Тудор разделся и долго брел по мелководью, пока не добрался до места, где можно было поплавать. Резвясь на плесе, он услышал рядом радостное фырканье и плеск. В сажени от сотника вынырнул вдруг белокожий, мускулистый гигант и, доплыв до отмели, побежал одеваться. Это был рыцарь Конрад, русокудрый красавец, за чьим седлом он въехал в Леричи вчера.
Выйдя в свою очередь из воды, Тудор увидел другого вчерашнего знакомца. Работник Василь протянул ему грубое чистое полотенце и выразительно взглянул на восьмиконечный серебряный крестик, висевший на груди сотника. Такой же виднелся из - под рубахи невысокого, жилистого слуги.
- Вы знаете латынь, товарищ[26]? - негромко окликнул нашего витязя золотоволосый германец. - Помогите мне, сделайте милость. Эти дикие люди, - Конрад с легким высокомерием покосился на работника, - не могут толком и справиться с доспехом.
Тудор помог немцу застегнуть за спиной ремни стального нагрудника, который заметил на рыцаре еще вчера. Витязь чуть заметно усмехнулся. Он видел не раз, как люди вроде Василя отлично управлялись с панцирями и латами, вроде этих, но подступая к хозяевам спереди, не со спины.
Оставив берег Великого лимана, через который текли к морю воды Днепра, все трое направились обратно. Опытным взглядом воина молдавский сотник внимательно мерил высокие стены и вежи фряжской фортеццы. Франки - так звали их также на Молдове - устроились крепко. Голыми руками их здесь не возьмешь, а подступить к такому месту, надежно защищенному с трех сторон суровым Полем, способен только сильный, снабженный пушками флот.
Нотки высокомерия, прозвучавшие в словах рыцаря о Василе - работнйке, впрочем, исчезли, когда он заговорил с ним самим. Василь охотно, как равный, повел вечное начало всех бесед - о погоде. Крестьянское сердце Василя чуяло долгое вёдро, доброе для хлеба и сада, для сенокоса и пасеки, но главное - для ловчих забав. Рыцарь, любитель охоты, с вниманием слушал его.
- Значит, завтра едем, - заключил Конрад, широко шагая под звон своих длинных шпор, с которых не сошла еще вся позолота. - И вы с нами, товарищ? - спросил он Тудора, обернув к нему красивое, мужественное лицо.
- Разве мне дозволено тоже? - удивился витязь.
- Конечно, - улыбнулся Конрад. - Иначе не было бы дозволено и мне. Ведь я, как и вы, здесь невольный гость, ожидающий выкупа. До той же поры - служу, чем могу, здешним сеньерам, - рыцарь со значением коснулся волочившегося за ним длинного меча.
Миновали врата замка. Осенив спутников крестным знамением, рыцарь Конрад стал быстро взбираться по лесенке, поднимавшейся ко гребню стены. Тудор, шагая к своему прибежищу, продолжал с любопытством осматриваться. Многое накануне прошло мимо его внимания: бревенчатый сруб бани с сушащимся рядом бельем, большой дом для воинов - четверо из них как раз резались в карты у дверей, на лавке. Мрачную башню без бойниц, явно не для боя, витязь видел и вчера, да не понял тогда, к чему она. Теперь догадался: дебелая служанка несла туда каравай хлеба, мужик волок дымящийся казан с похлебкой, а мрачного вида детина в кольчуге отпирал уже перед ними дверь. Стало ясно: темница.
- Не каждого честным словом привяжешь, - шепнул, словно про себя, вздымавший пыль опорками Василь. - Их правда, море да Поле мало кого пустят далеко. Есть, однако, такие, кому и сгинуть не страшно, до того обрыдло у нас. Для таких и строены сии хоромы, наш теремок.
Тудор с вниманием взглянул на странного слугу, повторившего его догадку вслух. Душа, учуявшая душу, уже вроде и не чужая.
- А сам ты, друг? - спросил сотник. - Своею ли волей здесь?
- Своей да судьбининой, - усмехнулся Василь. - Не на аркане, да на цепи...
