- Как ты знаешь, король, - начал Аринбьёрн, - в прошлом году умер Бьёрн Брюнёльфсон, мой дядя. Все, что ему принадлежало, забрал себе Айсберг-Энунд: сокровища, домашнее имущество, скотину; его люди поселились на всех фермах Бьёрна, к нему идут все подати. Эгиль в Исландии услышал об этом. Весной он снарядил корабль и отправился в Норвегию, чтобы потребовать свою долю наследства. Он считает, что имеет все права на, самое меньшее, половину имущества. Его права столь же бесспорны, как и у Энунда, если не предпочтительнее. Оба женаты на дочерях Бьёрна, и его жена, Осгерд, старше. Она приехала вместе с ним. Они обратились ко мне. Я принял их и разместил с должным почтением. Я предупредил его, что Энунд жаден, несправедлив и любит власть. Кроме того, он приближен к тебе, а твоя королева - великий враг Эгиля. - Эйрик нахмурился, но не стал прерывать Аринбьёрна. - Однако Эгиля невозможно заставить отказаться от задуманного. Я убедил его встретиться с Энундом и все обсудить. - Аринбьёрн криво усмехнулся. - Это было нелегко. Но в конце концов он все же согласился. Чтобы показать свои мирные намерения, он отправился не на корабле, а на шкуте. - Гуннхильд знала, что так называлась лодка, в которой каждый гребец управлялся с двумя веслами; на ней могло поместиться не больше двух десятков людей. - Айсберг-Энунд встретил его на Аскею неприветливо и отказался признать все до одного требования. Когда Эгиль сказал, что его жена по рождению выше, чем жена Энунда, тот глумливо заявил, что нет, она рождена от рабыни. - Ровный доселе голос задрожал от гнева. - Это он сказал об Осгерд, моей сестре! Ты должен помнить, король, что ее родители были женаты по закону.
Гуннхильд больше не могла сдерживаться.
- Я помню, что король Эйрик объявил Эгиля вне закона в Норвегии, - резко бросила она.
- Ты помогал ему на протяжении многих лет, - медленно произнес Эйрик. - Ты и теперь делаешь то же самое, но все же говоришь, что верен мне.
- Я верен тебе, господин, - ответил Аринбьёрн. - Мы с тобой сводные братья. Но я также верен и своим друзьям.
- Говори дальше.
- Энунд наговорил еще много чего. Удивительно, что Эгиль не прибил его прямо на месте кулаком, так как они оба были безоружны.
- Любовь к золоту превозмогла его честь, - вставила Гуннхильд.
Аринбьёрн закусил губу.
- Вместо этого он при свидетелях вызвал Энунда на тинг в Гуле. Он намерен потребовать разрешить свое дело по закону. Энунд сказал, что приедет туда, надеясь, видимо, что Эгиль не уйдет оттуда живым. После этого Эгиль уехал. Тогда я подумал, что должен как можно скорее разыскать тебя, где бы ты ни был. Чтобы узнать, где ты находишься, потребовалось время.
- Эгиль и впрямь наглец: выйти из-под твоей защиты, зная, что объявлен вне закона, - сказала Гуннхильд.
- Это случилось уже немало лет назад, - решительно возразил Аринбьёрн. - Через жену он сроднился с семейством, занимающим высокое положение. Он имеет законное право предстать перед равными.
- За что ты так любишь его? Разве он хоть когда-нибудь сделал для тебя что-то хорошее? - Она вовремя одернула себя, чтобы не спросить, не в том ли дело, что он был жеребцом кобылы - сестры Аринбьёрна. Такое было бы непростительным и унизило бы ее самое больше, чем Аринбьёрна. Даже Эйрик разгневался бы.
Король согласно кивнул:
- Я тоже порой задумывался об этом.
Аринбьёрн вспыхнул:
- Мы подружились еще при первой встрече. Я был тогда молод, а он еще моложе. Однажды, во время охоты, в лесу мы наткнулись на медведицу с медвежатами, и она бросилась на нас. Мы охотились на птиц или зайцев, с нами не было ни одной собаки, никакого оружия, кроме копий. Но все же мы вдвоем отбивались от нее, пока она не отвязалась от нас и ушла. А мы после этого дали клятву в вечной дружбе, стали побратимами по крови, поскольку из наших ран текла кровь - текла и капала в следы наших ног. Я соблюдал свою клятву и знаю, что он не подведет меня, если мне понадобится его помощь.
