Хокон некоторое время сидел неподвижно. Огонь в очаге потрескивал, выбрасывая мелкие искры, испуская клубы серого дыма. Король набрал в грудь побольше воздуха, поставил руку с кубком на колено и наконец-то решился высказать то, что давно уже занимало его мысли:
- Я думал… Не мог не думать об этом… Можем ли мы надеяться на любой более или менее продолжительный мир, пока Эйрик Кровавая Секира остается в живых?
Сигурд внезапно помрачнел:
- Я очень сомневаюсь в этом. И, конечно, нам еще придется иметь дело с датчанами.
Хокон сдержал волнение.
- Да. Ты с самого начала говорил, что мне нужно прежде всего держать в руках юг и середину страны, чтобы присматривать за ними.
Сигурд кивнул:
- А я буду удерживать для тебя север.
- Пока я нахожусь здесь, нужно будет обязательно объявить во всеуслышание, что я даю эти земли - Моерр, Траандхейм и все, что лежит на севере, - тебе в полное управление как моему присяжному наместнику. Ты сможешь научить меня, как это сделать правильно?
Сигурд снова кивнул, но на сей раз с большей готовностью, чем кто-либо и когда-либо замечал в нем. Как правило, он хранил свои мысли при себе до тех пор, пока не оказывался полностью готов начать действовать, хотя при его хитроумии на это требовалось не слишком много времени.
- Значит, ты хочешь изучить наши законы и следовать им? - произнес он. - Да, я рад, что сделал то, что сделал.
Некоторое время они спокойно беседовали еще о каких-то вещах.
Наконец ярл сказал:
- Мы многое обсудили, король. - Он потянулся, подняв руки над головой. - А теперь давай вернемся в зал и будем есть и пить, пока не стемнеет.
Хокон поднялся с места, тем самым позволив встать и своему хозяину, и помотал головой:
- Я благодарю тебя, но сегодня не могу принять приглашение.
Сигурд не выказал ни малейшего удивления. Впрочем, мало кому доводилось видеть его изумленным.
- Но почему же, король?
- Если я не сбился со счета, то сегодня пятница. Разве ты не заметил, что я съел всего лишь кусок хлеба? Я и мои люди постараемся как можно достойнее соблюсти пост. - Он имел в виду тех своих спутников, которые были христианами.
За минувшие несколько месяцев крещение приняли более полусотни норвежцев со своими чадами и домочадцами. Некоторых из них молодой король действительно убедил. Другие просто хотели подольститься к нему или же надеялись на то, что покровительство новых богов может оказаться полезным. Священник из Англии, оставшийся в Норвегии с Хоконом, совершил обряд. А вот на то, чтобы просветить новообращенных в вопросах веры, времени у него было немного. Так что Хокону приходилось терпеть рядом с собой немало проявлений язычества. Впрочем, он старался обходиться со всеми одинаково. Иногда, когда никто не мог его слышать, король молил Бога открыть этим людям глаза, пока еще не поздно.
- Ах, да, я и забыл, - откликнулся ярл. - Что ж, тут в кладовой есть и вяленая и копченая рыба, как ты того хотел, и другая наилучшая еда, годящаяся и для утренней, и для дневной трапезы. - Его испытующий взгляд редко бывал столь мягким, как при этих словах. - Но я испытываю крайне неприятное чувство, когда думаю, что ты останешься здесь один, а мы в это время будем веселиться.
- Мне сегодня вполне хватит общества моих мужчин-христиан.
- Мужчин… - Сигурд усмехнулся. - А может быть, прислать хорошую девку, чтобы согреть тебе постель? Можно двух или трех. Если хочешь, скажи только слово.
Кровь отлила от щек Хокона.
- Нет! - почти выкрикнул он.
- Почему же? Ведь это не запрещается тебе, не так ли? Разве тебе не доводилось позабавиться по дороге?
Хокон стоял, весь напрягшись.
Сигурд, похоже, поспешил одернуть себя:
- Понимаю. У тебя было много других дел. Хотя я никогда не слышал, чтобы любой другой сын Харальда Прекрасноволосого позволял делам в чем-либо ограничивать себя. Но в любом случае сейчас нам уже не обязательно так торопиться, как все последнее время.
