На второй день после Рождественской мессы, когда вечер уже переходил в ночь, еда была съедена и со столов убрали остатки. Дым все еще пах благовониями. Сосновые шишки, подброшенные в огонь, весело потрескивали и добавляли приятного запаха. Свет ламп делал богаче цвета гобеленов, заставлял сиять золото, серебро и янтарь, освещал женщин, ходивших взад и вперед с полными рогами пива. Гул мужских голосов то и дело прерывался раскатами смеха.
Гуннхильд окликнула сына, сидевшего поодаль:
- Уже позднее время для твоей матери, Харальд.
Крупный молодой человек, похожий на своего деда, удивленно вскинул брови:
- Да ведь мы только-только начали пить.
Она изогнула губы в слабой улыбке:
- Я уже не та, что была некогда.
- Что ж, тогда желаю тебе доброй ночи, мать. - Судя по тону, которым Харальд произнес эти слова, он был доволен. И на лицах сидевших поблизости от него мужчин тоже было видно облегчение; Люди, до преклонения почитавшие или побаивавшиеся королеву, могли теперь вести себя совершенно свободно, не заботясь о том, чтобы в чем-то сдерживаться.
- Бедный Брайтнот. - Гуннхильд повернулась к священнику. Тот сидел, низко склонившись над столом, уставившись неподвижным взглядом в рог, который держал в руке. От прикосновения руки королевы он вздрогнул и выпрямился. - Пожалуй, лучше всего будет, если ты тоже отправишься в постель. - Священник несколько раз моргнул и кивнул. - Уже темно. Я дам тебе провожатого. - Она взмахнула рукой. Немедленно появился Киспинг, сидевший в дальнем конце зала, среди низкорожденных. Она заранее велела ему приготовиться и научила, что делать.
Когда Брайтнот начал неуверенно сходить по ступеням с места для почетных гостей, Киспинг поддерживал его за локоть.
- Я не пьян, - громко сказал Брайтнот. - Это было бы… было бы по-свински. - Слышавшие впились в него гневными взглядами, но никто не осмелился выказать свое недовольство избранному собеседнику королевы.
- Конечно, нет, господин, - ответил Киспинг со своей обычной мимолетной улыбкой. - Однако тебе не стоит самому нести факел.
Королева ушла первой; Брайтнот и Киспинг еще некоторое время оставались в зале. Ночь была холодной, небо густо усыпали звезды, на земле лежал серый иней. Шаги по земле отдавались, будто по камню. Два стражника проводили Гуннхильд до ее дома. Служанка открыла дверь.
- Отправляйся с ними, - приказала Гуннхильд. В этом не было ничего необычного. Она значительно чаще по вечерам отсылала слуг из дома, нежели оставляла их там. Она никогда не объясняла причин; просто так ей хотелось, и этого было достаточно. Кое-кто считал, что она не желала, чтобы кто-нибудь мешал ее размышлениям. Они вполне могли быть важнее, чем даже мысли самого короля. А были и такие, кто втихомолку шептал, что, возможно, она не всегда сразу отходила ко сну.
Гуннхильд осталась в одиночестве. Через некоторое время она услышала негромкий стук в дверь и приоткрыла ее. На нее изумленно смотрел Брайтнот. За спиной у него горел, потрескивая, факел Киспинга.
- Хорошо. Теперь погаси огонь и карауль здесь, пока я не отпущу тебя, - приказала она слуге. - Никого не впускай. - Тот кивнул, не поднимая капюшон плаща. Гуннхильд мягко взяла Брайтнота за руку, ввела внутрь и закрыла дверь на засов.
- В чем дело, королева? - пробормотал священник. - Он провожал меня к моей хижине, и вдруг…
Ее улыбка была столь же теплой, как слабый голубой огонь в очаге.
- Ничего не бойся, - хрипловатым голосом, ответила она. - Это всего лишь моя мысль. Я заметила, что ты в горе. Да, тяжело проводить это время среди чужих. Может быть, тихий разговор с другом пойдет тебе на пользу? И совместная молитва о ниспослании мира твоей душе?