Да, вздохнула про себя Гуннхильд, такими они были, мужчины.
Аринбьёрн в упор взглянул на Эйрика:
- Я также знаю, король, что ты позволишь нам обратиться к закону.
Хитрый ход, подумала Гуннхильд. Аринбьёрн взывал к чести Эйрика. После того что он сделал в Викине - хотя этот поступок был необходим, - многие поглядывали на молодого конунга искоса, считая его совершенно безжалостным. Так что ему имело смысл выказать побольше доброжелательности.
- Я должен подумать, - сдержанно сказал Эйрик.
Гуннхильд знала, что в конце концов он даст согласие.
- Если ты согласишься, - предупредила мужа Гуннхильд, - то лучше всего будет тебе самому явиться на тинг и взять с собой сильную дружину.
- Никогда я не стану угрожать тебе, мой побратим и король! - воскликнул Аринбьёрн.
- Что ж, все равно я буду повсюду набирать воинов, - ответил Эйрик. - Если ты и на самом деле предан мне, то, возможно, на будущий год тебе выпадет случай это доказать.
Вечером он устроил пир в честь Аринбьёрна, хотя держал себя довольно холодно. Утром хёвдинг отправился домой, где его ждал Эгиль.
Тинг в Гуле должен был собраться весной. Не рискуя совершить ошибку - а именно такой ошибкой было бы ворчание по этому поводу, Гуннхильд время от времени резко, словно вонзая кинжал, вставляла одно-другое слово в свои разговоры с Эйриком.
Зима успела побелить землю снегом, прежде чем Гуннхильд в подробностях узнала, что Хальвдан Черный внезапно повалился наземь в судорогах и приступах рвоты. Перед тем как умереть, он сошел с ума.
Но обитатели Траандло вскипели, собрались на тинг, возвели на камень Сигрёда, брата умершего, и провозгласили его своим королем. Новый король желал подчиняться Эйрику не более, чем Хальвдан. А за его спиной молча стоял ярл Сигурд.
Во чреве Гуннхильд зародилась новая жизнь.
Из селения в селение, из конца в конец Норвегии ходили слухи о том, что Гуннхильд послала ведьму, которая и отравила короля Хальвдана. Друзья ее и Эйрика горячо отрицали эти сплетни и называли ложью. Всякий раз, когда с любым заметным человеком случается смертельная болезнь, говорили они, все языки принимаются дружно болтать одни и те же глупости; но кто знает, сколько различных причин могло быть у произошедшего? Никто, за исключением только ее шпионов и гонцов, ничего не говорил ей об этих разговорах; Эйрик тоже молчал. Впрочем, он был занят делами с принявшими его сторону вождями областей - готовился к войне.
XIX
Их сын Гудрёд появился на свет, когда король Харальд лежал на одре болезни в своем имении на Кёрмте. Целыми днями и ночами он вел свое последнее сражение за дыхание, которое то хрипло раздирало его грудь, то угрожающе стихало. Однажды он сказал, что умирать - это не так уж плохо: закрывая глаза, можно улетать грезами на морской берег, слушать прибой, высматривать проходящие мимо корабли… Но затем старый король погрузился в безмолвную темень - его плоть настолько ослабла, что могучий костяк, казалось, готов был прорвать кожу - и дальше, в смерть. Его похоронили близ поселка и насыпали над ним огромный курган, вершину которого увенчали камнем высотой в два мужских роста.
Теперь Эйрик остался единственным верховным королем, которому предстояло вернуть себе половину королевства.
Сначала следовало разобраться с менее серьезными проблемами, хотя бы потому, что важные дела он хотел начать с севера. Юг, юго-запад и центральную часть Норвегии он крепко держал в руках. Следовало удостовериться в том, что Согн и окружающие области тоже на его стороне, а для этого нужно было встретиться с вождями тех мест и собрать ополчение. А все эти вожди должны были весенней порой прибыть в Гулу на тинг, который проводился возле устья Согне-фьорда.