Хокон помотал головой так, что локоны медового цвета взвились.
- Нет. Я… Нет. Прости меня, я благодарен тебе за твою доброту, но… но она была бы язычницей, и… - Его голос затих до неслышного шепота.
Сигурд чуть заметно пожал плечами:
- Как тебе будет угодно, король. - Он сам понизил голос, чтобы его не слышал никто из остальных, присутствовавших в комнате, хотя те и так держались поодаль от властелинов - те совершенно явно не желали постороннего общества. - Конечно, нам необходимы твои сыновья, чтобы поддержать права твоего рода, когда закончится твоя жизнь. И чем скорее, тем лучше, король.
- Я… Королева… Христианка… Потом, потом! Сначала все остальные дела…
Сигурд поспешно переложил руль и перевел разговор на другой галс:
- Уж в них-то недостатка не будет, мой господин. - Он дал молодому человеку успокоиться. Впрочем, на это потребовалось всего лишь несколько сердцебиений. Хокон уже не раз показывал свою сообразительность. - А что касается таких вещей… Ты видел, господин, что моя жена Бергльот в тягости. Ее время придет очень скоро, возможно, даже во время пира солнцеворота.
- Да будет у нее все благополучно, - с искренним доброжелательством откликнулся Хокон. - Я буду молиться за нее. И за ребенка.
- Ты можешь сделать больше, король, если пожелаешь.
- Что же?
- Если ребенок будет мальчиком и останется жив, то не согласишься ли ты дать ему свое имя, как я дал тебе имя моего отца на прибрежных камнях в Сторде?
Хокон отступил на шаг и поднял руку, как будто хотел прикрыть лицо.
- Облить его водой? - Он запнулся. - Но я же не священник, и… и нет святой воды… языческий обряд… - Он опомнился и вновь выпрямился во весь рост, часто и взволнованно дыша.
- Это имело бы очень большое значение, король, и даже не столько для меня, сколько для всех трондов.
Хокон понимал, о чем идет речь. Занимая самое высокое положение в стране, он, конечно, не мог взять мальчика на воспитание, но то, что ему предлагалось, сделало бы связь почти такой же крепкой. Притом с его стороны это был бы наилучший благодарственный подарок, он был бы куда дороже, чем любое золотое кольцо, или меч, или корабль; такой подарок можно было бы сравнить разве что с бессмертной поэмой, написанной во славу героя лучшим из скальдов.
Хокон сжал руки в кулаки, его губы беззвучно шевелились. Сигурд молча ждал.
В конце концов король с видимым усилием сглотнул комок, стоявший у него в горле.
- Да, - сказал он. - Я сделаю это.
Почти всю последовавшую за тем ночь он провел, стоя на коленях в кромешной тьме своей закрытой плотным пологом кровати и обращаясь к Богу с просьбой о прощении. Или хотя бы снисхождении. Это могло быть знамение, предвестник завоевания северных земель для Христа. Или же ловушка дьявола - Одина, замыслившего захватить все это огромное королевство и намеревавшегося вскоре примчаться на крыльях ночных ветров, чтобы пить кровь убитых.
Когда его не мог видеть никто, кроме святых, Хокон плакал. Он так мало знал. Если бы только его священник мог оказаться здесь, исповедовать его и дать мудрый совет. Но Леофрик остался в одном из поселений, через которые они проезжали, охваченный неудержимым кашлем, трясущийся от холода, хотя его кожа при прикосновении обжигала жаром. Впрочем, может быть, что его уже не было в живых.