- С другом? - он поднял трясущуюся руку. - Королева…
- Сегодня вечером - я твой друг. Конечно, у тебя прежде было много друзей.
- Но не… Все они были мужчинами. Большинство из них я знал с детства. И это было давно… - Он попытался расправить плечи. - Прости меня, госпожа. Я болтаю… Это не по-мужски.
- Вовсе нет. В тебе должно быть немало храбрости, раз ты решился приехать сюда, хотя мог отправиться в свою Англию. Но мне кажется, что наш праздник пробудил воспоминания, которые сокрушают твое сердце. Ведь Рождественские праздники в Норвегии проходили совсем не так, не правда ли?
- Почему же. Мы, христиане, хотя нас там было и немного, соблюдали церковные праздники. Но… - плотина, сдерживавшая его чувства, прорвалась. - Но там не было той радости и веселья, которое я всегда чувствовал прежде, дома… Это… я думаю…
Она легко погладила пальцами его руку.
- Говори открыто. От этого ты не станешь менее дорог для меня.
- Теперь Хокон участвует в языческом жертвоприношении! - выкрикнул он, и из глаз его хлынули слезы. - Он ест конину, он пьет за демонов…
- Не теряй мужества, Брайтнот. Ведь он еще не потерян для Бога. Пока он жив, у него есть время, чтобы покаяться.
- Да, но…
- Мы можем заставить его покаяться, - чуть слышно произнесла Гуннхильд в сторону.
Брайтнот, конечно, не услышал этих слов.
- Запятнанный кровью убитых животных… Ты, которая была так добра ко мне, твои сыновья… если они свергнут его, когда он погряз в грехах, он попадет в ад…
- Брайтнот, ты знал это с самого начала. - Ее голос не ранил, он казался нежным. - Откуда в тебе такая боль, словно от удара ножа? Я думаю, что наше датское Рождество и впрямь вызвало в тебе слишком много воспоминаний.
- Призраки, да поможет мне Бог… - простонал он в ответ. - Рождество в Англии, радостное, невинное, Хокон, и я, и все наши друзья… Все любили его.
- Так же как любили тебя. - Она взяла его ладони в свои.
Он посмотрел вниз, на руки, поспешно отвел глаза от перстня, который много лет носил не снимая, и вновь поднял невидящий взгляд.
- Нет, нет… Королева…
- Брайтнот, - чуть слышно прошептала она, - ты дал мне гораздо больше, чем даже сам можешь представить. Позволь же мне нынче ночью помочь тебе и успокоить тебя.
Она положила руки ему на плечи. Брайтнот испуганно съежился. Она улыбнулась и удержала его, когда он попытался отодвинуться.
- Не бойся, - прошептала она. - Мы одни. Тебе никто не помешает выплакаться.
Он уронил голову на ее плечо. Его тело сотрясли рыдания. Гуннхильд прижала его к себе, что-то приговаривая.
А отсюда оставался всего один шаг до того, что она наметила. Священник, порой воин, советник короля - во всем, что касалось отношений с женщинами, он все еще оставался мальчиком.
Поначалу, осознав, что лежит навзничь на кровати, он никак не мог понять, что случилось и как это началось. Гуннхильд выгибалась, сидя на нем верхом. Потом он снова разрыдался. Она утешала его и время от времени обучала чему-нибудь новому. В конце концов он уснул.
А она лежала рядом с ним и размышляла. Ему лучше всего было бы уйти до рассвета. Она могла доверять Киспингу. Этот парень хорошо понимал, что его собственное благополучие было очень шатким и что ему в любой момент могли перерезать глотку. Брайтнот тоже будет молчать, даже перед своим исповедником, пока не сможет отправиться в Англию. Она проследит за этим, а также и за тем, чтобы он сделал то, чего ей нужно от него. Зато ей было совершенно не нужно, чтобы в народе начали зубоскалить на ее счет. Она и ее сыновья не были пока что достаточно сильны, чтобы выдержать это.
