- Что ты имеешь в виду? - промолвил епископ. - Король Хокон… - впервые за все их немногочисленные встречи Гуннхильд услышала в его голосе старческую дрожь, - король Хокон стремится привести свое… привести Норвегию в лоно Церкви.
- Возможно, сначала он так и поступал, господин мой епископ, но, конечно, не от чистого сердца. Король Харальд Гормсон не позволяет никому и ничему встать на пути приведения датчан к покорности. - Что из того, что многие уже были христианами, а из язычников лишь немногие казались столь же закоренелыми идолопоклонниками, какими были в большинстве своем норвежцы. Возможно, это было связано с характером датских земель, всегда широко раскрытых для всего внешнего. Она решительно отогнала бесполезную мысль. - Но ведь тебе наверняка известно, что Хокон дважды уступал требованиям язычников и принимал участие в их кощунственных жертвоприношениях.
Регинхард чуть заметно кивнул.
- Да, - сказал он с заметной неохотой. - Он оказался в положении, когда мог или погибнуть, или, по крайней мере, лишиться своей королевской власти. Трудный выбор. Он мог встать на путь мученичества и вознестись прямо в Небеса. Но… я и мои собратья в Рибе и Хедебю… мы решили, что ему было суждено испить эту горькую чашу на его пути служения Христу. Мы наложили на него епитимью, через его священника.
- Как я слышала, не такую уж строгую.
- Нет. Молитвы и дарование церквям земельных угодий. Его бремя само по себе весьма тяжело. - В жилах старика, похоже, заиграла кровь его воинственных предков. - Кроме того, в этом году он намеревался сломить сопротивление язычников против веры.
- А может быть, против него самого, мой господин?
Регинхард вздохнул.
- Да, боюсь, что этот род всегда отличался чрезмерной гордыней. Однако он исполняет Божие дело, что, полагаю, будут делать и твои сыновья, королева.
- Смею ли я спросить: слышал ли мой господин епископ новые дурные вести?
Он посмотрел ей в глаза, сглотнул и произнес повелительным тоном:
- Говори, королева.
- Когда мои сыновья… сыновья короля Эйрика отправились в свой последний поход, чтобы свергнуть его, Хокон содеял нечто худшее, чем просто заключить мир со своими непокорными подданными, дабы, заручившись их помощью, удержать свою незаконную власть. Он пообещал, что они смогут впредь беспрепятственно поклоняться своим дьяволам.
- Я… До меня доходили слухи, королева. Только слухи. Они могут быть ложными.
- Прошу простить меня, если мои слова не совпадают с тем, что тебе ведомо. Господин мой епископ узнает правду еще до истечения недели. Я думаю, будет лучше, если это произойдет раньше, нежели позже.
- Это… это действительно серьезно.
- Мой господин, если ты не хочешь, чтобы вся Норвегия оказалась потерянной для веры - до тех пор, пока законные короли не вернут ее на путь истинный, - то лучше всего будет, если вы, все епископы, ясно дадите Хокону понять, в какую бездну греха он погрузился.
- Если эти сведения истинны, королева. Кроме того, Церковь обладает широким правом даровать прощение.
- Несомненно, преподобный отец. Но разве не было бы разумно, пока вы, епископы, дожидаетесь новых, более полных сведений, связаться друг с другом и решить, что вам делать, если Хокон и впрямь виновен? Я же, со своей стороны, клянусь в его виновности. А вы будете готовы незамедлительно показать всем, что Церковь отнюдь не слаба и не позволит никому пытаться обмануть Бога.
Все это Гуннхильд произнесла мягким вкрадчивым голосом.
- Позволь мне испросить прощения за то, что я, женщина, мирянка, вмешиваюсь в дела Церкви. Однако, господин мой епископ, душа моя требует, чтобы я сказала и о том, что хорошо знаю норвежцев. К тому же я год за годом собирала все сведения о Хоконе и думала о нем. - О, как же она обдумывала все, что ей удавалось узнать! - Мне хотелось бы только одного, преподобный отче, дабы ты счел мои слова достойными того, чтобы их выслушать. Только выслушать те слова, кои я подобострастно складываю к твоим ногам.
