Она должна была стать его первой женщиной, вызвать желание и наслаждение. Она выбрала его сперва просто по просьбе Терция. Всё это так. Но Пилат… он просто полюбил. Любовь в этом мире совсем неразборчива и приходит иногда в удивительные места к удивительным людям в самое неуказуемое время. Только вот что интересно: оказывается, гетера тоже влюбилась!
Многие чёрствые тут же скажут, мол, не имела права. Или такого просто не может быть, потому что профессия и любовь несовместимы. А что в этом мире бывает совместимым? И кто для любви писал права и законы? Если настоящее чувство приходит, то его ничем не вытравишь, разве что ненавистью. Только вкусивший ненависти, никогда уже человеком не будет.
Пилат серьёзно подумывал остаться в жилище Деметры на следующий день, а, может быть, и больше, только у всего на этом свете есть начало и конец. Даже у кольца. Кассий Херея счёл нужным зайти за другом, когда ночь уже перевалила за половину, и вскоре должно было проснуться многообещающее солнце. Несмотря на то, что визит выполнялся от чистого сердца, Кассий мог заработать для себя огромные неприятности. Понтий Пилат не любил таких неожиданных визитов, но к нему на выручку поспешила сама хозяйка.
– Не смотри на своего друга с ненавистью, любимый, – улыбнулась Деметра. – Притом любовь любовью, а зарабатывать надо. У меня через час назначены клиенты. Так что Кассий вовремя тебя заберёт. А по дороге можете поделиться впечатлениями.
Пилат опустил горящие глаза. Затем отстегнул от пояса увесистый кошель и протянул подруге. У той тоже глаза налились гневом. Казалось, та самая искра онгона, сжигающая сердца, проскочила меж ними.
– Ты хочешь меня обидеть? – тихим зловещим голосом спросила Деметра. – Или я ночью тебе не понравилась? Если так, то не надо было говорить мне слов нежных, как твои поцелуи. Не дарить обольстительных поцелуев, как твои слова! Или этому ты учишься у Цицерона?
– Прости, – Понтий Аквила ещё ниже опустил голову, чего не случалось с ним никогда, даже если сама мать в раннем детстве отчитывала его за какие-то проступки.
– Хорошо, – согласилась Деметра. – Вечером пришлёшь слугу, и я скажу, когда можно меня навестить. Я не хочу, чтобы после меня у тебя в душе скапливалась горечь. Любовь не может питаться горечью – это яд, это горький запах миндаля, приносящий сердцу только разрушение, но не радость. Любовь от этого умирает. Я не хочу дарить тебе покойницу.
Идя по берегу Тибра, друзья сначала не разговаривали: каждый предавался собственным мыслям, нахлынувшим на сознание какими-то невообразимыми слоями. Понтий дивился свалившимся на него ниоткуда чувствам, когда в душе появляется стремление отдать всё на свете для любимой, когда ты понимаешь, что находишься всего лишь на волосок от смерти! А, всё равно! Лишь бы это чувство, поселившееся в душе, никуда не исчезло, не испарилось, не изгладилось! И всё же Понтий Аквила трезво понимал: охватившее его чувство так хрупко и нежно, что мало одних человеческих усилий для сохранения увиденного, познанного, но неразгаданного.
А Кассий продумывал и просчитывал маленькую месть: когда они придут, как обычно, в гимнасию и там на мечах он, Кассий Херея, докажет другу, что не всегда ему одному везёт в жизни. Хоть Понтий был и посильнее, и постарше, хоть Деметра выбрала его, а не Кассия, но не всё и не всегда даётся только одному. И он накажет Понтия Пилата в равном бою!
Сейчас его друг выглядел, как общипанный влюблённый голубь, даже ещё и повлюблённее, чем простая птица, но это, скорее, на руку. Всё же красивая у него теперь женщина. По настоящему красивая. Вчера, когда они втроём пришли к Деметре в гости, та встретила их на крыльце в пеплосе зелёного шёлка и сразу почему-то посмотрела на Пилата. Даже заглянула ему в глаза. Это для Кассия было как скрип железа по венецианскому зеркалу!
