Стрела вонзилась Хокону в левую руку, глубоко в мускулы плеча. Он опустился на одно колено. Все его воины, видевшие, что случилось, кинулись к нему. В этот момент вся атака норвежцев приостановилась.
Промедление дало побежденным возможность спастись. Лучники стремглав бросились бежать. Это не было организованное отступление. Многие, не успевшие влезть в корабли, прежде, чем те рванулись от берега, кинулись в воду, пытаясь спастись вплавь. Однако большинству воинов все же удалось вовремя вскарабкаться на борт. Среди них были и сыновья Эйрика. Весла вспенили воду.
Хокон собрался с силами, поднялся на ноги и, опираясь на руку Торольва, прокричал:
- Вперед!
Норвежцы опомнились и бросились к кораблям, чтобы преследовать побежденных.
XXXI
Из раны Хокона все время текла кровь. Когда ему помогли подняться на корабль, он лег в форпике, и воин, опытный в таких делах, принялся оказывать ему помощь. Покрытое множеством безжалостных зазубрин острие стрелы не удалось вынуть, и его пришлось вырезать. Как лекарь ни старался, ему не удалось остановить кровотечение.
Когда лекарь прекратил свои попытки, гребцы устроились на банках и взялись за весла. Хокон некоторое время рассматривал все сильнее промокавшую и краснеющую ткань, которой была перевязана его рана.
- Нет, - в конце концов произнес он белыми губами. - Закончим эту войну. Пусть все уходят домой с миром.
Его слова передали с корабля на корабль. Норвежцы без сожаления повиновались и повернули обратно, ибо были до крайности измучены боем, и лишь редким из них не нужно было оплакивать друзей или родственников. Но все же они не были и слишком рады отказу от погони, да и как они могли чему-то радоваться, не зная, что происходит с их королем.
- Что касается меня, - продолжил Хокон, собравшись с силами, - отвезите меня в Олрекстад. - Там, немного севернее Сторда, находилось королевское поместье, где ждала мужа королева Гида.
Входя в открытый фьорд, его воины видели, как скрываются за горизонтом последние датские корабли, и провожали их бессильным яростным воем. А затем они снова налегли на весла, ибо нужно было проходить между островами, где ветер постоянно менялся, и ходить под парусами было нельзя.
Солнце погружалось в море на западе. Длинные лучи простирались вдоль поверхности воды, холмы отбрасывали густые тени. Хокон лежал молча, глядя в небо. А тем временем лекарь снимал с раны пропитанную кровью повязку и накладывал новую. Все остальные тоже молчали. Тишину нарушал лишь скрип весел и пронзительные вопли чаек. Ветерок, налетая с разных сторон, охлаждал то лица, то спины.
В этих местах было очень много скал и подводных камней, так что после наступления темноты плыть было опасно. На закате моряки причалили корабль возле берегового пригорка. На берегу они сделали самую лучшую кровать, какую только смогли, из кож и овчин, и перенесли на нее своего короля. Те, кто считались его самыми близкими друзьями, опустились на колени возле Хокона. Они с трудом могли разбирать его шепот, который почти заглушала набегавшая невдалеке на прибрежные камни спокойная вода. Остальные дружинники стояли вокруг, склонив головы, опустив копья остриями вниз.
Хокон затуманенными глазами посмотрел на бородатые, избитые непогодой лица, нависшие над ним.
- Это мой последний приказ вам, - сказал он. - Вы присягали мне и потому выполните его как следует. - Он умолк, собираясь с силами. - Вы знаете, что у меня нет других детей, кроме одной маленькой девочки. Пошлите известие сыновьям Эйрика, что теперь они станут королями, но попросите их отнестись к моим друзьям и родственникам со всем почетом и добротой.
- Господин, - поспешно сказал Торольв, - мы все же должны взять с собой некоторых из твоих родственников.
- Сыновья Гуннхильд… никогда не согласятся… и, я думаю, Гудрёд и Трюггви не смогут удержать их от… спасти Норвегию от их злобы.