Он не был Эйриком - о, Эйрик! Но он был крепок, и она чуть ли не любила его; к тому же минуло столько лет, на протяжении которых у нее были лишь ее собственные пальцы и воспоминания.
И еще она думала, глядя на гаснущий свет ламп, что, хотя Брайтнот никогда не согласится сознательно предать Хокона, она сможет теперь вытащить из него много мелочей, касающихся ее врага, которые, сложенные вместе, покажут ей, где и как нанести следующий удар. Она натравила на Хокона его язычников, затем его Церковь, и все же он оставался непокорен. Однако должен был найтись какой-нибудь способ сбить его с ног.
XXII
Ярл Говард имел еще одну сестру, сына которой тоже звали Эйнар. Это был тощий, скупой и резкий в обращении человек, носивший прозвище Эйнар Грубиян, однако, подобно своему кузену, он был признанным вождем, имевшим корабли и сильную дружину.
Когда он в дни зимнего солнцеворота гостил у ярла, Рагнхильд относилась к нему с явной симпатией, и они не единожды разговаривали между собой. Правда, таких бесед было меньше, чем с Эйнаром Хлеб-с-Маслом, и были они не столь продолжительными, ибо этот Эйнар был не слишком разговорчив. К тому же они никогда не оставались наедине, и о муже в этот раз Рагнхильд отзывалась только хорошо. Однако Эйнар отправился домой, хорошо, как ему казалось, изучив Рагнхильд, хотя отнюдь не настолько хорошо, насколько она изучила его.
Весной Говард переехал в свое имение Стеннесс на Мэйнленде. На эту мысль его навела Рагнхильд. Конечно, тамошнее подворье находилось в стороне от других населенных мест, зато там он мог узнать, о чем думают люди, которым в других условиях было бы трудно встретиться с ярлом. И туда - конечно, о предстоящем переезде всем было заранее известно, - прибыл Эйнар Хлеб-с-Маслом с отрядом воинов, превосходившим численностью охрану.
Говард выехал ему навстречу. Битва оказалась непродолжительной. Говард вскоре пал, его воины разбежались, и Эйнар захватил землю, навсегда получившую название Поле Говарда.
Однако прежде, чем победитель смог добраться до подворья ярла, Рагнхильд собрала своих слуг и горстку дружинников, остававшихся при ней, и ускользнула на корабле через Широкий залив. Оттуда она сразу же послала за Эйнаром Грубияном.
Обитатели Оркнеев возмутились. Они в общем-то любили своего ярла, и к тому же он, насколько было известно, не сделал своему племяннику ничего плохого. Деяние Эйнара Хлеб-с-Маслом сочли дурным. Больше того, даже пошли разговоры о том, будто он заранее договорился о нападении с женой Говарда. Услышав об этом, Рагнхильд горячо заявила, что это ложь. Она не желала, чтобы ее считали пособницей убийцы. Наоборот, она приложила много усилий для того, чтобы возмущение против него стало еще сильнее.
Эйнар Грубиян откликнулся на ее просьбу и приехал. Рагнхильд сказала ему в присутствии многих свидетелей: то, что Говард остается неотмщенным, это великий позор, и она сделает все необходимое, чтобы восстановить справедливость.
- Тот, кто сделает это, станет пользоваться почетом в глазах всех добрых людей, - сказала она, - и станет ярлом.
Эйнар прищурился.
- Я слышал, госпожа, что ты не всегда договариваешь до конца то, о чем думаешь. Тот, кто сделает это, может просить большего, чем звание ярла. Он может рассчитывать получить тебя, что отнюдь стоит не меньше.
Она ответила ему медленной улыбкой и произнесла:
- Он будет достоин этого.
Он вскоре возвратился к себе, чтобы приготовиться. А Рагнхильд отправила человека с просьбой о помощи против Эйнара Хлеб-с-Маслом к Льоту Торфинсону, брату Говарда и Арнфинна. Он был высоким красивым мужчиной, и к нему хорошо относились все жители Оркнейских островов. Рагнхильд решила присмотреться к нему поближе.