А в уголках её глаз Кассий сразу же заметил карминовые пятнышки и такого же цвета губы. Она обвораживающе улыбнулась гостям. Хотя, какое там – гостям? Одному гостю. Деметра совсем не видела остальных, взяла Пилата за руку, повела в залу, где подала чашу с вином и персик.
Не удивительно, что Понтий Аквила в неё влюбился. Не удивительно, что влюбился и Кассий. Скорее всего, было бы удивительным, если б никто не отреагировал на прекрасную гетеру. Говорят, что часто так в жизни случается, когда два друга влюбляются в одну и ту же женщину. Но ведь она гетера! Значит, Кассий тоже может в любой момент воспользоваться услугами этой женщины! Но сам Кассий Херея знал, что не сможет и не должен предавать друга.
И всё же, как она хороша! Тем более, когда под утро он пришёл забрать Пилата – совсем скоро надо было идти в гимнасию – Деметра плавала в альковном бассейне обнажённая и мило смутилась, когда Кассий вошёл. Как можно не влюбиться в такую женщину!
Сейчас друзья шли на утренние занятия в гимнасии. Разговаривать не хотелось, но какие-то слова должны были прозвучать.
– Мне кажется, Кассий, – хмурясь, проговорил, наконец, Пилат. – Мне почему-то кажется, что ночное приключение сыграет в нашей жизни необъяснимый переворот. В жизни нас обоих. Но это мне только кажется, я же не авгур.
– Странно, – Кассий даже на секунду остановился. – Мне кажется тоже самое!
Оба опять замолчали, подавленные необъяснимым совпадением мыслей и образов. Обоим было известно, что ничего случайного в этом евклидовом мире не случается. И всё же…
Снова в Рим свалился праздник Луперкалий, на который была назначена свадьба Понтия Пилата. Он любил свою будущую жену Клавдию Прокулу, однако не забывал и Деметру. Долгое время Пилат не знал, как объясниться с Деметрой по поводу предстоящего праздника, но девушка сама решила этот вопрос.
– Жениться тебе надо, Понтий Аквила, – будто вскользь сказала она в очередной раз, принимая любимого.
– Откуда у тебя такие мысли, – удивился он.
– Знаешь, я никогда не думаю о будущем, которого нет…, – гетера немножко помедлила и совсем тихо добавила. – У нас нет. Так вот. Ты сейчас мой! Я это знаю и мне хорошо. А завтра? Что будет завтра – не знает никто. Всё остальное в моей жизни – просто работа, которую мне дали боги. И я отдала себя богам. Это не выбирают. А тебя ожидает какая-нибудь война, мужчинам нельзя без этого. Потом женитьба и светское общество. От предназначенной жизни никуда не денешься.
Понтия Пилата смутила откровенность Деметры. Ведь гетера была права. Чтобы перевести разговор на какую-нибудь не очень скользкую тему, он спросил:
– Скажи, мы много встречаемся. А у тебя, кроме того, множество и других мужчин. Почему ты не беременеешь? И, если забеременеешь, обрадуешься ли новорожденному?
Деметра подошла к столику, разлила вино в стеклянные кубки, присела у ног любимого и в упор, глядя ему в лицо с чуть грустной улыбкой, ответила:
– Очень многих мужчин интересует тот же вопрос, не тебя одного. Но я никому не рассказываю. А тебе расскажу.
Девушка встала, прошла в альков и вскоре вернулась. В руках она несла затейливой резьбы шкатулку красного дерева. Подойдя к Понтию, молча протянула ларец ему. Он взял, открыл. Внутри, в объятиях китайского белого шёлка покоились два флакона. Пилат выудил один, открыл его, поднёс к носу. Воздух наполнился одновременным запахом мускуса и миндаля.
– Это снадобье привозят с Востока, – объяснила Деметра. – И хотя оно дороже золота, женщины пользуются им. Особенно гетеры. Только не открывай другой флакон, потому что он не для этого и, нарушив пробку, его уже ничем не закрыть.