А вот Брайтнот не заболел бы. Он был молод и силен, но уже мудр, несмотря на молодость. Он умел читать и писать - Хокон уделял очень мало внимания этим искусствам, когда у него была возможность познакомиться с ними, так как его куда сильнее влекли к себе лошади, собаки, корабли и драки. Любовь Христову Брайтнот воспринимал как нечто столь же естественное, как ласковое летнее солнце. Тем не менее он был веселым мальчиком, и они были так счастливы вместе, шумно играя, пока были малышами, хвастаясь мышцами, став подростками, ведя нескончаемые, полные неловкостей и заминок разговоры, достигнув юношеской поры, так что Хокон никогда не чувствовал, насколько по-зимнему скуден тот свет, который освещает его собственный путь. Когда же Брайтнот так или иначе войдет в тот дом, куда намеревался, то его вечно будет сопровождать ласковый весенний свет.
Так, шаг за шагом, спотыкаясь и ощупью находя дорогу, Хокон пришел обратно к надежде. Ему не следовало забывать о том, что он король Норвегии, изгнавший Эйрика Кровавую Секиру и ведьму Гуннхильд. Выполнение просьбы Сигурда было бы всего лишь небольшим вознаграждением, ни в коей мере несоразмерным с тем, что этот верный друг уже сделал для него, - всего лишь даровать имя невинному младенцу. Ну и пусть обряд языческий: что из того? Почему он не может привести к хорошему? Ведь он должен укрепить положение короля в Траандхейме и, следовательно, во всей Норвегии.
Да, в наступающем году Хокон должен найти возможность вызвать с запада священников, и каждый следующий год добиваться того, чтобы их становилось здесь все больше и больше. Он будет заботиться о них, он будет строить церкви для тех, кто приедет сюда на святое служение. И наконец, может быть, если Бог позволит, то пройдет не слишком много времени - и Брайтнот мог бы прибыть сюда как священник или как мирянин. А Хокон тогда смог бы открыть ему, что творится у него на сердце.
Успокоившись в конце концов, король заснул.
VI
Блики света, словно смеясь, искрились на ласковых волнах, сверкая и переливаясь сотнями оттенков синего, зеленого, желтого, коричневого, белого цветов. Волны журчали и плескались, играя с тенями поспешно пробегавших по небу снежно-белых облаков. А между водой и небом тысячами носились птицы - ныряли, взлетали, качались на волнах, дрались между собой: чайки, чистики, бакланы, тупики, гагары, моёвки, поморники, глупыши. Их крики доносил до берега легкий бриз, в котором даже до этой осенней поры ощущалось тепло лета.
Гуннхильд чувствовала себя запертой в ловушке и в конце концов, велев своим служанкам оставаться в доме, ушла одна. Никто не пошел за ней следом. Все: и мужчины и женщины - успели хорошо изучить ее капризы. Оставаясь при этом в их поле зрения, королева пребывала в безопасности. И даже вне поля зрения - ибо ярл Торфинн позаботился о том, чтобы очистить свои Оркнеи от различных нарушителей спокойствия, - но уж этого никто не допустил бы.
Его подворье размещалось там, где самый большой из островов, Мэйнленд, сжимался в узкий перешеек, чтобы с противоположной стороны снова расшириться. Оттуда открывался вид на хорошо укрытую бухту, именовавшуюся Широкий залив. Вдоль воды вытянулись доки и корабельные сараи. Вокруг длинного дома и его надворных построек толпились жилища бойцов и слуг, кладовые, мастерские, хлева и тому подобное: уже далеко не деревня, но еще и не город. А в то время дня, когда рыбаки, составлявшие большинство населения, выходили в море на своих лодках, берег почти совсем пустел.
Гуннхильд быстрыми шагами шла на север по тропе, по начавшей жухнуть траве склона, круто поднимавшегося от берега. Она устала от зловония людей, зловония дыма, зловония экскрементов, от шума, от давки и прежде всего от болтовни женщин. Сейчас она хотела побыть наедине с небом. Возможно, его сияние могло бы уменьшить темноту, нараставшую в ней.