XXIII
Ранней весной Харальд разослал гонцов к своим братьям, жившим в разных частях Дании, призывая их на новую встречу. Прибыли также братья королевы Ольв Корабельщик и Эйвинд Хвастун. На следующее утро после непродолжительного пира, которым была отмечена встреча, они собрались в доме Гуннхильд, где их не мог слышать никто посторонний.
Она подробно рассказала им все, что ей удалось узнать о Хоконе Воспитаннике Ательстана. То, что он был бесстрашен в сражении, они уже знали. А также и то, что сохранять свою королевскую власть ему помогали прежде всего те качества, которыми должен был обладать сын Харальда Прекрасноволосого. Ради власти он даже отказался от христианской веры и стал участвовать в обрядах язычников. Он также взял себе королеву. Но, дав народу так много, он не желал идти ни на какие дальнейшие уступки. Таковых было очень мало, если они были вообще. Норвежцы считали его законы мудрыми, а его суд справедливым. На их земле царил мир; торговля процветала. Благодаря тому, что поля продолжали все эти годы приносить хорошие урожаи и рыба не уходила от берегов, норвежцы полагали, что боги любят его, как и они сами.
Все же у него имелись и скрытые слабости. Большой поддержкой для него служил ярл Сигурд из Хлади, король постоянно спрашивал у него советов, но Сигурд заметно старел. За доблестью и веселостью скрывалось сильное сердечное волнение - из-за Бога, от которого король отвернулся, но совсем не отказался, из-за священников-христиан, которые избегали его, и мирян-христиан, которые относились к нему с заметной холодностью, и из-за жены. В конце концов он женился впервые, и, похоже, удачно. Супруги проводили вместе немного времени, и лишь недавно королева принесла первого ребенка. Король же, похоже, совсем не думал о том, чтобы добавить к этой жене еще одну или нескольких женщин, которые связали бы его с родами более значительными, нежели род простого хёвдинга. Он всегда был опрометчив в своих словах и делах. Если Сигурд не имел возможности вовремя предупредить его о чем-то, он вполне мог резкими словами прогнать от себя возможного союзника. Пока что все это не имело такого уж большого значения, но могло быть использовано с толком.
- Мать, это важные сведения, - негромко сказал Гудрёд.
- И все это правда, - ответила она.
- Но как тебе удалось узнать все это, сестра? - резко спросил Эйвинд. - Во всем, что ты нам рассказала, ощущается отчетливый запах колдовства.
- Успокойся, брат, - прорычал Ольв. - Ты всегда мчишься прямо вперед, словно слепой боров.
- Ты же должен давно уже знать, как королева-мать собирает отовсюду по крошке правдивые сведения и сплетает их воедино, - умиротворяющим тоном сказал ему Харальд.
- Разве попусту я проводила дни и часы с этим его бывшим священником? - сказала Гуннхильд. - А также и многими другими, у которых было что мне сообщить. Я долго и старательно обдумывала все, что мне удавалось узнать. - А также кое-где побывать в снах, но об этом она говорить не стала.
- Тогда что же ты посоветуешь, мать? - спросил Гамли так же нетерпеливо, как это делал когда-то Эйрик.
- Не пытайтесь в ближайшее время снова свергнуть его, - ответила она.
Харальд кивнул.
- Нет, конечно, не в этом году. Мы заново начали собирать свои силы.
- И не в будущем году…
- Постой! - возмутился Сигурд. - И сколько же нам ждать?
Его непочтительность заставила всех нахмуриться. Могла разгореться ссора, впустую уйти время… Так что Гуннхильд пресекла такую возможность в корне:
- Но и не сидите без дела. Совершите несколько незначительных набегов - всего лишь два-три корабля, - быстро наскочить, нанести удар и тут же скрыться. Но, самое главное, сделайте так, чтобы они чаще видели приближающиеся драккары. Они зажгут свои сигнальные костры, все королевство возьмется за оружие - а потом увидят, что это было впустую, и так много раз. Мелкие викинги тоже приложат к этому руку, устраивая набеги на свой страх и риск, а от этого оборонять страну станет еще труднее. Но ведь норвежцы не смогут узнать заранее, насколько незначительными будут эти набеги и что для их отражения не стоит собирать силы целых областей. Через некоторое время Хокон устанет от бессмысленных вылазок. Я уже сказала вам, что он сейчас не столь терпелив, каким был поначалу. Кроме того, он считает, что у него есть более важные дела.