На тесном дворе всяк занимался своим делом. Рылись в песке куры, куда - то шествовали полудикие утки, с ленивым рычанием оттирали друг друга от рыжей и лохматой красотки свирепые, но сытые псы. Перебранивались служанки. Картежники у казармы затеяли было свару, но негромкий окрик Конрада с вершины близкой башни разом утихомирил спорщиков. Над большим, выдолбленным из мощного ясеня корытом склонилась крутобедрая стряпуха. Подняв от стирки румяно - смуглое лицо и смело выставив покатые полунагие плечи, женщина смерила сотника взглядом и улыбнулась, приоткрыв ряд белых зубов. Улыбка - ласковая и слегка виноватая, - была предназначена, однако, не ему. Улыбка летела прямо к неказистому собой Василю.
- Эге, - подумал витязь, - не тут ли она, человече, эта цепь, что крепче татаринова аркана?
Где - то вверху стукнуло окошко. Витязь поднял взор. Что - то яркое, кто - то из старой сказки привиделся сотнику в окошке донжона - башни, - еще не виданной им, негаданной красы. Воин прищурился: в окне снова было пусто. Словно легкая белая птица мелькнула рука, и свинцовая рама захлопнулась. Все исчезло, прошло, куры снова лезли в глаза, копошась в пыли. Господи, было то или не было вовсе? Сотник вновь поднял взор. С вершины ближней башни на него устремил бесстрастный взгляд, закованный в латный нагрудник, покрытый стальным беззабральным шлемом крестоносный рыцарь - монах.
Пройдя еще несколько шагов, Тудор в недоумении остановился перед пристройкой к складу - длинным низким зданием, поделенным на одинаковые клетушки - кельи. В какую надлежало войти?
- Вон она, твоя - то, - услужил ему напоследок Василь. - Прочие покамест пусты. - И пошел по своим делам.
Тудор Боур еще раз окинул взглядом небольшую фряжскую крепость. Строена крепко и красиво, удобна для защиты и жилья. Изящные башни горделиво возносили над далью островерхие черепичные и свинцовые крыши. Добрый хан[27] для каждого, кто сюда неволею или волей попал. Кто же стены и вежи те чертил, размечал место на холме, кто приказывал каменотесам, землекопам, стеноделам - муралям? Без доброго зодчего такого замка не построить. Или делали это все сами братья? Фрязин, если учен, на многое горазд.
Преломив душистый свежий хлеб Леричей, Тудор вспомнил великую печаль белгородских пыркэлабов. "Городу нужен зодчий, стены из камня строить, деревянным на смену, - говаривал пан Влад. - Звали - не едут. Где такого мастера для нашего города сыскать?"
День прошел, казалось, бестолково. Василь принес простой, но обильный и вкусный обед. Ненадолго приходил сам Пьетро; справился, удобно ли гостю, пояснил, что гулять за воротами витязь волен, но татары, в Поле вездесущи, как нечистый дух; пригласил напоследок на общую трапезу в воскресенье, в замковый зал. На мгновение блеснули в окошке чьи-то любопытные женские глаза. Тудор, скрестив ладони под затылком, не шелохнулся. Мысли упорно теснились в голове, никак не выстраиваясь в тот порядок, который дал бы ясность и показал, что далее делать.
Кто был Василь, простецкий с виду мужик, но, верно, очень непростой? Откуда взялись прочие здешние - рыцарь, воины, слуги, женщины? Кто сидел в темнице, охраняемой и запертой, хотя степь и море, татары и пираты удерживали тут от побега надежнее всех запоров? Василь успел сказать Тудору, что и запоры, и стража - дело недавнее, до того узники жили в мрачном тереме вольно. Зачем содержатся строго сейчас?
Был еще вопрос, который сотник гнал прочь, упорно, но безуспешно: чье окошко стукнуло утром над головой, кто привиделся ему? Пан Влад говорил, что у Сенарег живет сестра. Неужто то была она?
И возвращалась осою думка: кто строил это разбойное, но красивое, невольно вызывавшее восхищение бывалого ратника гнездо? Бывший миланский капитан, сотник Боур любил красивые, надежные в деле вещи, особенно сработанные для воинов; взяв в руки добрый лук, аркебузу или саблю, всегда спрашивал, кто был мастер. Кто же, думал Тудор, так недавно здесь строил, ведь церковь закончена не более месяца тому? Где тот мастер - далеко ли, близко?