Полтора года, думала она, полтора года в этой стране пустошей, трясин, скал, дерновых домов, тесно толпившихся на хуторах, возле которых поднимались чахлые посевы да паслись овцы и коровы. Воистину, здесь росли замечательные мореплаватели. Викинги отсюда совершали набеги на мать-Норвегию до тех пор, пока Харальд Прекрасноволосый не подчинил себе Оркнеи, Шетланды, Гебриды и остров Мэн. Впрочем, они не оставляли своим вниманием и других мест. Торговцы тоже помогали стране богатеть. Ярл, по крайней мере, жил хорошо. Но как же здесь все было однообразно! Когда ярл переезжал из одного своего поместья в другое, это означало смену одного безлесного, ободранного ветрами острова на другой точно такой же. А как же часто непроницаемый для взгляда туман или всесокрушающий шторм держали островитян запертыми в домах на протяжении бесконечных дней.
О, да, Торфинн Раскалыватель Черепов оказал Эйрику Кровавой Секире и его спутникам достойный прием. Он предоставил всем жилье, кормил их, помогал всем, чем мог. В конце концов, они с Гуннхильд были родственниками. Его отец Эйнар и ее мать Крака - оба были порождением чресл великого ярла Рёгнвальда. Эйнар, ведя борьбу за власть над Оркнеями, взял в плен сына Снаэфрид Хальвдана Длинноногого, вырезал у него на спине кровавого орла, вскрыл грудную клетку и вынул легкие. Таким образом он отомстил Хальвдану за участие в сожжении Рёгнвальда. Гуннхильд и сама была причастна к гибели колдуна, брата Хальвдана; правда, она никогда об этом не говорила, но вездесущие слухи смогли пересечь даже Северное море.
Торфинн не признал Хокона Воспитанника Ательстана своим королем. Он все еще продолжал величать этим званием Эйрика. Его власть над Оркнеями была крепка, он мог набрать немало вооруженных людей, но не имел никакого желания мериться силами с приплывшими к нему воинами. Скорее он рассчитывал получить благодарность и, возможно, богатство. Они с Эйриком вскоре стали друзьями. Уже первым же летом братья Торфинна Арнкел и Эрленд отплыли со своим гостем в набег на Шотландию и Северную Англию.
В набеге участвовал и Гамли, старший сын Гуннхильд.
А сейчас, на второе лето, ушел в море и ее второй сын Гутхорм.
А Гуннхильд осталась на берегу. Она, привыкшая встречаться со знатными людьми всей Норвегии, с путешественниками, обошедшими весь известный людям мир, а также - да - со своими шпионами и ведьмами, она, не так давно носившая золото, шелка и тончайшее полотно, пившая вино, в то время как скальды пели, сказители славили богов и героев, вожди говорили о том, что им предстояло сделать, - теперь она жила в грязных комнатах или сложенных из кусков дерна лачугах среди мужланов и их баб, способных к размышлениям не в большей степени, чем любая племенная кобыла из стада. Если бы она делала это не ради детей, то сошла бы с ума. Но неужели в ее жизни не должно быть ничего иного?
Если бы она могла вести такую же жизнь, как мужчина, самолично водить людей в бой и сражаться в первых рядах, как воительницы древности… но это сказки, которые годны лишь на то, чтобы рассказывать их детям возле домашнего очага. Она была способна посылать свою душу в полет над миром, чтобы видеть, что делает Эйрик, могла в телесном облике варить зелья против его врагов, но здесь она не имела никакого укрытия, никакого логова, не имела сколько-нибудь продолжительной свободы от глаз, ушей и языков окружающих людей. Она ездила верхом по окрестностям и видела брочи, кэйрны, кромлехи, менгиры и курганы - все это в изобилии было рассыпано по стране. Благоговейный страх перед древностью и неизвестностью холодил ее кровь. Она стремилась - не меньше, пожалуй, чем в молодости, обрести своего возлюбленного, - узнать, не могла ли она призвать этих призраков, пробудить спящие под этими знаками силы. Но она не имела никакой возможности остаться с ними наедине.
Да, зимы на островах были непроглядно темными и часто бурными, но в это время по крайней мере здесь находился Эйрик. А у Гуннхильд тогда был не только ее жеребец, но, что гораздо важнее, мужчина, который считался с нею. Самое его возвращение, новости, которые он доставил, - и добыча - очень волновали ярла Торфинна. Мужчины разговаривали горячо. Гуннхильд выжидала достаточно времени и, когда считала это удобным, начинала задавать вопросы. А потом, обдумав полученные ответы, обсуждала все это со своим мужем.