- Какие же, например? - глумливо воскликнул Рагнфрёд Красный.
- Установить законы и правосудие; объединить Норвегию в одно цельное королевство.
- И передать его в руки сатаны! - рявкнул Эрлинг.
- Не будем пока что говорить об этом, - предложил Харальд. - Сначала мы должны свергнуть его.
- И отомстить за нашего брата Гутхорма, - добавил Рагнфрёд.
- И сколько же нам ждать?! - снова выкрикнул Сигурд.
- Пока не придет время, - ответила Гуннхильд. - Мы не пропустим его.
Харальд покачал головой.
- Нет, мать. Ты мудра, и в этом году мы поступим так, как ты хочешь. И возможно, и в следующем году. Но дольше сидеть сложа руки мы не станем.
- Не станем, - подтвердил Гамли, и его лицо стало как никогда похоже на лицо Эйрика.
- Даже если не произойдет ничего иного, - продолжал Харальд, - наши люди могут начать роптать. О, да, мы будем тревожить Вендланд и, возможно, Ирландию, раз уж нам нельзя докучать Хокону. Это облегчит положение. Но ведь у многих в Норвегии остались дома, и они давно уже питают надежды вернуться туда. А кроме того, жив еще мой тезка Харальд Синезубый. Лучше не давать ему повода разочаровываться в нас.
Да, подумала Гуннхильд, датский король остался очень недоволен их неудачей в Агдире.
- Позвольте мне встретиться с ним, - сказала она. - Я надеюсь, что смогу уговорить его потерпеть столько, сколько требуется.
- Ты хочешь уговорить и нас, мать? - Голос Рагифрёда прозвучал неожиданно мягко.
- Тот, кто бежит слишком быстро, запыхается раньше, чем достигнет цели, если, конечно, не споткнется и не упадет.
- Эта мудрость годится для рысей, сестра, - ответил Ольв. - Волки не подкрадываются к своей добыче и не лежат подолгу в засаде, поджидая ее.
Гуннхильд хорошо понимала, что он сказал так потому, что много лет знал ее сыновей, а также множество им подобных. Да и Эйрик Кровавая Секира тоже повел бы себя по-другому.
- Что ж, - ответила она, - по крайней мере, у нас будет год, чтобы посмотреть, как пойдут события. - Она поднялась и добавила с кривой улыбкой: - Теперь я оставлю вас продолжать споры до тех пор, пока мы не встретимся за трапезой. Я должна проследить за ее приготовлением, Харальд.
Молодой король ответил улыбкой.
- Как тебе будет угодно, мать. - Гуннхильд никогда не согласилась бы на то, чтобы какая-нибудь из его наложниц отобрала у нее хоть что-то из ее обязанностей по управлению хозяйством. - Спасибо за все, что ты сказала нам. - Что-то в этом же роде произнесли все остальные, присутствовавшие в комнате. И, не успела она переступить порог, как ее волки уже принялись увлеченно обсуждать свои волчьи дела.
Она пошла не прямо между домами, а выбрала окольный путь. Тут в общем-то не было нужды в охране: повсюду виднелись работавшие в полях люди, и у каждого свободного под рукой было копье. Местные жители часто видели, как она проходила этой дорогой, погруженная в мысли, о содержании которых они даже не пытались догадываться. Тропинка сначала шла через луг, где пасли домашнюю скотину, а дальше по ней ходили едва ли не одни только охотники, добывавшие зайцев и куропаток, ибо этот путь уводил к дольменам, а от них в болота, где, по общему признанию, обитали призраки.