сам Богуслав, но шведский король деликатно промолчал. Он уважал Богуслава, зная, что род Радзивиллов в самом деле будет познатней и познаменитей многих королевских домов в Европе, того же Ракоши. Земли Радзивиллов занимали площадь размером с Бельгию, не меньше.
- Мой добрый король Дердь! - несколько вызывающе усмехнулся Богуслав. - Зачем вашей мадьярской Трансильвании такие далекие и чуждые вам славянские земли?
Богуслав прямо буравил смуглое лицо венгерского короля своими глазами. Ракоши сердито прятался в своей длинной темной бороде с седыми прожилками и не отвечал, бросая вопросительные взгляды в сторону Карла Густава.
- Чем вы, мой дорогой Дердь, тогда лучше московского царя? Тот тоже возомнил себя государем всей Литвы! - не унимался Богуслав. Ракоши, впрочем, недолго молчал в свою буйную бороду.
- Я до сей поры полагал, что вы, господин Радзивилл, есть одно государство с королем Карлом Густавом, - произнес Ракоши, стреляя темными очами то на шведского короля, то на Слуцкого князя.
- Литва всего лишь заключила Унию со Швецией, а не вошла полностью в ее состав! - Богуслав чувствовал, что начинает выходить из себя. В глазах потемнело от злости.
- Оно ведь верно пан Богуслав говорит, Ваше величество пан Дердь, - кивал пан Груша длинными рыжеватыми усами, - держать под своей рукой такие далекие земли вам не с руки! - и Груша усмехался собственному каламбуру.
Так при поддержке послов Хмельницкого Богуславу удалось-таки отстоять виленский и Полоцкий поветы вместе с центральной частью Менского. Тем не менее, Княжество разрывали на три части.
На шестой день декабря договор решили таки подписать и действовать. Дольше всех сопротивлялся Богуслав, но в конце концов решил поставить и свою подпись. "Плевать на эту бумажку, - думал Слуцкий князь, обмакивая перо в чернильницу, - Унию со шведами три раза подписывали, но и это ничего существенного не дало. А Хмельницкий и Ракоши пусть пока помогут царя выдворить. Получается, я все равно их надурил".
Богуслав бросил взгляд на острие заточенного гусиного пера, глядя, как собирается и вот-вот упадет чернильная капелька. В глазах вновь потемнело… Не то старая контузия давала о себе знать, не то… Князь с удивлением смотрел на кончик пера - оно превратилось в острый осиновый кол, темно-синие чернила оказались багровой густой стекающей кровью вампира. Богуслав закрыл глаза и снова открыл. Видение исчезло. "Вбиваю кол в собственную страну, - вздохнул Радзивилл и поставил подпись на белом листе. - К черту! - думал он, бросая хмурые взгляды на сдержанные улыбки Ракоши и обоих послов Богдана Хмельницкого. - Тысячу раз еще все поменяется! Пускай попотеют хлопцы за мою страну".
Глава 2
CВАТОВСТВО САПЕГИ
Для захваченной царскими оккупантами страны виленское соглашение ничего не изменило. Казаки и стрельцы с наемниками по-прежнему разбойничали в городах и селах. Только разве что все реже решались далеко отходить от своих гарнизонов. А если и решались, то лишь отрядом не менее пяти сотен человек. Шведские войска, занявшие Жмайтию и северо-западные города Литвы, также вели себя не как в гостях, обирая местное население. Начали пошаливать и собственные солдаты, отбившиеся от основных сил либо просто ударившиеся в банальный разбой, полагая, что только так и можно выжить. Канцлер ВКЛ Альбрехт Радзивилл, отправляя письма Яну Казимиру, сетовал: "Горестно от того, что не знаешь, что ждать не только от неприятеля, но и от собственного жавнера". Литвинский полковник Ян Кароль Лисовский здесь превзошел всех. Его тысячный корпус принялся мародерствовать еще осенью прошлого года, двигаясь по дороге в Брестщину на соединение с армией Сапеги. Сейчас же, согласно договору, приняв сторону царя, полк Лисовского "шалил" в Менском и Полоцком поветах. Солдаты полковника грабили всех, кого только ни встречали на дорогах, будь то беженцы, оседлые жители или же московитские обозы.