В дверь постучались. "С вежливым достоинством", - подумал сотник, перенявший у герцога Сфорца умение определять входящего еще до того, как тот появлялся на пороге. Тудор открыл. Перед ним стоял высокий седеющий муж; пола синего плаща незнакомца, словно край римской тоги, была переброшена через его левую руку.
Вы новый здесь гость, синьор, - сказал пришедший, - я - старый. Потому и взял смелость представиться первым вашей милости. Меня зовут Антонио, в иных городах и фортеццах - Антонио Мастером или Зодчим.
10
- Этот новый пленник, - небрежно спросил мессер Амброджо брата, - уверен ли ты, что получишь за него выкуп?
Старшие Сенарега беседовали в уголке большого зала, где зимой и летом в камине горел огонь. Семья была в сборе; юная Мария, сидя поодаль на высоком стуле, вышивала. Лишь непоседа Мазо куда - то запропастился, как всегда.
- Сотник из Монте-Кастро за себя вполне способен заплатить, у этих молдавских разбойников дукаты и флорины всегда закопаны во дворе, под орехом.
- А не сбежит?
- Народ они дикий, но слово держат, - улыбнулся Пьетро. - Уж я - то за пять лет вызнал повадки здешних племен.
В этих словах звучал скрытый упрек брату. Амброджо не оставался подолгу в Леричах, предоставляя старшему блюсти общие интересы в семейном гнезде. Средний брат любил более скитаться по свету, но не как моряк и воин, каким Пьетро был много лет. Амброджо склонялся к иному занятию - к большой игре процентами и займами, - не к стали, но к золоту, не к палубе галеи, но к гладкому листу денежного обязательства.
- К тому же, кое - что об этом человеке я прознал, - добавил старший брат. - Он служил в Италии, у Сфорцы, посвящен в рыцарское звание. Да, видно, опять потянуло его на овечью брынзу да тигечское вино.
- К слову сказать, - отменное, - заметил Амброджо, знавший толк в напитках, как многие генуэзцы, не как пьяница, а как купец. - Но как такой рубака дал себя захватить?
- Ты не знаешь татар, - заявил, улыбаясь, Пьетро. - Эти демоны вездесущи на всем востоке, и хитрости их не может противиться никакая сила. Не будь я нужен и Шайтану, и бею его со всей ордой, - татары давно выкрали бы меня из фортеццы, как цыпленка, и продали в самый Египет. Слава богу, мы им нужны; ведь Леричи для их улуса - все равно что Каффа для самого хана.
Амброджо наморщил одутловатое лицо.
- Такая птица! Можно было стребовать с него и тысячу!
- Пятьдесят процентов сверх выкупа - хорошая цена, - строго возразил Пьетро. - Надо быть честным в делах.
- А если денег под его орехом все - таки нет? И сеньоры его не захотят платить?
- Тогда я получу свои золотые у любого торговца невольниками, - жестко вымолвил мессер Пьетро ди Сенарега. - Он молод, имеет воинскую выучку и, видимо, очень силен. За такого в Александрии или Венеции можно выручить до тысячи золотых.
Мария слушала, не переставая вышивать. Лишь невольный, легкий румянец мог бы выдать увлекшимся беседой старшим, как взволновали их речи сестру.
- Но где же Мазо? - осведомился, будто ненароком, Амброджо. - И что скажешь ты, синьор брат, об этой вещи, которую я нашел в его комнате?
Амброджо вынул из широкого рукава, где обычно прятал всевозможные бумажки и свитки, темный предмет величиной с ладонь.
- Светильник. Очень древний. По - видимому - греческий, - определил Пьетро. - Откуда он у младшего?
- Надо его спросить, ответил Амброджо. - Догадываюсь, впрочем. Базилио недавно накопал под курганом земли для цветка, что растет в комнате Марии. Он, надо думать, нашел.
- Серебряный, - мессер Пьетро взвесил светильник на ладони. - Ежели эллинский - ему нет цены. Любой кардинал или герцог, сам папа...