- Но, король, - негромко сказал Эйвинд-скальд, - ты ведь можешь выжить.
Хокон чуть заметно покачал головой. Его лицо было покрыто каплями пота, блестящими в лучах заката.
- Если… мне будет… дана… более долгая… жизнь… я должен… буду уйти… от вас… в христианский мир… и искать прощения… за то, что… сделал… против Бога. - Он печально улыбнулся, глядя в их скорбные лица. - Но если я умру… в этой языческой земле… похороните меня… как сочтете нужным.
Он закрыл глаза. Дыхание клокотало в его горле. Опустилась ночь; бледная и почти беззвездная, она не желала укрыть тьмой эту слабую, безнадежную борьбу человека со смертью.
Его спутники плакали. То были резкие, мучительные рыдания людей, не знавших, что такое слезы, с тех пор, как они научились стоять на ногах.
Когда новость разошлась по стране, равно скорбели и друзья, и недруги. Все говорили, что никогда больше Норвегия не увидит такого хорошего короля. Его тело доставили в Саехейм, что на севере Хордаланда, положили на отдых в полном вооружении - под правой рукой меч Рассекатель Жернова - и насыпали сверху большой курган. Когда же погребение было окончено, собравшиеся люди хвалили его дела и желали ему вечного пира в Вальхалле.
Спустя несколько месяцев Эйвинд сложил поэму о том, как все происходило. Начал он ее с упоминания имен двух валькирий.
Гёндуль и Скёгуль
послал бог готов,
дабы выбрали те
изо всех вождей
единого конунга,
затем порожденного,
чтобы с Одином
кров делить в его доме
Вальхалле.
Далее звенящие торжественные строфы говорили о том, как Хокон, смеясь, пожинал урожай смерти на полях вражеских войск. Когда же валькирии пришли за ним, он обратился к ним с вопросом: зачем? Они же ответствовали ему, что Один воистину даровал ему победу. Теперь же его ожидает почет среди богов, доколе земля и небеса занимают свои места. Браги и Хермод приветствовали его у дверей. Недоверчивый поначалу, он сказал: кажется ему, что Один задумал недоброе, и посему он будет держать оружие при себе. Но когда ввели его внутрь, он нашел там радость. Счастливым был день его рождения; вовеки будут его помнить после смерти.
И заканчивалась поэма так:
Освобожденный от оков
волк Фенрир
пожрет весь мир
вплоть до обители Хокона,
где король ждет героя
себе под стать.Скот пропадет,
родня умрет,
страна отдана
во власть злосчастью.
Как ушел Хокон к богам
праотеческим,
людей множество
в рабов обратилось.
Хотя эту поэму помнили все, кто жил после тех событий, кое-кто говорил, что Эйвинд спел то, что было им придумано в память Эйрика Кровавой Секиры. И потому к нему прилепилось прозвище Ленивый Скальд. А короля Хокона все и всегда называли Добрым.
Книга V
Королева-ведьма
I
В последний раз перед тем, как покинуть Данию, сыновья Гуннхильд собрались в доме, который столько лет принадлежал ей. А затем им предстояло вновь разъехаться по собственным имениям, подготовить корабли, собрать людей, встретиться возле Хлесею и вновь отправиться в Норвегию.
Она неторопливо обвела сыновей взглядом. Они сидели полукругом, начиная от Харальда, приближавшегося к тридцатилетнему возрасту, столь же решительного и серьезного, как его дед Прекрасноволосый, кого он так сильно напоминал внешне, и заканчивая коренастым, желтоволосым Сигурдом, который был, возможно, более надменным и громогласным, чем то подобало его девятнадцати зимам. А между ними располагались нахальный, веснушчатый рыжий Рагнфрёд, беловолосый, длиннолицый, острый на язык Эрлинг и массивный Гудрёд с каштановыми локонами и карими глазами, которые к этому дню следили за матерью с некоторым страхом.
Что ж, у нее оставались, по крайней мере, эти.