Он ответил именно так, как она и рассчитывала:
- Говори, королева. Твоя мудрость известна всему миру.
Ей потребуются несколько дней, подумала она, и ее обаяние, и чары, и разговоры в городе, прежде чем он согласится поступить так, как она хочет, и привлечет к делу других епископов.
XVII
Березы уже пожелтели, когда король Хокон возвратился. Прохладный ветер понемногу срывал листву с деревьев, а облака пролетали быстрее, чем встревоженные приходом осени птицы; их тени то и дело накрывали скошенные луга и темные сжатые поля. Впереди вырисовывался дом с вырезанными на концах стропил драконами, которые, казалось, стремились угрожать небесам вместе с троллями и ночными духами. Это был тот самый дом в Рогаланде, где умер Харальд Прекрасноволосый. Неподалеку оттуда находился его могильный курган, увенчанный высоким камнем с вырезанными рунами, с которого, через пролив, был хорошо виден мыс, где его младший сын разбил в сражении его внуков.
Спутники Хокона въехали во двор с радостными криками. Пели рога, сверкали острия копий, знамя плескалось на ветру. Они принесли домой больше, чем просто добычу, - они пришли с победой. Теперь они ждали большого пира, развлечений, женских ласк и дорогих подарков от короля.
Чтобы приветствовать своего короля, народ собрался со всей округи. Долгие месяцы он был в отсутствии! Как хорошо было увидеть его снова, да еще таким довольным! Конечно, известия о его подвигах далеко опередили его. Все знали, что он вернул под свою власть Викин, а оттуда отправился в Вармланд, обратил ярла Арнвида в бегство и поставил на его место другого человека, взял большую виру с тех бондов, которые, по словам свидетелей, мешали его посыльным собирать дань или убивали их, и забрал с собой заложников, прежде чем отправиться дальше. Затем он разбил в сражении жителей Вастерготланда и тоже наложил на них дань. Таким образом он создал защиту для Викина против датских областей на полуострове или, по крайней мере, заложил основу для такой защиты.
Только после этого он повернул обратно. В Осло-фьорде он распрощался с ярлом Сигурдом. Тронды отправились домой. Хокон распустил все остальное свое войско, кроме личной дружины, и отправился в имение, где намеревался провести зиму.
Увидев в толпе Брайтнота, он весело окликнул его. Но когда он разглядел на лице священника суровое выражение, ликующее настроение почти сошло на нет.
Пир быстро стал шумным, и они едва могли обменяться несколькими быстрыми фразами.
- Вижу, ты встревожен, - сказал Хокон.
Брайтнот кивнул.
- Я и должен быть встревожен, король, подобно любому христианину.
Хокон внутренне напрягся.
- Что ж, лучше будет, если мы завтра поговорим об этом наедине.
Они встретились следующим утром в комнате на втором этаже. Там было мрачно и холодно. Снаружи бушевал шторм. Ветер ревел, дождь барабанил по крыше и хлестал по стенам. Время от времени по доскам начинал стучать град, словно множество народу играло в бабки.
Ни тот, ни другой не сели. Оба стояли в напряженных позах друг перед другом. Король был одет в тунику, подбитую мехом, и толстые шерстяные брюки; его запястья украшали многочисленные золотые браслеты. На священнике была грубая коричневая ряса и сандалии на босу ногу; на груди висел крест. Поскольку никто не мог их подслушать, они говорили между собой прямо, как два простых бонда.
Хокон заговорил первым; его голос звучал спокойно, но в нем угадывалась сталь.
- Лучше всего будет, если мы перейдем прямо к делу.
- Лучше всего для тебя, - уточнил Брайтнот. Он говорил твердо, но все же в его тоне порой проскальзывала нежность. - Я знаю, что тебе приходится уделять время бесчисленному множеству дел, но это прежде всего.
Хокон попытался улыбнуться.