Сам Эйрик отплыл туда на семи больших кораблях с немалой дружиной. По пути к нему присоединились Айсберг-Энунд и его братья. Прибыв на место, они обнаружили там несколько кораблей, вытащенных на берег или стоявших на якоре. Среди них Эйрик узнал и драккар, принадлежавший Аринбьёрну. Около лодки ютился целый флот маленьких карфи, шкут и гребных шлюпок. Аринбьёрн тоже привел с собой сильный отряд бондов из тех мест, где был хёвдингом. Его уважали в округе, и, если бы так повернулось дело, бонды пошли бы за него в бой. Лошади, все еще покрытые косматой зимней шерстью, повезли Эйрика и его спутников в глубь материка по зеленеющим холмам, убегавшим прочь от моря.
Тингстед оживленно гомонил. Ветер разносил по округе дым огромных костров. Поле, предназначенное для сбора, со всех сторон окружали палатки и сараи, сколоченные на скорую руку из привезенных с собой досок. Временное жилище Эйрика - заблаговременно поставленное, просторное и удобное - уже было готово.
Красный плащ короля развевался на ветру. Рядом с мужем шла Гуннхильд. Присутствие женщины на тинге - если, конечно, она не намеревалась подать собственный иск - было делом почти неслыханным. Но Гуннхильд была королевой, и таково было ее желание.
И все же три долгих дня она выжидала, усердно сдерживая волнение. Люди, подходившие приветствовать королеву, не задерживались возле нее надолго. Эйрик все время пропадал на собраниях или же встречался с нужными ему людьми и частенько задерживался до глубокой ночи. Две служанки быстро сообразили, что их болтовня не развлекает королеву, и старались поменьше попадаться ей на глаза. Гуннхильд раздражало и то, что нельзя было позволить себе поездить верхом или погулять пешком среди покрытых молодой еще клейкой листвой деревьев, и уж совсем неблагоразумно было бы творить заклинания. Она могла лишь безмолвно, с закрытым ртом, петь свои злокозненные заговоры.
Потому, когда настало время и она вышла на поле тинга вместе с королем, ее сердце лихорадочно билось, а в горле комом стояла горечь. И все же она должна была сохранять спокойствие и хладнокровие; ее самым острым оружием был разум.
Тинг обговорил правила проведения - естественно, чрезмерно многословно, - разрешил все возникшие противоречия и перешел к утверждению короля. Кое-кто кричал, что их областям лучше держаться в стороне, но в конце концов и эти люди проголосовали за то, чтобы поддержать Эйрика Харальдсона. Теперь предстояло разобраться с судебными исками.
Тинг проводился на специально подготовленном выровненном поле. Вокруг стояли стеной, толкались плечами люди - крестьяне и рыбаки в синем или сером грубом сукне, более зажиточные бонды в шерстяной или полотняной одежде, в колпаках или вязаных шапках. Воды фьорда прятались за большим холмом. Ярко-голубое небо, по которому в сладком воздухе проплывали мелкие чистые облачка, казалось странно высоким. Вбитые в дерн ореховые колья, на которые были натянуты веревки - ограждение священного поля, - ограничивали круг. В кругу сидели на скамьях тридцать шесть человек среднего возраста с серьезными лицами - судьи. Аринбьёрн выбрал двенадцать человек от Сигнафюльки, Торд из Аурланда - двенадцать от Согна; люди из Хордафюльки сидели отдельно.
Напротив них, за оградой священного круга, стояли скамьи для людей, пришедших на тинг со своими исками, и для знати. Позади толпились приближенные знатных людей и избранные по каким-то соображениям люди из свиты. Все были безоружны, если не считать ножей, зато в яростных взглядах недостатка не было. Когда законоговоритель призвал к тишине, все сразу умолкли. Гуннхильд слышала за спиной чье-то тяжелое дыхание.
Скамью, на которой сидели они с Эйриком, покрыли овчинами. Скоро ей стало жарко. Гуннхильд не имела возможности принять удобной позы: ей следовало сидеть надменно, прямо и неподвижно. Она могла лишь слегка поворачивать голову, переводить взгляд с одного лица на другое. Вон там - заметила она - сидят Аринбьёрн и Эгиль рядом с ним. Хёвдинг почтил ее коротким визитом. Исландцу хватило ума держаться подальше.
