Дикое Поле встретило путников разгулом весеннего приволья. Камыши и травы вдоль реки, еще не совсем вернувшейся в берега, не набросившие еще зеленого платья леса - все исходило радостным, тысячеголосым криком разбуженной апрелем жизни. Стаи птиц закрывали солнце, косяки рыб молотами били в гулкое днище лодки. Громадные белуги, осетры и сомы, ошалев от весны и великой тесноты в реке, грозили опрокинуть легкий челн. Путники то выплывали на простор, где берегов почти не было видно, то снова погружались в зеленые лабиринты затонов и гирл, заросших камышами островков, узеньких, казавшихся непроходимыми протоков. Но Василь хорошо знал дорогу и, усердно работая веслом, подавал пример Мазо, старавшемуся не отставать. На широких речных плесах в воздух, ловя первую мошку, непрестанно выбрасывались вокруг каяка крупные стерляди, сазаны, окуни, щуки, лещи, тарань. Иные падали в лодку, будто здешние водяные духи, в весенней своей щедрости, одаривали пришельцев свежим харчом. Ни рыбная ловля, ни охота не отвлекали, таким образом, путешественников от работы на веслах - пища сама шла им в руки. Лишь изредка, подойдя к берегу, оба выбирались размять ноги, и Бердыш, осторожно раздвигая кусты, пригоршнями рвал и ссыпал в рысью шапку известные ему ягоды - полезные от лихоманки, помогавшие от усталости. Некоторые, еще зеленые, Василь разминал в ладони, натирая ими руки, лицо и шею, открытую грудь; то же велел делать и юноше. Кожа от них пахла пряно и терпко, а гнус, слепни и мухи досаждать им уже не смели.
Мазо плыл по краю, выглядевшему для него уж вовсе сказочным, где диво сменялось дивом непрерывною чередой. Рядом с лодкой, в тесном месте, плюхалась в воду серебристая выдра, и тут же, раздвинув ветви, из чащи высовывались острые морды Охотившихся на нее волков. Толстые, непуганые бобры важно пересекали дорогу каяку в извилистых протоках меж островками, толкая передними лапами отгрызенные для хаток куски ветвей. С берегов на Мазо глядели дикие козы - сугаки, рослые лоси, великаны - кабаны. Стоя на мелководье, равнодушно взирали на проплывающих мимо людей носатые и зобатые пеликаны.
На берегу, под вечер, в тихом логу, где они собрались ночевать, послышался треск ветвей. Кто - то, не заботясь о шуме, уверенно шел к ним через заросли диких слив. Отстранив молча Мазо, схватившегося за саблю, Василь шагнул вперед, вынул из - за голенища острый нож. Кусты затрещали сильнее, и на травяную прогалинку перед ними выкатился на всех четырех громадный медведь. Мартын, не ждавший встречи, остановился и сел; забавно подняв лапы, огромный зверь долгие мгновения разглядывал пришельцев, принюхивался. Потом, настроенный, видимо, мирно, посапывая, скрылся в буераке. Василь спрятал нож и принялся готовить вечерний костерок.
Хоть редко, встречались и хищники поопасней. Однажды на острове, на привале, Василь молча вытянул руку в сторону степи, где плыла стая воронов. "Татары", - сказал Бердыш и долго после этого вел челнок не спеша, присматриваясь к берегам, - не попасть бы в засаду. В другой раз, в протоке, над ухом Мазо просвистела стрела, послышались дикие вопли, свист. Путников пытались сбить испугом с толку, чтобы, запутавшихся в свисавших низко ветвях и травах, легко захватить. Но Бердыш, не дрогнув, быстро вывел лодку на широкое место, и новые стрелы, посыпавшись, не смогли уже их достать.
Чем ближе подплывали москвитин и фрязин к порогам великой реки, тем чаще встречались холмы; воды целовали скалы, огромные камни вспарывали быстрое течение. Наконец послышался растущий впереди шум. Василь пояснил: то, первый, если плыть вверх, из девяти днепровских порогов, гневливый Вольный. Далее идут Лишний, Будиловский, Внук - порог, Дед - порог - он же Ненасытен и самый страшный, Звонецкий, далее - Лоханский, Сурский и Кодацкий. Только выше порогов Василь и Мазо не поплывут, останутся в вольном крае - запорожском.