- Для тебя у меня всегда есть время. О чем ты думаешь?
- Ты не можешь этого не знать. О спасении твоей души.
Хокон стиснул зубы.
- Я исповедаюсь перед тобой при первой же возможности.
- Ты всегда не слишком торопился с исповедью. Но сегодня я должен сказать тебе совсем не об этом.
Хокон кивнул.
- Я могу предположить. Я заранее знал, что ты не одобришь моих взаимных присяг с трондами. Но послушай, если бы между мною и ими началась война, то победителями в ней оказались бы сыновья Эйрика Кровавой Секиры и ведьма Гуннхильд. Но все же Христос даровал нам победу над всеми врагами.
- Христос или Один? - последовал резкий вопрос. - Часто бывает так, что сатана помогает людям достичь мирских успехов, чтобы вернее увлечь их к погибели.
- Да, я позволил им веровать, как они того желают. У меня был очень небогатый выбор. Зато они оставят христиан в мире и не будут мешать их проповедям.
- Проповедям за закрытыми дверями, проповедям, которые никого не обратят к вере! Хокон, люди, вернувшиеся домой раньше тебя, принесли ужасные новости. Они говорили, что всякий раз, когда твои союзники-язычники приносили жертву демонам, ты присутствовал при этом.
- А что иное ты мог бы сделать на моем месте? Согласие между нами было еще так слабо. Я был обязан укрепить его.
Вспыхнула молния, слишком поздняя для этого времени года. Ее ослепительный бело-голубой свет легко прорвался сквозь пленку пузыря, которой было затянуто окно. Тут же раздался мощный раскат грома.
Брайтнот закусил губу.
- Я понимаю. Эти новости истерзали меня всего, но да, я понял: ты мог считать, что это необходимо.
Голос Хокона слегка дрогнул:
- Старый друг…
Брайтнот поднял ладонь, как будто желал отстраниться от этих слов. На пальце сверкнул перстень, подарок Хокона.
- Я говорю сейчас не от своего имени. И говорю не о нас с тобой. Я передаю слово Святой Церкви.
- И каково же оно? - требовательно спросил Хокон.
- Я никому не говорил об этом, но теперь… - Он собрался с духом. - Как твой священник, я сделал то же самое, что делал прежде, и написал епископам в Данию, чтобы они отпустили тебе грехи. Я попытался доказать, что затруднительное положение, в которое ты попал, еще сохраняется. В этом году мне пришлось сделать это дважды. Недавно я получил ответ на мое второе письмо с подписями и печатями всех трех епископов.
- Датских.
- Ты же знаешь, что ближе их нет никого. Кроме того, я нисколько не сомневаюсь, что и архиепископ должен был поддержать их. - Вновь сверкнула молния и загрохотал гром. - Хокон, на сей раз их решение оказалось суровым. Они пишут, что ты тяжко согрешил - и это истина, Хокон, - настолько тяжко, что один только Бог может даровать тебе прощение. Ты должен совершить паломничество.
Король отступил на шаг.
- Нет! - рявкнул он, перекрыв волчий вой ветра.
- Да. Я сказал тебе, что было два письма. В первом тебе приказывали отправиться в Рим. Я написал ответ, в котором доказывал, что сие невозможно, доколе ты не покинешь Норвегию навсегда. Я постарался ясно дать понять, как благодаря времени и терпению ты сможешь обратить к истинной вере эту землю, опираясь на ту любовь, которую питает к тебе твой народ, тогда как другим это не удастся.
Хокон ждал. Вспышки и раскаты грома следовали одна за другой так быстро, что нельзя было даже поспешно прочесть "Отче наш".
Он не мог услышать, но видел, как Брайтнот вздохнул.
- Так вот, у меня есть и второй ответ, в котором твоим грехам не сделано никакого послабления. Однако там написано, что ты можешь поклониться гробнице святого Эдмунда в Англии.
Хокон не изменился в лице, а священник чуть заметно улыбнулся.
- Ведь на это можно согласиться, правда? Я полагаю, что это знак Божьего милосердия.
