- Э-э-э… Да. Конечно. Убирайся! - рявкнул Берси на мальчишку, раздувавшего мехи. - И подальше. Но не слишком далеко, чтобы мне пришлось надрывать глотку, когда ты мне снова понадобишься. - Парень, все время с момента появления королевы стоявший с выпученными глазами, исчез. Жар угольев сразу же ослабел; молот упокоился возле наковальни. Кузнец всего-навсего делал подкову. Он посмотрел на Гуннхильд сквозь заросли грязных волос, спутавшихся с густой бородой - посмотрел снизу вверх, поскольку, хотя он был широкоплеч и коренаст, кривые ноги сильно убавляли его рост.
- Что г-сп-же уг-дно от меня?
- Тебе нужно сегодня поспешить. - Ее голос звучал резко и повелительно. - Ты должен отковать мне наконечник для стрелы.
- Э-э… М-м-м…
- Флейн.
- Г-сп-жа знает о т-ких? - в полном остолбенении спросил кузнец.
- Я знаю. Самое смертоносное острие с заостренными крючками. И ты должен вложить в это дело все свое мастерство, навык и стараться больше, чем если бы делал меч для лучшего воина. Кроме того - этого никто не должен видеть - в нем должно быть еще кое-что, кроме железа. - Она открыла ладонь и показала кузнецу серебряный перстень. - Добавишь к железу вот это.
- Стрела для к-роля? - с трудом выдавил он.
Гуннхильд молча улыбнулась.
- Да, для короля. Но позаботься о том, чтобы серебро не было заметно. А когда отдашь наконечник, чтобы его насадили на стержень и оперили, проследи, чтобы оружейник не приделывал к стреле никаких оправ или иных меток. Я сама позабочусь об этом.
Кузнец хватал губами воздух. Его била дрожь.
- А теперь живее, живее, пока никто не обратил внимания, - приказала королева. - Держи кольцо.
Он протянул дрожащую руку. Гуннхильд положила перстень на ладонь, где тот лежал, сверкая, несмотря на дымный полумрак, пока грубые пальцы не дернулись, словно против воли человека. Кулак сжался.
- Все равно заметят, чт' ты вх-дила сюда. Тут ничего не п-делать.
- Если спросят, скажешь то же самое, что скажу я: ты должен сделать для меня шкатулку с замком. - Кузнец сгорбился, глядя в землю; возможно, он боялся даже подумать о том, что королева могла бы держать в такой шкатулке. - Это просто отговорка, понимаешь. Мы оба будем говорить, что я разрешила тебе ненадолго отложить эту работу, потому что ты должен раньше сделать что-то другое.
- Стрелу…
- …Так быстро, как только сумеешь, и, смотри, не выдай никому, что в нее добавлено и для кого она. Чем скорее я получу стрелу, тем больше будет награда, которую ты получишь. - Она снова улыбнулась, но на сей раз угрюмо. - Полагаю, что ты так и не сможешь сделать эту шкатулку, зато вскоре тебе придется делать военное снаряжение, причем заказов будет гораздо больше, чем ты сможешь осилить. А пока что сможешь ты сделать то, что я велела, так, как я велела, и держать это в тайне от всех остальных? - Кузнец с мрачным видом кивнул. - Горе постигнет тебя, если ты потерпишь неудачу. Верь мне, и я сделаю так, что ты будешь доволен тем, что я дала тебе этот приказ.
Она резко повернулась - синий плащ и снежно-белое платье мелькнули - и вышла. Кузнец долго смотрел в открытую дверь, делал руками какие-то знаки и бормотал слова, которые, по его мнению, должны были помогать против неудач и злых существ. Потом он достал свой сверток, извлек громовую стрелу, потер ее в ладонях, потер ею грудь и поясницу, а затем завернул имеете с кольцом и убрал маленький сверток. Выйдя за дверь, он проорал, подзывая мальчика-раба:
- Эй, ты, шевели п-живее св-ими грязными н-гами; на-до д-делать эту л-шадиную… бувку!