И вправду, уже ввиду Вольного свернули в проток, поплыли среди островков. Продрались чрез особо густой и плотный камышиный полк, плутали по новым протокам. Над одним из них, готовясь пройти под нависшими ветвями многовекового дуба, согнутого бурями, услышали крик ночной птицы. Василь тотчас откликнулся. Видимо - верно, так как в ветвях тотчас показалась веселая усатая рожа.
- Хто ты? - крикнула она.
- Оковыта! - так же весело отозвался Бердыш.
- А з чого ты?
- Из жита!
- Плыви! - последовало милостивое разрешение усатого дозорного.
В конце протока открылся еще один небольшой остров. У воды на берегу сушились такие же, как у наших путешественников, каяки, выше островок опоясывал крепкий тын из толстых, заостренных кверху дубовых стволов.
К Василю с радостными возгласами, огибая палисад, уже спешили свирепые с виду, широко улыбающиеся люди.
- Тебя здесь кличут оковытой? - успел спросить Мазо, когда они вытаскивали челнок из воды.
- Чудной! - улыбнулся Василь. - Так зовут здесь крепкое хлебное вино - иное и не признают. Оковытою, от латинского аква вите.
18
- Олесь! - позвал атаман, когда Василь, готовясь к доверительной беседе, незаметно ему подмигнул. - Покажь хлопчине наше царство! Только чур, с острова - никуда! - приказал усач подскочившему парубку.
Юноши вышли из бревенчатой чистой хатки старшого.
- Ты кто есть? Турок? - насупился Олесь, узнав имя нового товарища. - В Христа не веруешь?
- Верую, - отвечал Мазо, крестясь.
- А знамение творишь не по - нашему. Стало быть, латинец ты? Литвин чи лях?
- Италия, - ткнул себя в грудь молодой пришелец. - Генуя. Сенарега я. Понимаешь?
- Чего же не понять! Фрязин ты, франк[40], - небрежно бросил молодой островитянин. - Слава господу, хоть по - нашему глаголешь. Ну, пойдем!
Внутри тына на острове самыми большими строениями были четыре длинные хаты - курени, в которых и жило большинство вольных людей. Топили их, пояснил Олесь, по-черному, дым выходил в отверстие в крыше, отсюда и название. Меж ними открывался небольшой майдан, на него выходила паперть крохотной деревянной церквушки. Тут же темнели окованные железом двери большого погреба. Чуть поодаль виднелась закопченная и покосившаяся, глубоко вросшая в землю избенка, с виду - кузня. Две малых пушки, выставив чугунные зады, высматривали что - то сквозь свои окошки за стеной укрепления.
Олесь развел руками и повернулся к Мазо. Нечего, мол, и показывать; все, что есть, видишь сам.
Меж немногими и скудными постройками ходили, лежали, сидели их хозяева - люди вольного воинского товариства с Днепра - реки. Несколько воинов, сидевших в кружке возле таинственного погреба, подозвали юнцов к себе.
Это были дочерна осмоленные солнцем, могучего вида мужики. С макушек обритых наголо голов свисали длинные чубы - оселедцы, усы были так длинны, что некоторые забрасывали их за уши. Широкие шаровары - в дырах, ноги - в лаптях, опорках, поршнях, но у иных - в дорогих татарских сапогах. Трое - при саблях, у двоих за кушаками - железные палицы - чеканы, прочие - кто с дубиной, кто - с топором.
Сидевший ближе всех, подобно всем - по пояс голый силач спросил юного франка, кто он и что.
- С Москалем пришел, Василем, - одобрительно кивнул он. - То - добре, плохого Москаль к нам не приведет. Глядит хлопец смело, даром что фряжонок, - обратился он к остальным, - значит - по нраву нашему брату. А биться? Биться - то горазд? Покажь шаблюку, какая она у тебя!
Мазо вынул саблю.
- Добра у тебя сестрица - шабля, хлопче! силач, подмигнув Мазо, вскочил, весело вытащил из ножен свой клинок. - А ну, попробуем друг друга! - он. сделал выпад.
Сталь встретила сталь. По силе рук Мазо, конечно, было далеко до такого противника. Но бился он легко и споро. Уходил от наседавшего усача по кругу, но куда хотел, не спеша, неизменно отбивая тяжелый клинок островитянина.