Она безошибочно узнала бы эти густые сросшиеся брови, толстый нос, резко прорезанный рот, мощные челюсти, бычью шею, даже если бы встретила этого человека в аду. Тело его стало даже еще крупнее, но волосы поредели, в густой бороде поблескивали белые нити. Богатая одежда плохо шла ему. Покрытые шрамами руки лежали на коленях. Королева, даже не видя, знала, что его черные глаза, прячущиеся в своих костяных пещерах, лихорадочно мечутся из стороны в сторону, как дикие звери.
Эйрик тоже сидел неподвижно, по его лицу с резкими чертами нельзя было прочитать ничего. Гуннхильд была рада, что ее брат Ольв Корабельщик, который некогда доставил ее в Финнмёрк, а потом вместе с нею переселился на юг, стоял у нее за спиной.
Законоговоритель объявил дело. Эгиль и Аринбьёрн поднялись с мест и прошли вперед, чтобы говорить, стоя между королем и судьями. Айсберг-Энунд тоже встал со своей скамьи; он был почти столь же уродлив и зол на вид, как и Эгиль. Каждый произнес, обращаясь к Эйрику, несколько подобающих почтительных фраз. Гуннхильд не могла угадать, было ли почтение Эгиля полностью фальшивым или же его слова следовало воспринимать как обнадеживающий признак.
Тишина сгустилась еще сильнее. Откуда-то издали донеслось короткое ржание лошади. Высоко над тингстедом проплыл, не шевеля крыльями, ястреб. Затем вперед вышел Эгиль. Как истец, он должен был говорить первым.
Низкий голос раскатился по полю; его должны были хорошо слышать все, кто присутствовал на тинге.
- Я, Эгиль Скаллагримсон, заявляю, что призываю Энунда, сына Торгейра Больная Нога или любого, кто может встать на его защиту, выслушать мою присягу и мою жалобу и иск против него со всеми неложными фактами и толкованиями, имеющимися в законе, на которые я буду ссылаться. Я заявляю свою жалобу перед мудрым судом, чтобы судьи могли узнать все с начала до конца.
Я заявляю и приношу в том законную присягу перед богами закона и правосудия Ньёрдом, Фрейром и всемогущим Тором, что изложу мой случай правдиво, справедливо и законно, насколько мне позволят мои знания, представлю, как то подобает, все свои доказательства и свидетелей и буду говорить со всей искренностью обо всем, что связано с этим делом.
Это несправедливо, что у него такой красивый голос, летучий и гулкий, поющий и гремящий, как ветер и волны, думала Гуннхильд. Несправедливо и то, что он знает, как обращаться с той путаницей, которую являет собой закон. Ладно, но при этом он вынужден держать на привязи свою волчью душу. Она напрягалась, дергалась и рычала в его груди. Если кто-нибудь - ну хотя бы она - позволит ей вырваться на волю, она набросится на тех, кто подвернется, и тогда народ вспомнит, почему Эгиль объявлен вне закона в Норвегии.
Зная, о чем будет говорить Эгиль, она почти не слушала его. Ее мысли были сосредоточены на том, как уничтожить его. У Эгиля были основания для того, чтобы требовать наследства Бьёрна Брюнёльфсона: на него имела право его жена Осгерд, дочь Бьёрна. Она была свободнорожденной по обоим родителям, а среди ее предков имелись хёвдинги и даже короли; поэтому он просил, чтобы судьи отдали ему половину всего, что осталось после Бьёрна, как земель, так и прочего имущества. Он говорил прямо, именно так, как следовало обращаться к этим трезво мыслящим внимательным людям.
Он закончил и шагнул назад. Тут же вперед выступил Айсберг-Энунд.