Старший брат не закончил своей мысли, когда в комнату вихрем влетел раскрасневшийся юноша. Сверкая взором, парень схватил светильник, положенный Пьетро на стол.
- Обыскивал мою комнату! - воскликнул он, обращаясь прямо к среднему.
- Разве ты не мой младший брат? - усмехнулся тот.
- Но не раб! - юноша все более распалялся гневом.
- Спокойно, Мазо, спокойно! - сказал Амброджо. - Отдай мне сию вещицу, и я тебе хорошо заплачу. Хочешь за нее талер?
Мазо молчал, сверкая очами.
- Хочешь, я отдам тебе полный вес серебра? - продолжал вкрадчиво Амброджо.
Мазо глядел на него несколько мгновений, успокаиваясь. С затаенным презрением улыбнулся.
- Вес золота! - потребовал он.
- Ну, это много, - протянул Амброджо. - Полвеса золота, Мазо. И - по рукам!
Улыбка явственнее проступила на открытом лике младшего Сенареги.
- Коснулся ты, синьор брат, седой старины, - возвестил Мазо, подняв на ладони светильник. - И не удивился, не дрогнуло твое купеческое сердце. Взгляни на эти буквы; здесь начертано имя женщины, владевшей лампою сией, наверно - юной и прекрасной. Ты не подумал о ней, синьор брат, какой она была, от кого, как попала к ней эта вещь, почему с нею рассталась. Или не рассталась вовсе - может, рядом с местом, где нашел это Василь, истлело тело прежней хозяйки. Нет, ты мыслил о барыше. Конечно, ты сразу дал ее вес, с первого взгляда узнав, сколь ценна; сего у тебя не отнять. Ты знаешь, в Италии дадут во много крат более. Разумом ты богат, брат мой, сердцем, зато - убог. Потому не разумеешь: за три веса золотом, за десять не отдам дара друга, не отдавши впридачу честь.
- Дар раба! - крикнул ему вдогонку Амброджо, но Мазо уже вышел из комнаты. - Каков наглец! - продолжал средний брат. - Это твое воспитание, синьор, - обрушился он. на старшего. - Вот откуда спесь!
- Мазо свое получит, за то, что убежал, не спросись. Но он - Сенарега, - выпрямился Пьетро. - Естественно, что брат мой горд!
- Нет, это противу естества! - вскричал Амброджо, вскакивая с места, в то время как Мария, недовольно поджав губы, исчезла со своим вышиванием за дверью. - Оставьте, синьор, вашу спесь безмозглым венецианцам, мыслящим себя великими аристократами и воителями!
- А чем мы хуже? - Пьетро тоже поднялся с кресла, на голову возвышаясь жилистой тощей статью над братом, обретавшим уже брюшко. - Семьдесят семь лет назад, вторгшись с победным флотом в самую гавань Венеции, генуэзец Пьетро Дория сказал: "Я взнуздаю коней святого Марка!"[28]
- Да не взнуздал!
Братья ратоборцами постояли друг против друга, меряясь воинственным духом, но поостыли.
- И ты тому первый рад, - буркнул Пьетро, садясь.
- Вовсе нет, - ответствовал Амброджо, опускаясь в кресло. - Но вам, твердолобым, - прости уж, синьор брат, - пора бы и вам понять: у них, сан - марковцев, одна дорога, у нас - иная. Пустое величие, безмерная гордыня, суетное великолепие - вот причины неминучей гибели города среди лагуны![29] От того же - утрата им былой мощи! Из этого пора бы извлечь урок!
- Скажите, мессере, какой!
- Не гербы, а сундуки! - широкие рукава среднего брата взлетели над рано лысеющей головой. - Не дворянские грамоты, а закладные. Не пышные флаги, а скромные вывески контор. Не золоченые доспехи, а темное платье торговых гостей и менял.
Мессер Пьетро молчал, отбивая пальцами такт лишь ему слышного торжественного марша.
- Не полки да флоты первее для нас, а деловые компании, - продолжал Амброджо, - не цитадели, а банки. Войска и крепости, спору нет, надобны, но только в поддержку делам. И не турниры да битвы верный наш удел, а незаметный, упорный труд, в коем, по грошику да аспру, сила мира будет собрана в наших руках!