- Так! Так! Так! - в азарте выкрикивал тот. - Еще! Еще! - И вдруг, отскочив на шаг, обрушил тяжелый удар на выброшенную вперед саблю Мазо. Но сталь скользнула по стали, по воле юноши, вбок, открыв загорелую грудь степного воина. Мазо в стремительном и точном движении чуть коснулся ее острием и отступил, готовый к новой схватке.
Вольные люди с одобрением зашумели.
- Ну, молодец! - силач бросил саблю в ножны, раскрыл объятия. - Лыцарь! Давай побратаемся!
- Зваться тебе Максимкою Фрязином, служить у атамана Федька Безуха. - Силач потрогал остатки уха, почти наполовину срезанного чьей - то саблей. - Ведь ты, Василь, для чего Максимку привез? - обернулся атаман к подошедшему Бердышу. - Чтобы мы из него бойца доброго сделали?
- Покамест нет, - покачал головой Москаль - Будет время - подумаем и о сем.
Юноши двинулись дальше, оставив старших толковать о важных делах товариства. Подошли, миновав ворота городка, к низкому берегу острова. Отсюда, на несколько верст, уходил открытый плес, за которым вновь начинались губительные для возможных врагов речные путаницы заводей и протоков. На вольном месте перед островом на реке двигались челны рыбаков. Далее лежали охотничьи угодья вольных ватаг. И те земли, что они считают уже своими, а татары - своими.
- С Украины, - пояснил Олесь, - каждый год приходят люди на все лето в те края - рыбу ловить, пушного зверя добывать. Иные, если понравится, остаются насовсем. Местные рыбачат и охотятся с ними вместе, охраняют от татар и степных воров харцызов, берут пошлину за угодья - хлебом, рыбой, пушниною. По - божески берут, не обижают. Оттого и селится в окрестных степях, что ни год, все более людей. С Литвы, Московии, Польши. Более - с Украины.
- А сами вы все откуда? - спросил Мазо.
- А ниоткуда! - гордо избоченился юный Олесь.
- Как это? - не понял генуэзец. - Родом вы откуда и чьи?
- Мы от рыбы родом, от пугача плодом, - скороговоркой, привычно ответил юноша. - Ничьи мы, сами свои! Ни князя, ни пана, ни круля, ни хана - никакого государя над собой не признаем! Вот ты бьешься добре, - решил уточнить Олесь, - а на что оно тебе, коль сам себе ты не пан?
"И вправду, - подумал Мазо, - разве клинок у его пояса - его сабля? Семья, Генуя, святая церковь - вот хозяева его меча и руки. Они вручили ему саблю, им и должен Мазо ею служить." До сих пор он в том не отдавал себе отчета.
Послышались крики. С левой стороны реки, подталкиваемая шестами, подошла большая плоскодонная барка с десятком конников. Причалив, они лихо выехали на остров, встречаемые товарищами. Раздались возгласы одобрения: на длинных пиках всадников кровавыми плодами торчали человеческие головы. "Татарские!" - узнал Мазо по выбритым черепам. Прибывшие со смехом склонили острые сулицы, и головы недругов покатилась к ногам собравшегося на берегу товариства. Другие, чернея запекшейся кровью, вывалились из мешков, отвязанных от седел победителей. Кто - то пустился в пляс - узнал голову старинного врага.
По случаю победы лыцарям полагался бочонок горилки, который тут же с почетом был вынесен из того самого погреба, чье назначение Мазо не мог разгадать. Молодые понесли на столы, вкопанные в землю меж куренями, различную снедь - лососину и свинину, дичину и свежую икру. Все поспешили к лавкам.
- Сидай до мене, Максимка! - крикнул Мазо лихой силач Федько Безух. - За нашу пробу тебе с меня - добрая чарка!
Юный гость, хоть и не ударивший в грязь лицом на пробном поединке - сказалась наука, полученная от Пьетро, Василя и Конрада, не без робости занял место рядом с атаманом. Олесь успел уже рассказать фрязину, каков на самом деле сей удалец. Федько был из богатырей Поля, о которых шел слух, что они вяжут железные полосы в снопы, как жито, и натягивают играючи огромные луки, которых не напрячь и десятку ляхов. Дыханием такие сбивали человека с ног; и у смертного их одра, как наставала пора причаститься, четверо дюжих мужиков должны были держать попа, чтобы не упал. Федько слыл также ведуном. Такие, по слухам, плавали в лодке через степь и на рогоже - через море, любились на дне рек с русалками, влезали и вылезали из завязанного мешка, могли превратить человека в куст, а всадника с конем - в птицу, оборачивались котами и рысями.