Ему не нужно было напоминать о том, что они оба знали с детства. Сто лет назад датчане под предводительством Ивара Бескостного захватили в плен короля Восточной Англии Эдмунда. Когда он наотрез отказался отречься от Христа или стать вассалом язычника, датчане привязали его к дереву и стали соревноваться в меткости стрельбы из луков, используя его в качестве мишени.
На мгновение взгляд Хокона смягчился.
- Англия…
- Мы поедем вместе! - Рвение Брайтнота на мгновение уступило стремлению вновь увидеть родную страну, но затем он продолжил с еще большей настойчивостью: - Ты должен также поклясться, что, когда вернешься, больше не будешь принимать участия в нечестивых обрядах, лицезреть их и с большим рвением, чем доселе, займешься приведением Норвегии к христианской вере.
Но и у Хокона прошло мгновение слабости.
- Нет. Это невозможно.
Раскатился яростный удар грома. А Брайтнот испытал такое ощущение, будто его ударили кузнечным молотом в живот.
- Хокон! - вскричал он. - Ты не согласен даже на это?
Странно, теперь священнику казалось, что король чуть ли не умоляет его.
- Неужели ты ничего не видишь? Или забыл, что такое мир? Если я уеду, в какое бы это ни случилось время года, на самое непродолжительное время - в мое отсутствие Норвегия окажется беззащитной перед сыновьями Гуннхильд. О, несомненно, она приложила руку к этим письмам. Да и Харальд Синезубый также. Может ли кузнец уйти, бросив наполовину откованный меч? Норвегия сегодня едина не в большей степени, чем железные полосы, которые клещами положили на наковальню. Ярл Сигурд и я, мы говорили о введении новых законов, в которых мы нуждаемся для защиты страны. И это должно быть сделано прежде всего.
Брайтнот протянул к нему руку.
- Хокон, Хокон, прежде всего - твоя душа. Пока ты не восстановишь мир с Матерью-Церковью, ты будешь считаться отлученным от нее. Я не смогу исповедовать тебя.
- Меня могут убить в Англии, - нервно сказал Хокон. - Ведь был убит мой приемный отец, тезка святого, брат Ательстана. Гуннхильд знает много хитростей.
Брайтнот весь напрягся. Он решил использовать презрительную насмешку, словно кнут, погоняющий лошадь.
- Неужели ты боишься этой женщины больше, чем адского пламени?
Хокон прищурился.
- Если бы на твоем месте находился любой другой человек, я проткнул бы его мечом за такие слова.
Некоторое время они стояли неподвижно, не говоря ни слова. Вспышки молнии становились все слабее и реже. Колеса грома откатились куда-то вдаль. Ветер, да и дождь немного стихли.
- Нас так много связывает, - прервал наконец молчание Брайтнот. - Не отбирай этого у меня.
- Я не могу нарушить клятвы, данные людям, которые шли в бой под моим знаменем, - полушепотом ответил Хокон.
- Ты… ты ставишь свою честь в истолковании людей выше Божьего суда?!
- Смею надеяться, что Бог понимает, что такое верность. - Слабо блеснула дальняя молния, очень не скоро прошелестел гром. - Аринбьёрн Торисон понимает. - Хокон расправил плечи. - Будь что будет, но здесь король - я.
Внезапно Брайтнотом овладел гнев.
- И ты рассчитываешь, что останешься королем до конца своих дней? Ты, не имеющий сына?
Хокон вновь замер на месте.
Гнев отхлынул так же внезапно, как и появился. На глаза навернулись слезы.
- Если ты твердо решил поступать так, как сказал мне, то я не смогу дольше оставаться здесь и смотреть, как ты губишь свою душу. - Он запнулся. - Да простит мне Бог, но у меня нет сил переносить это. Я должен как можно скорее уехать отсюда.
Взгляд Хокона, пронизывавший полутемную комнату, был по-ястребиному суров.