- Много вы ее этак набрали, - усмехнулся Пьетро, раскачивая ногой в высоком сапоге. - Старая Генуя вся в долгах!
- Виновны же в этом вы, - отбил его выпад Амброджо.
- Ты прав, Пьетро, город живет на закладных, казна давно опустела. Но, впав в нужду, мы многому научились, - такие, как я, тебе не в пример. Увидели, как можно, собрав золото в тяжкий кулак, пробиваться им повсюду к власти. Ты слышишь, Пьетро? Повсюду!
- Стало быть, и здесь?
- Конечно, брат, и в этом забытом уголке мира! На первое место в мире выходит деловой, оборотистый человек, меченосец деловой думы. Его оружие - мысль; золото - лишь блистательная плоть этой мысли, каждый день обретающей в нем и. звон, и все. Дворцы и замки? Пусть живут в них глупцы! Истинный хозяин этих домов суеты отныне - он, человек дела. Он и будет повелевать еще спесивыми, но уже мнимыми владельцами дворцов и замков, приказывая им, на кого идти пешей ратью, куда плыть судовой, кому засылать сватов да послов, с кем иметь детей. Он есть владыка мира, доподлинный. А замки, грамоты, престолы, шпоры, венцы, пустое величие да спесь ему - лишь помеха, лишь мешают взять в руки мир со всем, что в нем есть!
- Весь мир? - усмехнулся Пьетро. - Для меня, брат Амброджо, это много. С меня будет и Леричей. Ну, еще землицы туда, - взмах рукой в сторону севера. - К тому же, разве я не торгую и здесь, не веду дела?
- Спору нет, ведешь. Но пойми же, брат, не о торге одном у нас речь. Прежде торга теперь, над торгом самим нынче встало дело, о коем у нас раговор, в коем мы, дети Генуи, более всех на свете и преуспели. Это дело - умная, на знании мира строенная, далеко нацеленная игра великими деньгами, широкими замыслами, урожаями целых провинций, доходами и данями целых стран. В коей можно, не снимая домашних туфель, обесценить выигранную войну, либо, напротив, превратить поражение в победу. Игра закладными, векселями, купчими, актами, обязательствами, поручительствами, торговыми полномочиями. Золотом, которое, как в руке волшебника, то являет блистательный лик, то превращается в кучку пепла.
- Более исчезает, - вставил Пьетро, по - прежнему отбивая такт.
- Это мы, - продолжал Амброджо, - это мы, генуэзцы, довели игру сию до высокого искусства, как некогда персиане - шахматы. Показав тем миру, как могуч человеческий разум. Ибо не в науке, не в философии становится ум наш силой, движущею в этой игре, решающей судьбы мирских благ. Вот тебе, синьор брат, златые поводья к коням святого Марка, ибо голою силой их не взнуздать.
- Еще будет видно! - с упрямой усмешкою бросил Пьетро.
Амброджо остановился. Перед ним сидел иной человек - тонкий, крепкий, с упрямо выдвинутым костистым подбородком, с горбоносым профилем породистого хищника. Надгробия рыцарей в Генуе, надгробные статуи, простертые во храмах всей Италии, - вот где видел он такие лица. Еще вчера - кондотьер и пират, он останется таким до гроба, на котором возляжет в камне погребальной статуей.
- Ты мнишь себя уже. владетелем, Пьетро, - жестко сказал Амброджо. - Но все равно, как ни укрепись ты здесь, другой будет издали тянуть золотые нити, на коих тебе, на этом крае света, придется плясать. Для него и будешь ты, синьор брат, этот замок оборонять и крепить, и с татарином биться, и с приезжим гостем торг вести. И мертвое золото хранить.
- Почему мертвое? - справился Пьетро.
- Золото в сундуках мертво, - пояснил Амброджо, со значением подняв взор к потолку, - Чем больше его, тем мертвее.
- Мало стало своей доли? - спросил Пьетро.
- Золото в деле - сила, - был ответ. - Чем больше его - тем более силен человек. Пустим все в дело, брат, и Леричи станут для тебя дальней дачей, охотничьим твоим замком.