- Моя жена Гуннхильд, - сказал он, взглянув при этих словах на королеву, носившую то же самое имя, - является дочерью Бьёрна и его жены Алов, на коей Бьёрн женился по закону. Гуннхильд - законная наследница Бьёрна, и потому я взял все, что он имел, ибо знал, что вторая дочь Бьёрна не имела никаких прав требовать себе наследство. Ее мать сбежала и стала любовницей Бьёрна против воли своих родственников, а потом долго переселялась из страны в страну. Но ты, Эгиль, думаешь, что можешь держать себя здесь так же, как и везде, - нагло и беззаконно. Это не поможет тебе здесь - король Эйрик и королева Гуннхильд обещали мне законность и правосудие везде, куда достигает их власть.
Его речь оказалась длинной и глумливой. У него имелись свидетели, показавшие, что Тора Вышитые Рукава сбежала с викингом и Осгерд родилась в чужой стране незаконной дочерью. И сам Эгиль объявлен вне закона, но он так мало считается со словом короля, что возвратился сюда, чтобы нагло лгать о том, что его рабыня может являться наследницей какого бы то ни было имущества. Судьи должны передать Энунду все состояние, а Осгерд отдать королю как конфискованную у преступника собственность.
У Эгиля на щеках играли желваки, руки сжались в кулаки, а широкий лоб покрылся потом. Но все же он стоял неподвижно, как скала. Аринбьёрн, когда Энунд закончил свое слово, был белым, как мел. Когда же он вышел на свидетельское место, его голос явственно дрожал.
- Мы представим свидетельства, король Эйрик, и к тому положим присягу, что ссора между Ториром, моим отцом, и Бьёрном Брюнёльфсоном была улажена и что Осгерд, дочь Торы, имеет права наследования после своего отца Бьёрна. Кроме того, господин, мы представим свидетельства того, что известно всем: ты сам снял с Бьёрна отлучение, а после того все спорные дела, кои были до того между этими мужами, навсегда закончились.
Да, его речь была обращена как к королю, так и к судьям. Гуннхильд с трепетом ожидала, что же скажет Эйрик. Но он сидел все так же неподвижно, и его лицо было совершенно непроницаемо. С одной стороны, она знала, что он ненавидел Эгиля, а Энунд был его другом. С другой стороны, Аринбьёрн был его сводным братом и, несмотря ни на что, казался настолько дорогим для него, насколько вообще человек мог быть дорог этому стальному сердцу. Кроме того, существовал еще и закон, а также и то, как эти сотни людей расценят его деяние. Гуннхильд стиснула зубы.
Снова Эгиль выступил вперед и остановился перед королевской скамьей. Его пристальный взгляд встретился с голубыми, как лед, глазами Эйрика. Ни тот, ни другой не мигали. Тишина стала совершенно мертвой. И Эгиль прочитал стихи:
Вороватый сын Больной Ноги
осмелился дочерью рабыни
назвать мою жену.
Велик телом Энунд и жаден:
любит хватать чужое.
Воин, узнай, чего я хочу.
Моя жена должна
в правах оставаться своих.
Сын королей,
в наших словах и клятвах
ничего, кроме правды, не будет.
Никто не проронил ни слова в ответ. Гуннхильд с трудом сдержала яростный крик. Она сидела здесь беспомощная, она, способная сокрушать королей, ничего не могла поделать, ибо Эгиль был в своей воле и в любой миг мог обратиться к собственному колдовству - искусству скальда. Эти искуснейшим образом сложенные здесь же, на виду у всех, стихи, полные затейливых кённингов - воин обозначался словами "потрясающий копьем", жена - "наливающая пиво" и "богиня иглы", - вызывали благоговение. Упоминание в стихах приносило своего рода бессмертие, память о человеке, живущем хоть во славе, хоть в презрении, сохранялась до скончания мира.
Со стороны казалось ей, что из такой же дали, как тот ястреб, который все так же парил над собравшимися на тинг, она наблюдала за тем, как Аринбьёрн вызывал своих свидетелей. Двенадцать человек, все известные и достойные люди. Да, слышала она сквозь ветер, завывавший в ее сознании, они присутствовали при том, как Торир и Бьёрн договорились между собой. Все они согласились дать присягу в том, что слова Аринбьёрна были истиной.
Судьи сошлись в кружок и принялись негромко говорить между собой. Ветер все усиливался.
- Да, - услышала она голос одного из них, - мы желаем принять у этих людей присягу, если король не запретит этого.