- Я всегда буду молиться за тебя. Всегда. - Священник упал на колени, стиснул дрожащими руками крест и протянул его к королю. - Но сегодня я умоляю тебя…
- Благородному человеку не подобает умолять, - сказал Хокон.
С этими словами он вышел за дверь. Брайтнот, сгорбившись, остался стоять на коленях посреди комнаты.
Шторм стих так же быстро, как и налетел. Ливень прекратился. Король накинул плащ с капюшоном и вышел из дома. Некоторое время он шагал по размокшим лесным тропинкам, а затем вышел к морю на курган Харальда Прекрасноволосого, где долго стоял безмолвный и неподвижный. Стражникам, державшимся на почтительном расстоянии, оставалось только дрожать, сопеть и чихать. Никто не рисковал спрашивать короля, зачем он пришел сюда.
XVIII
Когда Торфинн Раскалыватель Черепов умер, ярлом Оркнейских островов стал старший из его оставшихся в живых сыновей Говард Плодовитый. Под его властью острова узнали мир и благоденствие.
Его сестра имела сына по имени Эйнар, который за свою прожорливость получил прозвище Хлеб-с-Маслом. Тем не менее он был вождем хорошей дружины, отважным воином и почти каждое лето ходил в викинг. Когда этой осенью он ввел корабли в Широкий залив, его дядя оказался в своем подворье на перешейке Мэйнленда и устроил пир, который продолжался несколько дней. Никто не слушал рассказы Эйнара с большим вниманием и не задавал более заинтересованных вопросов, чем жена Говарда Рагнхильд Эйриксдоттир. Она вся словно светилась, ее улыбка сверкала, то и дело слышался певучий смех, длинные ресницы трепетали, глаза сияли, а бедра под платьем из прекрасного полотна прямо-таки играли, когда она шла. Мужчины говорили друг другу на ухо, что еще не видели настолько красивой женщины с тех самых пор, как она же сама приехала сюда, чтобы стать женой брата ее покойного мужа Арнфинна.
Но вскоре между нею и ярлом наступило охлаждение. Прежде всего она не родила мужу ни одного ребенка. Он же, как будто желая полностью оправдать свое прозвище, все чаще брал на ложе девок низкого рода или рабынь. А Рагнхильд оставалась все такой же остроумной и острой на язык, хотя и замкнулась в себе. Зато в дни и ночи этого веселья она расцвела заново.
С самого начала она все время разговаривала с Эйнаром. Вскоре они отделились от остальных. Конечно, рядом или хотя бы в поле зрения всегда находились одна или две служанки, но они были выбраны ею специально - юные девочки, захваченные во время набегов и взятые ею с собой из Кэйтнесса. Она проследила за тем, чтобы они почти не знали норвежского языка, и добилась того, что они панически боялись любого проявления ее гнева и, напротив, были благодарны за одобрительный взгляд или благосклонное слово до нижайшего раболепия, как преданные собачонки.
Она многократно повторяла Эйнару, какой он могучий вождь. Тот в ответ усмехался и горделиво вскидывал голову. Когда же она однажды добавила, что из него вышел бы ярл куда лучше, чем Говард, и что его жена, кем бы она ни была, окажется счастливой женщиной, Эйнар удивился.
- Не говори таких слов, - упрекнул он, хотя скорее смущенно, нежели строго. - Ты достойнейшая госпожа, жена самого великого мужа на Оркнеях.
Рагнхильд изучала его взглядом. У него было слишком большое для его возраста брюхо, но и широченные плечи и могучие руки и ноги.
- Я думаю, что моя жизнь с Говардом продлится не слишком долго, - ответила она. - И, если говорить откровенно, коли ты не стремишься к власти и славе для себя, то многие другие не окажутся столь же честными.
Он произнес несколько бессвязных слов, но не стал дальше бранить женщину и даже не отошел от нее. А ее обращенная к Эйнару улыбка была полна теплоты.
- Благодаря такому вот благородству все мы, на Оркнеях, вскоре станем счастливыми - под твоей властью, - мягко, по-кошачьи, пропела она.