– Что это? – насупил брови Пилат.
– Это другое снадобье, – мягко улыбнулась Деметра. – Но я применю его только тогда, если меня кто-нибудь обидит, – Деметра опустила глаза, забрала свою шкатулку и отнесла обратно в альков.
Пилат понял, что в любой момент может потерять свою подружку. Ему этого очень не хотелось, но такой момент всё же наступил – грядущая свадьба. Правда, после совета о женитьбе, оброненного вскользь Деметрой, она вряд ли прибегнет к помощи второго флакона, но кто сможет понять женщину и предсказать её поступки?!
И вот Луперкалий наступил. Ударами плетей в портике храма жрецы помогали оплодотворению женщин. Клавдия, одетая уже в белоснежную тунику, перетянутую под грудью шафрановым поясом, выгодно играющим на её фигуре, безропотно протянула руки для удара.
Кожа её пахла тонким лёгким запахом жасмина.
Понтий Пилат чувствовал, что мальчишество оставляет его сегодня навсегда. Тревога и вожделение – дети неизвестности – уступают место решительности и мужественности. Авгурами давно уже были просчитаны неблагоприятные для праздника календы и ноны. В это время их не ожидалось, и в Риме в это время случалось множество свадеб. Клавдия перед свадьбой должна была отдать Фортуне какую-нибудь одну из самых своих любимых игрушек, но, судя по тому, что она была уже одета в праздничную тунику, жертвоприношение куклы состоялось без сожаления.
В храме два авгура ждали жениха и невесту возле жертвенника. Когда те вошли, откуда-то из глубины храма появился хранитель священных кур. В руках у него была клетка с белым петухом и курицей. За ним шли флейтисты, а в конце шествовал служитель с белой овцой, с шеи которой свисали ленты, сотканные из красной и белой шерсти.
В четырёх резных чашах вокруг алтаря служители воскурили фимиам, клубы которого сначала расплывались по храму, как утренний туман. Но туман скоро развеялся и возле алтаря как бы ниоткуда возник жрец в белом хитоне и остроконечном головном уборе. Перед алтарём был низкий столик с глубокой чашей, вмонтированной прямо в столешницу. К этому столику служитель и подвёл жертвенного агнца.
Жрец взмахнул рукой, в которой оказался зажат короткий меч и рассёк резким ударом горло овце. Хлынувшая кровь заполнила чашу в столешнице. Жрец, продолжая жертвоприношение, разложил на столике внутренности овцы и то же сделал с белым петухом и курицей, но уже на алтаре.
По алтарю были разбросаны выщипанные перья кур и странным образом все перья сложились в какой-то узор, очень напоминающий паутину. Жрец приблизился к жертвеннику и принялся обеими руками ощупывать перья. Казалось, он пытается сыграть какую-то мелодию на огромном клавесине из птичьих перьев. Понтию Пилату даже послышалось что-то похожее на музыку.
Жрец продолжал играть. Вернее, свет в храме начал почему-то необъяснимо гаснуть и освещёнными оставались только руки жреца, его голова, склонённая над алтарём и паутина, сложившаяся из птичьих перьев. Откуда-то снизу, из середины алтаря, в храм проник кровавый свет. Руки жреца-музыканта осветились кровавыми бликами, и музыка стала похожа на траурное пение снежной лавины, сорвавшейся с высокой кручи и не щадящей никого на своём пути. В следующее мгновенье Понтий Пилат увидел повисший в паутине огромный чёрный крест и распятого на нём преступника.
Тишину храма, рухнувшую со всех сторон не хуже снежной лавины, вдруг нарушил хриплый нечеловеческий голос. Может быть, это говорил сам жрец, всё ещё играющий на паутине из перьев, но голос был страшен и неистов в своём неземном звучании. Понтий Аквила сразу понял, что это видение адресовано лично ему, но не знал почему. Не знал также, какая судьба ему предназначена, и можно ли избежать грядущего наказания.