Они шумно прокричали поздравления и наполнили рога. А потом Харальд сказал:
- Мать, лучше всего будет, если первое слово произнесешь ты.
- Действительно, что ты можешь нам сообщить? - нетерпеливо спросил Гудрёд.
- Очень мало такого, что все вы не могли бы угадать заранее, - ответила она. - Однако вы собрались сюда, чтобы выработать планы. И лучше будет, если вы не станете спорить и перебивать друг друга, а убедитесь в том, что мне удастся быстрее, чем вам, найти истинные и мудрые слова.
- А что еще обсуждать, кроме того, что мы теперь короли Норвегии и нам следует, не откладывая, взять ее под свою власть? - удивился Сигурд.
- Не торопись, брат, - откликнулся Харальд. - Главный вопрос: как это сделать. И… Мать, у тебя есть свои пути для того, чтобы узнавать, как обстоят события.
Эрлинг нахмурился.
- И для того, чтобы заставлять их случаться, - пробормотал он.
- Тише! - рявкнул Харальд. - Я не стану слушать ни единого слова из, грязной лжи о… о том, что случилось во Фитйяре! Даже ни от кого из вас.
- И я тоже, - поддержал его Рагнфрёд. - Все эти разговоры порочат нас.
Гуннхильд улыбнулась.
- Спасибо вам, мои дорогие сыновья. Да, мы будем хранить ваши имена незапятнанными, как клинок только что откованного меча. - Она умолкла на несколько мгновений. Огонь в очаге мерцал, заставляя тени в углах шевелиться. - Но ради этого, а также ради ваших жизней, - продолжила она наконец, - я предупреждаю вас: надо не кидаться вперед, наподобие диких кабанов, а сначала думать.
Она знала, что поймала их и что теперь они будут слушать ее с тем же вниманием, с каким боги слушали пророчицу, рассказывавшую им о том, каким будет конец света.
- Первое и главное, - произнесла она, - держитесь вместе. Один и тот же отец зачал вас, одна и та же мать вас выносила. Вы достигли возраста мужественности под одной крышей. Не позволяйте ничему порвать связи между вами, ничему и никогда - ни гневу, ни жадности, ни коварным речам недоброжелателей, ни гордости. Держитесь вместе, как воины, идущие в бой за единой стеной щитов, ибо очень многие будут больше всего желать увидеть вас мертвыми.
Мы направляемся в королевство, которое с неохотой принимает нас, королевство, которое стало вашим только потому, что человек, которого вы убили, - пусть они считают, что так оно и было, - оставил его вам. Большинство из тех, кто признает вас, поступят так лишь потому, что такова была его воля. Его, но не всех остальных.
Опирайтесь на среднюю Норвегию: Хордаланд, Согн, соседние области. Поселитесь именно там, ибо в тех местах большинство вождей будет стоять за вас и поддерживать вас. Вам потребуются сильные, пользующиеся уважением люди, такие, как Аринбьёрн Торисон, после того, как он вновь вступит в свои права. Обращайтесь с ними по справедливости, терпите, если они порой будут противоречить вам; ведите себя так, чтобы они стали вашими друзьями.
От других мест держитесь поодаль. В Траандло должны быть волнения. Ярл Сигурд сможет удержать народ от крайнего безрассудства, но сам будет лелеять месть в своем сердце. Тем не менее он будет осторожно выжидать подходящего времени. Давайте-ка и мы используем это время, чтобы найти способ обеспечить, - она взглянула на сыновей с холодной улыбкой, - обеспечить мир на севере.
То же самое касается и юга. Король Трюггви и король Гудрёд будут наготове для того, чтобы созвать ополчение. Не давайте им никаких причин для этого. Ничем не угрожайте им. Не показывайтесь в тех местах.
Эрлинг привстал с места.
- Что? - крикнул он. - Мы будем сидеть и праздно смотреть, как кто-то распоряжается половиной земель, которые по всем правам принадлежат нам?
Сигурд кивнул.
- Этак вскоре все сочтут нас за ленивых трусов.