- Не робь, Максиме, сидай, - повторил Федько, ставя перед ним глиняную чарку. - Ось я тебе налью. - И светлая, крепко пахнущая жидкость забулькала в простой сосуд из пузатой серебряной сулеи.
- Что это? - вежливо спросил Мазо старшего, закашлявшись, чуть не задохнувшись от первого глотка.
- Та це ж оковыта, - пояснил атаман, успокаивая жестами хохочущих товарищей. - Та сама, что из жита. - И, уловив немое предостережение Бердыша, добавил: - Ну, на первый раз сей чарки с тебя довольно будет. Ешь, ешь! - продолжал Безух, подавая пример. - И не горюй, мы с тобой еще выпьем, да не раз!
Василь, сидевший во главе стола с ватажным атаманом, встретившим их у пристани, ободряюще кивнул Мазо. И юноша исполнился гордостью за товарища: по всему видно, в этом братстве степных вольных воинов Василь Бердыш - важный человек.
И пошла гульба. Пили, бежали с хохотом к реке - освежиться, обнимались, боролись, пили опять. Безух, не сильно еще захмелевший, вытащил из бойницы пушку, поднимал ее на руках, бегал с нею по кругу. Мазо понял, что не так уж далеки от истины слухи о сказочной силе днепровского богатыря. Вольница гуляла, и над буйным весельем степных лыцарей жутко скалились насаженное на колья тына татарские головы, на которые Мазо старался не глядеть.
А Василь, отдыхая душой среди своих, толковал тем временем в полголоса с атаманом ватаги. Страшные дела, творившиеся в обезумевшем мире, отзывались жесткими толчками и здесь, в степном уголке, за водяными заставами днепровских порогов.
- Может быть, - говорил атаман, - на месте сем не найдешь нас, Василько, как снова приедешь. Нужна новая сечь для товариства, поболее этой. Тесно тут у нас стало воинам, видишь сам, - бегут за пороги люди с Литвы и Украйны, что ни год, то больше.
- Вижу, Иване, - кивнул Бердыш.
- Люто паны после унии[41] катуют, - продолжал атаман. - Налетают со сворами, захватывают села и земли, а уж потом, съездив в Краков, добывают себе на них правилеи. А после - такое творят с людьми, чего не измыслит и татарин. Вот и прибывает к нам народ. Холостые идут в сечь, кто с семьями - садятся на землю по глухим местам.
- Что нынче надо, - нахмурился Бердыш, - от народа безумным панам?
- Многое надо нынче их милостям, - развел руками Иван - атаман. - Надоела оловянная посуда - нужна серебряная, да хрустальная, да золотая. Надоело верхом ездить - нужна аглицкая карета. Надоели отцовы хоромы, деревянные, требуется палац каменный, чтоб весь в зеркалах, обивке, коврах. Надоело сукно да лен - требуются шелка, да венецейский бархат, да кружева гишпанские. Да кольца, цепи, броши, алмазы, жемчуга. Как ни мал панок, а хочет жить князём - как сам Потоцкий, или Острожский, или там Вишневецкий. Чтобы все у него - как в латинских землях, заодно и как в Египте или Туретчине по части наложниц и рабынь. Обнаглела белая кость, зажралась, - оттуда и беда.
- Что же пастыри их сладкогласые? - усмехнулся Василь. - Почто не наставляют ненасытную паству свою ко добру?
- Наставляют, да ко стяжанию, - ответил Иван. И сами грабят, всех более - ксендзы, но и, попы не упускают свое. И то сказать, ксендзов выше порогов ныне не счесть. Давят веру нашу отческую, неволей обращают людей в латинство. Оттого бегут еще пуще.
- Сердце болит, - промолвил Бердыш. - Но товариству все сие - в пользу. Вижу, - москвитин со значением поднял чару, озирая застолье, - вижу новые гнезда воли, славные и крепкие, вижу дальние походы. Вижу грядущее войско, славу, великие и святые дела!