– Зачем тебе кровь Сына Божия? – вдруг явственно прозвучал вопрос. – Скажи, Понтий Пилат, неужели ты хочешь крови?
– Я не хочу никакой крови, но я воин! – закричал, что есть силы Понтий Аквила. – Я не собираюсь проливать кровь безвинную!
– Это твоя судьба, ибо тогда вспыхнет твоя чёрная звезда, – снова зазвучал голос. – И ты станешь истуканом на все грядущие времена. Но никто не сможет спасти тебя, только ты сам. Твоё решение – твой выбор.
– Может ли кто принести жертву за меня или хотя бы помолиться? – воскликнул Пилат.
– Чти женщин своего рода. Одна из твоих потомков сможет спасти тебя делами своими. Чти женщин…
Голос пропал, пропал и жрец. Перед мистерией он неожиданно появился у алтаря, а сейчас также неожиданно исчез. Но никто из присутствующих гостей не обратил на пророчество жреца никакого внимания. Да и слышал ли кто этого авгура, кроме самого Понтия Пилата?
Исчезнувшего жреца тут же заменили два стоящих в стороне авгура и принялись вслух беседовать друг с другом на непонятном языке, указывая на внутренности животных, разбросанных по алтарю, деревянными указками. Сие театральное действо так же повлияло на Понтия Пилата отрицательно. Он был уже готов к тому, чтобы разогнать всех собравшихся, включая наречённую невесту, но какая-то сила удержала его от необдуманных поступков.
А жрецы-авгуры всё так же беседовали меж собой почти ни о чём. Наконец, пришедши к одному положительному выводу, оба провозгласили, что на внутренностях овцы нет ни единого пятнышка. То же самое у птиц. Значит, боги благословляют свадебный союз.
Все обрадовались, кроме служителя, приведшего к жертвеннику овцу. Она была одной из его любимиц. Служителю не первый раз приходилось участвовать в жертвоприношениях, поэтому он сразу отметил, что у принесённой в жертву овечки довольно увеличенная печень. Однако, авгуры благосклонно постарались этого не заметить. Да и внутренности птиц, лежащие на алтаре, были не вымыты и даже не протёрты. Как же они в таком виде могут быть без пятен?
Служитель, конечно, понимал, что жених им платит совсем не за то, чтобы что-либо замечать. Ведь это обряд, который должен свершиться у человека только один на всю оставшуюся жизнь. Вон и сам жених стоит с потерянным лицом, но виду не подаёт. Все довольны – обряд состоялся.
Гостей поразила особая привлекательность невесты. Вероятно, свадьба для женщины всегда важнее, чем остальные события. Понтий Пилат тоже отметил, что шафрановый поясок под грудью, повязанный невестой, на свадьбе гораздо уместнее, чем золото. Просто каждая отдельная, кажущаяся сначала неуместной чёрточка, играла, оказывается, весомую роль в облике его молодой жены. Головы обоих так же были украшены миртовыми венками, что выглядело очень красиво. Всё выглядело не так уж плохо и он попытался выкинуть из сознания не ко времени посетившие его мистические видения.
Понтий Пилат явился в храм в компании холостяков. Все юноши были навеселе, потому как обмывали уходящего в другую жизнь своего бывшего друга. Жрецы обвели жениха и невесту трижды вокруг жертвенного алтаря против часовой стрелки. После чего все отправились в дом жениха под звуки весёлых флейт. А шедшие рядом оставшиеся пока холостыми друзья распевали по дороге Талассио. Никто из них не знал, что это такое, но точно знал, что петь надо.
Меж тем Пилат бросал по дороге в толпу деньги и орехи. На пороге дома процессию ожидали подруги Клавдии, вручившие ей огонь и воду. Затем девушки внесли невесту в дом жениха на руках, поставили на пол возле очага, куда вслед за ними подошёл Пилат. Его молодая жена держала в одной руке кувшин с водой, в другой факел.