- И набросятся на нас, - скривил губы Рагнфрёд. - И что тогда? Снова улепетывать на Оркнеи? Ну уж нет!
- Конечно, нет, - согласился Харальд. - Дослушай то, что скажет наша пророчица.
- Вы получите то, что принадлежит вам, - пообещала Гуннхильд. - Только действуйте осторожно, шаг за шагом. Харальд Прекрасноволосый подчинил себе всю Норвегию не за одну ночь, и вам тоже не удастся быстро овладеть ей. Но поступайте так, как следует, и вам это удастся.
Ее взгляд и голос стали суровыми.
- Удастся, если вы будете держаться друг за дружку. Никто из вас не сможет победить в одиночку. На этом пути ждет одна только смерть. Вы должны иметь одного, кто будет вашим вождем повсюду, ибо даже корабль может иметь только одного кормчего. Им должен быть Харальд, самый старший из вас. - И самый умный, лучше всего подходящий для этого дела; впрочем, об этом она не стала говорить вслух.
Сигурд густо покраснел.
- Я буду малым королем, каким-то жалким данником?! - завопил он.
Харальд поднял руку.
- Нет. Мы много думали об этом, наша мать и я. Каждый из нас будет полновластным королем. Каждый будет иметь свои собственные владения и собственную дружину. Мы не можем жить вместе; такое множество народу вскоре объест любую область до самых камней. Но все же один из нас должен иметь дело с прочим миром, и мир должен знать, кто он такой.
Гуннхильд поднялась с места. Она стояла, освещенная неровным светом, в середине полукруга, маленькая женщина перед этими крупными мужчинами, правителями земель, владельцами кораблей, воинами, которые убили множество мужчин и лежали со множеством женщин. Но ей каким-то образом удавалось управлять ими.
- Здесь, где нет никого, кроме нас, где нас никто не слышит, - сказала она, - здесь поклянитесь Харальду своей честью - не в том, что вы признаете его главным над собой или будете платить ему дань, а в том, что вы будете искренне поддерживать его, пока он будет умиротворять Норвегию ради блага каждого из нас и прочности власти нашего дома.
Сыновья еще на некоторое время задержались у нее. Все случившееся не застало их врасплох. Она уже не первый год исподволь готовила их к этому. В конце концов Эрлинг медленно произнес:
- Я поклянусь в этом, если Харальд и каждый из нас поклянутся не делать уступок язычеству, а, напротив, извести его под корень.
- И это тоже невозможно сделать вдруг, - ответил Харальд. - Но, конечно, мы будем добиваться этого везде, используя все возможности. Я совершенно не хочу гореть в аду рядом с Хоконом Воспитанником Ательстана.
Гуннхильд села на место. Она одержала ту победу, которую заранее наметила. Далее ей, похоже, следовало управлять ими при помощи советов, воздерживаясь от прямых приказов.
- Не забывайте также, - сказала она, - что помимо спасения души Церковь открывает путь к более сильной власти, нежели все, чем когда-либо обладали короли северных земель. Посмотрите на Англию, посмотрите на Империю. Харальд Синезубый усиливается прямо на глазах.
- Харальд Синезубый не будет иметь к нам никакого отношения! - сердито выкрикнул Харальд Эйриксон. Все остальные одобрительными возгласами выразили свое согласие.
- Конечно, но вам не следует хвастаться этим - преждевременно, - ответила Гуннхильд. - Вы все знаете, что я говорила с ним. После всего того, что он дал вам, он считает, что вы должны стать его вассалами. Однако у него и здесь, в Дании, вполне достаточно дел. К тому же он ищет новые связи на востоке. После того как умерла его королева, моя тезка, он ведет переговоры с новым польским королем насчет того, чтобы взять в жены его дочь. На некоторое время он оставит нас без внимания, с развязанными руками, и вы успеете набраться сил. Еще лучше будет, если вы станете широко, напоказ заниматься обращением Норвегии в христианство. Харальд не захочет, чтобы императору показалось, будто он ставит препоны такому делу.