Даже на Полесье люди жаловались, что "лисовчуки" их грабят пуще москалей. Когда позже, уже вновь на стороне Речи Посполитой, Лисовского судили, то на вопрос, зачем он так поступал, этот полковник с наивностью младенца отвечал: "Так ведь война же была!"
Но все равно, что бы ни говорили полешуки, такого, что творили захватчики, не снилось даже лисовчукам. Пуст и выжжен стоял Менский повет, а в городе Койданово, что под Менском, неразрушенными остались всего двести домов, которые, тем не менее, были полностью разграблены. Весной Менский повет выдержал очередное нашествие - полевые мыши. Эти маленькие серо-желтые бестии заполонили неубранные поля, полагая, что наступил мышиный рай.
Шкловский повет захватчики так разорили и пожгли, что сами не смогли там прокормиться и отступили к Смоленску. Ошмянская шляхта жаловалась царю, что московские залоги "гумна молотят, местечка и села наезжаючи, людей мучат… животину, что сыщут, всю емлют, ды яшчэ пагражаюць, што "имеют приказ рубити и в полон их имати"". И так по всей стране.
Однако Бог уберег Жмайтию от того разгрома, что царил в остальном Княжестве, хотя стоявшие в Кейданах ливонские солдаты шведского короля прилично обобрали город. Тихо и спокойно было в Россиенах, где Александра Биллевич каждый день ждала письма от возлюбленного мужа. Последняя весточка пришла от Кмитича более месяца назад. Скупое письмо на жмайтском включало несколько коротких выражений: Sveikata géra, gyventa, ketina Drutsk - у меня все хорошо, живой, еду в Друцк. Но больше никаких писем не доходило до Алеси. Уже клонилась к закату осень, пооблетали все листья, в воздухе кружились первые холодные снежинки, правда, быстро тающие, и настроение у пани Биллевич-Кмитич становилось тревожным. "Где там мой Самуль? Жив ли? Почему не даст о себе знать так долго?"
И вот тоскливую будничность Россиен оживило прибытие отряда литвинских гусар. В город приехали витебский судья Дворецков, чья семья еще под влиянием Миколы Радзивилла Черного перешла в лютеранство, и полковник Великого гетмана пан Ворона, полоцкий шляхтич, бежавший в свое время из города от московских захватчиков. Карета этих послов пана Сапеги остановилась напротив дома Биллевичей. Из дверей кареты вышел Дворецков, в великолепном темно-голубом камзоле и в модном парике "три бриды" с коком надо лбом. Лицо судьи было безупречно выбрито, в руке трость. В сопровождении полковника, в самом деле, похожего на ворону в своей черной шапке, с птичьим длинным носом и черными глазами, Дворецков попросил сразу же провести его к пани Биллевич-Кмитич по очень важному делу. Алеся вышла встретить гостей.
- Давайте присядем, - как можно мягче сказал ей Дворецков, и они сели в гостиной за столом, устланным белоснежной скатертью.
Дворецков несколько колебался. Ему выпала непростая миссия: объявить жене Самуэля Кмитича о гибели ее мужа и затем дать слово полковнику Вороне. Дворецков, человек образованный, умный и деликатный, чувствовал неловкость, явно отягощенный своей нелегкой задачей, исполняемой впервые. Он даже был несколько обижен на Сапегу, что тот взвалил на его сугубо гражданские плечи такую неприятную ношу, оставаясь при этом сам в стороне.
- Пани Кмитич, - говорил, слегка волнуясь и потирая руки, Дворецков, - сейчас война. Столько людей гибнет! И военных, и гражданских… Куда больше горя, когда погибают ни в чем не повинные женщины, дети, старики, которых убивают непонятно за что. И в таких условиях гибель солдат уже не кажется чем-то особенным. Но каждый солдат - это тоже чей-то сын, чей-то брат, чей-то муж…
- Вы хотите мне что-то сообщить про мужа? - Алеся вся напряглась и побледнела.