- О том печемся, каждый на месте своем, - сказал атаман. - Только много еще до той поры воды в Днепре утечет. Людей приходит немало, но своевольны и буйны, воинскому повиновению учить их трудно. Плохо понимают, что волю не сохранить, если не будет в товаристве послушания головам, выбранным им самим. Приходят меж иными и беглые тати, и харцызяки с Поля. И оружия, оружия мало, Василе - брате, твои гостинцы нам ныне - божий дар. А сам ты как? - Иван заглянул товарищу в глаза. - Не наскучило ли соколу у синя моря сидеть, за море глядеть? Не захотелось ли еще на коня да за саблю?
- Есть на что поглядеть у моря, - промолвил Бердыш.
- Ведаю то, - согласился Иван, сам человек бывалый. - Что скажешь, одначе, о Лериче - замке?
Бердыш, в раздумье заглянув в чару, увидел пустоту. - Когда и выпить успел? - улыбнулся Василь.
- Что скажу? Не ведаю еще всего, - молвил москвитин. - Сидят фряги, торгуют, дело доброе, по своим меркам, творят: покупают христиан у бесермен да перепродают с выгодой, зато - христианам же, родным. Но чую верно: то фряжское гнездо угнездилось не к добру. Не для торга одного да купли. Чую: поставили его там латинцы, меж рекой нашей и морем, как камень у пристани, с железным кольцом во темени. К чему вделано то кольцо в причальный камень, для какой цепи приготовлено? На кого и цепь - то сама, что за морем еще куют? Может - на Днепр - реку готовят ее фряги? Может, на нас с тобой, Днепра - реки силу, как начнем чаще в море выходить?
- Чего ж гадать? - усмехнулся Иван - атаман. - Смахнем сей камень в лиман, и все тут, и не на чем фрягам вешать железа!
- Смахнуть - то можно, - кивнул Василь. - Надо только еще поглядеть, что там к чему, с какою думкой строен тот Лерич. Настанет час - подам вам, братья, весть.
19
Много Мазо на пиру том не пил, а голова утром болела крепко. Пришел на заре в гостевую хату к нему куренной атаман Федько Безух, принес два жбана на выбор - оковыты и рассола, на опохмел. Василь молча указал на рассол, и Мазо впервые отведал испытанного столетиями целебного нектара. Наскоро искупались и снова пустились в путь.
В дороге провели еще полдня - на таком же водяном шляхе, пролегшем на сей раз по притоку Днепра. Снова потянулись густые травы, леса, буераки, дикие заросли вереска и терна, снова плотные птичьи стаи и рыбьи косяки окружали их, облетали, бились со всех сторон об их каяк. Все было полно жизни и весеннего трепета; по стволам и ветвям дубов, кленов и вязов, склоненным ниц, поваленным поперек полноводной, но узкой речки, носились белки, куны, россомахи, перебегали с берега на берег барсуки, лани, дикие свиньи. Диковинные птицы на ходульной лапе, поджав вторую, величественно взирали на путников с болот. Два раза, однако, пришлось пробиваться сквозь столь густое зловоние, что Василь и Мазо выплывали полузадохнувшимися. Это гнила в озерах рыба. Стаи сазанов, плотвы и лещей, забравшиеся в них во время половодья, оказались в ловушке, когда вода отступила, и гибли теперь от тесноты.
Показалась тихая заводь. По знаку Бердыша причалили, втащили в заросли челн. Приложив ладони ко рту, Василь странно загукал. Издалека послышался такой же крик. Двинувшись вперед, долго плутали по запутанной, видимой только москвитину тропе. В конце ее Василь остановился, что - то перешагнул и показал Мазо едва приметную леску, протянутую от дерева к дереву:
- Не задень! - остерег он юнца.
Когда оба миновали опасное место, Бердыш отодвинул ветку. И юноша увидел напряженный, спрятанный листвой самострел. Нацеленный на высоту груди - не на зверя, на человека.
Спустились в лесистый лог, поплутали еще и вышли на полянку с шалашом, еле видным среди трав. Над двумя десятками колод, стоймя поставленных на прогалине, вились густо пчелы; меж колодами, от одной к другой, двигался человек,