Клавдия плеснула из кувшина на дрова, а Понтий взял из её рук факел и поджёг дрова, которые тут же вспыхнули радостным пламенем. Стоящие вокруг гости предались весёлым восклицаниям, потому как знак возжигания очага тоже был хорошим. Богами была принята жертва пенатам.
Человеческая судьба, казалось, диктует каждому и любому почти одно и то же с небольшими расхождениями. Только и она бывает тщеславна, и у неё множество пороков, не заметных сперва со стороны, но они существуют, поражая иногда человеческое сознание до самых сокровенных глубин. И очень часто Судьба гораздо порочнее любви. Во всяком случае, Судьбе самой так казалось – богиня же. Но и богиня не в силах скрыться от амуровых стрел.
Как-то раз, когда Понтий Пилат развлекался воинскими упражнениями в гимнасии, туда случайно заглянул патриций Гай, внук цезаря Августа. Гай и брат его Луций были первыми в списке всадников, и оба подбирали в своё войско наиболее смышлёных и отличившихся.
Понтий Пилат ничуть не удивился, что патриций обратил на него внимание во время метания копья. Понтий Аквила откинул руку назад и даже изогнулся всем туловищем, но не упал на спину, а каким-то фантастическим движением послал копьё в цель, устремляясь вслед брошенному оружию. Сделав по арене пару прыжков за копьём, Понтий остановился, а оружие, вонзившись в подвешенный на борту колесницы деревянный щит, насквозь пробило его, а заодно и колесницу. Такой удар был явной редкостью, и красотой копьеметания. Гай без лишних слов направился к воителю.
– Пойдёшь со мною в поход на Восток? – спросил он Понтия Пилата.
– Да… Но…
– Что-то мешает? – нахмурился патриций.
– Мешает, – Пилат посмотрел в глаза Гаю. – Мешает, потому что я женат, а в армии не место семейным.
В следующий миг Гай разразился звонким мальчишеским смехом. Окружающие воины смотрели на патриция с удивлением, но он, отсмеявшись, объявил:
– Вот и прекрасно. Теперь нас будет двое. Я женат на Ливии, и дядя разрешил мне идти в поход, поскольку в законе сказано: "Занять государственную должность никто не может прежде, чем совершит десять годичных переходов". И ещё: "Граждане до сорокашестилетнего возраста должны совершить десять походов в коннице или двенадцать в пехоте". Известно тебе то?
– Да, – кивнул Пилат.
– Согласен ли ты пойти со мной в поход на Восток? – снова поинтересовался патриций.
– Да.
– Ты у меня будешь контубералом. – внук императора поднял вверх правую руку. – Я всё сказал.
– А меня! Патриций, возьми и меня с собой, – рядом с Пилатом возникла фигура Кассия. – Мы всегда вместе. И я не женат!
– Что ты можешь? – посмотрел на него недоверчиво Гай, потому что Кассий Херея ещё не дорос до воинского телосложения мужчины.
– Покажи, – повторил Гай.
Кассий взял в руки по мечу, и пространство вокруг превратилось в два сияющих на солнце металлических круга. Затем он выполнил сальто вперёд и назад, не прекращая работать мечами.
– Очень хорошо, – похвалил его патриций. – Но, к сожалению, в этот поход тебя я взять не смогу. Тебе необходимо подрасти.
Понтий Пилат вспоминал всё это по дороге к Деметре. Надо сказать, что когда он пришёл домой и объявил о готовящемся походе Клавдии, от женских слёз было некуда деться, и он сбежал к любовнице. Та спокойно выслушала, потом спокойно и рассудительно сказала:
– Меня в этом случае радует только одно: для Клавдии это потеря навсегда, а для меня пришёл – ушёл, какая разница? Война – это наш уход из юности навсегда. Поэтому ты должен исполнить моё единственное и последнее желание: все эти оставшиеся дни проведи со мной, чтобы ты меня всегда помнил, до конца жизни.
Конечно, Понтий Пилат тут же дал обещание. Конечно, он объяснил Клавдии, что перед походом будет слишком занят, что оставшиеся пару-тройку дней не сможет показываться дома.