- Так, пани, - кивнул своим светло-рыжим коком парика судья, - мужайтесь, дорогая моя пани Александра. Князь Сапега имеет донесение от полковника Лисовского, что его отряд повстречал остатки разбитого под Друцком отряда пана Кмитича. Те сказали, что… ваш муж погиб. Видели, как он после выстрела упал из седла на проселочной дороге во время короткого боя.
- Что? - тихо переспросила Алеся таким тоном, словно слова судьи ее оскорбили до глубины души. Она медленно встала, ее глаза закатились, и пани Биллевич стала заваливаться на бок. Но опытный боевой полковник Ворона проявил проворство и подхватил потерявшую сознание женщину, не дав ей рухнуть на пол…
Алеся не помнила, сколько пролежала в обмороке. Кажется, совсем недолго, ибо когда она вновь открыла глаза, то лежала на кровати с мокрым рушником на голове, а ее служанка, сорокалетняя жмайтка Труде, женщина заботливая и добрая, но крайне простого нрава, громко отчитывала судью:
- Зачем такое вообще сообщать тяжарной женщине, пан судья! Пани на четвертом месяце, скоро уже и пятый месяц пойдет, а вы ей такие вещи говорите!
- Поймите, уважаемая, - оправдывался судья, - не сказав пани Александре первое, мы не можем приступить ко второму делу…
Алеся со стоном села, убирая мокрый рушник. Труде, судья и полковник тут же обернулись к ней и быстро подошли к кровати, но Алеся остановила всех протянутой вперед ладонью.
- Как вы, пани Александра? - спросил судья. - Как вы себя чувствуете?
- Уже лучше, - холодным и каким-то бесцветным голосом ответила Алеся.
- Вы бы поплакали, пани! - сама плачущим тоном попросила Труде, со слезами на своих больших голубых глазах. - Не держите в себе!
- Вы подумайте о вашем будущем ребенке, - продолжал успокаивать Алесю судья, - старайтесь не нервничать. Князь Сапега очень соболезнует вам и обещает не оставлять вас в беде.
- Так, - вперед вышел Ворона, - лично я исполняю обязанности вроде как свата. Гетман просит вашей руки и передает этот скромный дар, - и Ворона, церемониально опустившись на колено, протянул пани красную бархатную коробку, где лежала диадема с алмазами. Но Алеся не обратила на нее никакого внимания. Она машинально протянула руку, взяла коробку и положила рядом с собой на кровать, словно то была кружка с водой. Впрочем, и кружку с водой уже протягивала заботливая Труде, опустившись перед хозяйкой на корточки.
В голове Алеси кружился какой-то смерч из мелких камушков - красных, черных, зеленых, синих, желтых, белых… "Что за чушь? Самуль не погиб. Я знаю, он жив. Это какая-то ошибка".
- Вы видели тело? - медленно подняла Алеся глаза на судью.
- Нет, - покачал тот своим кустистым париком.
- А вы? - она медленно повернула голову к полковнику Вороне.
- Нет, пани, не видел.
- А кто видел? Где он похоронен?
Судья и полковник растерянно переглянулись. Вопросы были просты и правомерны. В самом деле, никто не видел тела мертвого Кмитича.
- Тут вот какое дело, - стал объяснять Дворецков, пытаясь и сам понять это, как ему уже самому начало казаться, запутанное дело, - гетман Сапега видел. Но не Кмитича, а его коня, которого удалось поймать и привести.
- Коня Кмитича я тоже видел, - кивнул Ворона, - на седле пятно крови. А это о многом говорит.
- Чьей? - бесстрастно спросила Алеся. - Чьей крови пятно?
Полковник вновь растерянно посмотрел на судью:
- Полковника Кмитича, надо полагать.
- Это конь так сказал?
Тут уже оба мужчины не на шутку смутились. Но дерзкий вопрос списали на шоковое состояние пани Биллевич.