- Вот это отличный совет! - воскликнул Эрлинг. Гуннхильд понимала, что его ликование в значительной степени проистекало из внезапно окрепшей надежды на то, что она, его мать, все же не была языческой ведьмой.
Харальд рассмеялся.
- Ну, а дальше - кто знает?
Гуннхильд выпустила из рук управление разговором, и теперь он беспорядочно перескакивал с одной темы на другую, а в конце концов ее сыновья вновь наполнили рога, вынули из ножен мечи, которые до того мирно лежали в стороне, выпили, брякнули клинками о клинки и громко прокричали свою присягу Харальду и друг другу.
После этого они перешли в общий зал. Предстояло большое пьянство, безудержное хвастовство и опрометчивые клятвы, прежде чем рассвет снова выбелит небо.
Королева решила немного задержаться, чтобы собраться с силами и мыслями. Выйдя вслед за своими сыновьями из дома, она переступила порог, оставив дверь открытой, чтобы дом мог проветриться, и остановилась.
Прикосновение ветра было нежным, как поцелуй. В воздухе сладко пахло свежескошенным сеном. Солнце опустилось низко. Немногочисленные облака светились алым огнем, а над невысокими холмами пустоши уже начали сгущаться тени. Над болотом поднималась туманная дымка. Верхушки ближних деревьев казались на фоне неба почти черными. Грачи, как всегда под вечер, вихрем черных хлопьев кружившиеся под небесами, почти заглушали шум, стоявший на подворье короля Харальда.
Прощай, сказала про себя Гуннхильд. Скорее всего она никогда больше не увидит эту землю. Однако эта земля дала защиту ей и ее сыновьям и, несмотря на всю свою убогую внешность, порой даже казалась красивой. Возможно, когда-нибудь, думала Гуннхильд, при воспоминании об этих местах она ощутит мимолетную грусть. Кто мог знать об этом заранее?
- Королева… - услышала она, и ее размышления прервались.
Она обернулась на голос. Как обычно, Киспинг появился неслышно, словно возник из ничего. Он был чист - часто бывал в бане, - аккуратно одет, а в последнее время еще и регулярно брился, так как сообразил, что его редкие черные бакенбарды совершенно не подходят к вытянутому, болезненному лицу. Он, как всегда, сутулился, так что его макушка приходилась на уровне глаз королевы.
- Прости меня, королева; будет ли мне позволено обратиться к тебе? - спросил он.
Она всегда ненавидела его подчеркнуто жалобную манеру разговора. Но у нее никогда еще не бывало более удобного орудия для всяких дел, о которых никто не должен был знать.
- Говори, - ответила она, - если твой разговор будет коротким.
- Королева, ты скоро покинешь Данию.
Снова плыть на корабле - эта мысль, как молния, промелькнула в ее голове, - в постоянной тесноте, ни минуты одиночества, все время следить за тем, чтобы не упасть и не оказаться посмешищем, есть пищу столь же соленую, как забортная вода, пить из рога, норовящего выскользнуть из неуверенной руки, и, хотя мужчины, как могли, старались помогать ей сохранять царственный облик, все же терпеть унижения от дерзких волн и злобных ветров? Нехорошо, если женщина проводит слишком много времени на кораблях. Кажется, так сказал ее брат Ольв Корабельщик много-много лет назад, когда вез ее в Финнмёрк. А ей все же пришлось провести в море немало времени.
Ольв, стойкий и верный, Эйвинд, неукротимый насмешник. Оба убиты в Фитйяре, и их кости, скорее всего оставшиеся непогребенными, обгдоданы дочиста птицами-падальщиками, как и кости Эйрика.
Она отогнала печаль прочь. У нее оставались сыновья, о которых следовало думать.
- Да, это всем известно, - как бы со стороны, услышала она свой голос. - Я с радостью возьму тебя с собой, если ты того захочешь. Ты хорошо служил мне. И чуть ли не прежде всего тем, что умел держать язык за зубами.