Именно так она узнала, что молодой король Эдмунд Английский умер - был убит - примерно тогда же, когда они с Эйриком прибыли на Оркнеи. Но перед тем он успел прогнать двух ирландских норвежцев, захвативших власть в южной Нортумбрии, которая ранее именовалась датским королевством Йорк. Область сразу же впала в кровавый хаос. Эдред, брат Эдмунда, смог вернуть ее под свою власть, но положение там все же осталось неспокойным. Большинство населения южной Нортумбрии было приезжим - из Норвегии и Дании. Из тамошних жителей никто и никогда не знал на самом деле того мира, который Альфред и Ательстан принесли лежавшей дальше к югу области Данело.
"Разыщи их вождей, - посоветовала Гуннхильд Эйрику. - Давай им обещания, заключай сделки. Мы должны получить там прочную точку опоры". А потом она в подробностях рассказала ему, как, по ее мнению, это лучше сделать.
А потом он снова ушел, и он, и Эйнарсон, и их флот, и потянулись эти томительные месяцы. Ушел Гамли, ушел Гутхорм. Ей оставалось лишь ждать их.
Нет, сегодня она должна была увидеть более широкое пространство, чем горловина залива. Правда, открытого моря нигде поблизости не было. Со всех сторон горизонт ограничивали острова, шхеры и рифы. Однако за Вороньим мысом берег заворачивал к западу. Видимый оттуда восточный мыс, уходивший вправо, почти дотягивался до Шапинсэя, зато почти все, что имелось на севере от этого места, скрывалось за горизонтом. Стоя на Вороньем мысу, она могла смотреть на волны и слегка пританцовывать, чтобы ни один остававшийся вдали наблюдатель не смог распознать движений ее тела под развеваемым ветром плащом, могла петь вполголоса, чтобы никто не смог ее услышать, и позволить световым бликам, играющим на волнах, ослепить ее до боли в глазах, и, если ей удастся, хоть на несколько мгновений остаться наедине с волнами и светом. Тогда ей хватило бы сил вывести свое сознание из тела, и, возможно, оно смогло бы полететь с ветром, словно тень заклинания, чтобы найти Эйрика и прошептать ему на ухо пожелание удачи.
Впрочем, когда Гуннхильд подошла к намеченному месту, ее хрупкая надежда рухнула. Она увидела человека, сидевшего за высоким можжевеловым кустом, в самое последнее мгновение. А он, заметив королеву, поднялся на ноги; стройный мужчина, сильно опиравшийся на посох, чтобы помочь хромой ноге. Хотя человек был еще далеко не стар, лицо у него было изможденным, а волосы полны седины. Она сразу узнала Дага Эудунарсона, скальда Эйрика, жившего при короле много лет и пожелавшего следовать за ним в неведомое бесприютное будущее. В прошлом году, сражаясь рядом с королем, он получил удар мечом, после которого почти не владел левой ногой.
- Приветствую тебя, королева, - сказал он со своим обычным серьезным видом. - Не случилось ли чего-нибудь, что ты осталась в одиночестве? Могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
Гуннхильд с удивлением поняла, что не может найти в себе силы попросить этого человека уйти прочь. Подавив приступ горестного недовольства, она ответила:
- Я хотела подышать чистым воздухом. А что привело сюда тебя?
- Мне захотелось покоя и тишины. Поэма, которую я творю, складывается труднее, чем все, что я создавал прежде, сам не знаю, почему. - По выражению лица скальда и по тому, как он тяжело опирался на посох, Гуннхильд поняла, что боль, постоянно терзавшая его, сегодня была особенно сильна. Но все же он улыбался. - Но, королева, твое присутствие вдохновит меня. Я, конечно, не хочу сказать, что ты должна остаться здесь со мной, даже если не хочешь того.
Гуннхильд ощутила легкую дрожь волнения. Порой поэма могла означать больше, чем любые слова.