- А ведь и в самом деле! - неожиданно поддержал Алесю судья. - Кто даст гарантию, что это пятно крови именно полковника Кмитича?
Ворона молчал, тупо глядя перед собой. Он ничего не мог ответить.
- Вы любите лошадей? - продолжала задавать странные вопросы Алеся, глядя на полковника.
- Так, - неуверенно кивнул тот.
- Скажите, если бы вы упали с коня, ваш конь бы убежал или остался стоять рядом со своим хозяином?
- Мой бы остался, - ответил Ворона.
- Конь Кмитича остался бы и подавно, - не то рассуждала, не то утверждала Алеся. Выглядела она по-прежнему бледной, несколько вялой, но ее глаза уже ожили. В голове самой пани Биллевич круговорот из цветных камушков стал постепенно укладываться в мозаику более-менее четкой картины. Правда, сама картина пока что еще состояла из отдельных кусков, мало связанных друг с другом, но многое уже прорисовывалось в весьма разборчивые формы.
- Скажите, в каком случае конь остался бы без хозяина, а хозяин без коня?
Полковник и судья молчали, рассеянно моргая.
- Пан Кмитич пробирался лесом к Друцку, так? А значит, во время атаки он бежал именно вглубь леса, там коню не пройти, и наездник всегда оставит своего скакуна. Капля крови? Может, пан Кмитич порезал палец? Может, ранил врага в бою или же сам был ранен? Как можно на этом основании утверждать, что мой муж погиб, и предлагать мне руку другого?!
Судья молчал, но думал он точно так же. "У этой женщины отлично работает ее миловидная головка, - рассуждал про себя Дворецков, - даже я не подумал об этих тонкостях! Болван!"
- Понимаете, - вновь, как бы рассуждая, говорила Алеся, - кто-то сказал кому-то, что видел, как пан Кмитич упал. Это что-то передали Сапеге, и князь Ян Павел Сапега на этих туманных основаниях решил, что мой муж мертв… Не слишком ли поспешное решение, пан судья? Ведь аналогично ранее рассказывали, что пан Кмитич продал душу дьяволу и его не берет пуля. Я в это тоже должна была поверить?
- Я… я согласен, что доказательной базы не хватает, - Дворецков проклинал себя за то, что ввязался в это дело.
- А почему Сапега мне предлагает руку? Он ведь женат!
- Увы, уже вдовец. Совсем недавно почила его супруга Екатерина Ославская, - вздохнул, разведя руки в стороны, судья.
В голове Алеси продолжала складываться странная мозаика, и тут же зазвучал насмешливый голос Кмитича: "Мрут как мухи"… Именно так он сказал про жен Сапеги в тот памятный вечер их знакомства в Вильне на балу. "И что-то он еще говорил про женщин Сапеги, что мне совсем не понравилось в тот момент", - думала Алеся, нахмурив бровь. "Что же?! Гольшанский замок! Он говорил, что Сапега, по слухам, замуровал свою любовницу в стене принадлежащего ему Гольшанского замка! За попытку силой женить на себе! И вот уже третья жена умирает, а Кмитич говорил, что было еще три неофициальных. Старшая дочь ушла в монашки… Нет, это не то. При чем здесь дочь? И тот бал в 54 году в Витебске! Перед знакомством с Тележниковым Сапега проявлял большое усердие, ухаживая за мной. А поздравление на свадьбу? Осторожное поздравление, что так рассердило Самуля… Нет, это тоже не то… И вот теперь - руку и сердце…"
- Пани! Пани? Вам не плохо? - заботливо склонился над Алесей Дворецков. Труде все еще сидела на корточках с кружкой в руках, заглядывая Алесе в глаза:
- Пани… Что? Голова болит? Выпейте воды, пани, - и женщина в который раз попробовала напоить хозяйку водой.
- О, нет! - Алеся встала. Улыбнулась через силу. Все смотрели на нее почти со страхом.
- Спадары, теперь вы видите, что принять дар от гетмана я не могу, как и не могу принять его просьбу руки и сердца. Я - замужняя женщина! - громко произнесла Алеся.
- Но ведь тела вашего предыдущего жениха пана Тележникова тоже не нашли, - стал оправдываться Ворона, - но это не означало, что он жив…
- Тележникова, по меньшей мере, многие видели. Были прямые свидетели, чего нет сейчас! Видело много людей, и видели, как он убил врага и как убили его. И то был не лес, а поле перед Полоцком. Не вижу связи с этими случаями никакой. Как и не вижу прямых свидетелей гибели моего мужа. Обратите внимание, ни вы, ни пан Сапега, ни люди пана Сапеги, и даже не люди полковника… как его?
- Лисовского, - подсказал Ворона.
- Дзякуй, пан Ворона, Лисовского, - кивнула Алеся, - а какие-то аж четвертые лица что-то передали третьим лицам, те передали Сапеге, Сапега - вам, а вы - мне!
- Я полностью на вашей стороне, пани, - поклонился судья, - я прошу прощения, что мы вторглись к вам с таким дурным известием, которое, как вы тут справедливо нам указали и как я и сам уже вижу, явно преждевременное. Я все передам пану гетману и думаю, он все правильно поймет. Поймите только и вы, пан Сапега исходил из самого горячего желания помочь вам. Возможно, он слишком поторопился, боясь, что не успеет оказать вам помощь…
- Не оправдывайтесь, пан судья, - слабо улыбнулась Алеся, - я все понимаю. Передайте лишь, что чем меньше пан Сапега будет стараться оказать мне подобную помощь, тем лучше будет мне. Пусть не утруждает себя. У него и так много забот касательно освобождения нашего Отечества.
Алеся, пожалуй, впервые говорила такие дерзкие слова в адрес гетмана, с которым до сей поры были достаточно теплые отношения. И таковыми они уже никогда более не будут.
Судья и полковник поклонились и вышли. Дворецков чувствовал себя оплеванным. "Старый идиот, - ругал он Сапегу, - жениться захотел! Живого человека чуть не закопал! И в каком глупом положении оказался я!"
Сваты уехали, а Алеся села за стол, обхватив голову, и продолжала анализировать. Мозаика все выстраивалась и выстраивалась в ее мыслях сама собой. Сапега… Женитьба… Резкие слова Кмитича о Сапеге… Замурованная любовница… Третья умершая жена… Дочь-монашка…
Она вспомнила и ту давнюю историю, которую считала просто страшной сказкой, про некую панну, замурованную в стене Гольшанского замка. Было это в те годы, когда самой Алесе было не то восемь, не то девять лет от роду. В Россиенах, где хорошо знали Сапегу, много судачили про то, как незадолго до очередной женитьбы Сапеги неожиданно исчезла из Гольшан его очередная пассия. Когда Биллевич было семнадцать лет, она услышала эту печальную историю из уст самого Яна Павла Сапеги. Он очень переживал по сему поводу, говорил, что не везет ему с женами. Также Полоцкий князь рассказывал, что его невеста пани Анна неожиданно исчезла, и все его попытки отыскать девушку привели лишь к тому, что на берегу пруда нашли ее накидку.
- Или утонула по несчастному случаю, или же утопилась из-за дурных мыслей. Девушка она была меланхоличная и немного неуравновешенная, - чуть не плакал Сапега, рассказывая сию грустную историю Александре. Биллевич жалела князя и с негодованием реагировала на всякие злые сплетни, что, мол, родить хотела Анна, за что и убил ее Сапега, не желавший вообще жениться на ней. А может, в самом деле ребенок был причиной? Как в той песне:
Касіў Васіль сена - шыракі пакосы,
Да яго дзяўчына дзяціну прыносіць,
Васілю, Васілю, забірай дзяціну,
А як ты не возьмет - на пакосе кіну.
Дам табе, дам табе я, Галю,
Да грашэй, да грашэй багата.
Не кажы, не кажы нікому,
Не кажы нікому, што я яе мама.