Назавтра ему предстояло послать своего помощника с несколькими поручениями. Сам же он за это время должен был расковать перстень в тонкий прутик, который, измазанный жиром и вывалянный в пыли древесного угля, станет неотличим от коротких железных прутков, которые он нарубил для того, чтобы сварить их в ту форму, какую потребовала госпожа ведьма. Он никогда не говорил мальчику, что собирался делать - а впрочем, и почти ничего другого, - так что и эта работа не должна была стать поводом для болтовни.
И впрямь, прошло совсем немного времени, прежде чем некий слуга постучал в дверь Гуннхильд. Он сказал, что Берси остановил его во дворе и попросил передать, что он, дескать, умоляет госпожу простить его, но ему не все ясно с ее шкатулкой.
- Я сама зайду к нему, - спокойно ответила Гуннхильд и отправилась прямиком в кузницу.
Берси снова куда-то услал мальчишку. Люди видели, как королева вошла в кузницу; как и в первый раз, совсем ненадолго. Так поступила бы мало какая из других женщин, но она была не похожа на других женщин. Народ помнил за ней поступки, которые было совсем не так легко разгадать. Возможно, она хотела, чтобы на новой шкатулке были отчеканены какие-нибудь руны. Несколько дворовых, из числа особенно набожных, перекрестились.
- Вот, г-тово, - сказал Берси, протягивая. - Это то, что х-тела госпожа? - Он, похоже, готов был валяться у нее в ногах, этот нелюдимый мужчина, ходивший в одиночку в самые дикие места, чтобы поклоняться там духам земли или неведомо кому еще.
Она взяла стрелу и пристально ее рассмотрела. В руках у нее оказался стройный и гладкий, как змея, стержень. Она снова и снова поворачивала его, поглаживая пальцами от серых гусиных перьев до заостренной голубовато-коричневой головки. Ощупав острие и зазубрины, она обнаружила, что они очень остры.
- Ты справился с работой, Берси. - Она улыбнулась, и ее улыбка озарила темную кузницу, словно солнце, блеснувшее сквозь облака. Берси опустил глаза, но расправил плечи, насколько позволяла его сгорбленная спина.
- В награду, - негромко сказала Гуннхильд, - я могла бы дать тебе золота, но мне трудно представить, зачем оно может тебе понадобиться. Может быть, ты согласился бы принять раба? Не мальчишку, приставленного тебе в помощь, а женщину, которая была бы твоей собственной? - Тот что-то невнятно пробормотал. - О, Друмба не очень-то красива. - По правде говоря, она была такой же приземистой, косолапой и невзрачной, как и сам кузнец. - Но это, впрочем, само по себе неплохо - у тебя будет меньше хлопот с другими мужчинами. Она сильна, не больше любой другой склонна отлынивать от работы, достаточно кротка, чтобы ее можно было иногда поколотить… и знает немало того, что нужно женщине, чтобы угодить мужчине. - Гуннхильд позаботилась о том, чтобы подсмотреть за умением рабыни отдаваться мужчине, причем сделала это так, что никто даже не догадался о ее необычном любопытстве. Для достижения своих целей требуется всего лишь знать, что являет собой каждый из ее подданных, а потом время от времени сводить друг с другом кого следует. - Никто не станет удивляться. Я уже несколько раз говорила: нехорошо, что такой полезный человек, как ты, живет слишком уж скромно.
Берси был в состоянии только хватать ртом воздух да издавать икающие звуки.
- Подумай и сообщи мне, - сказала Гуннхильд и удалилась, держа стрелу под плащом.
В тот год стояло более теплое лето, чем обычно. Следующий день был таким же жарким, как и вчерашний, и, как всегда, люди говорили, что не припомнят такой жары. Гуннхильд отправилась гулять, приказав своим женщинам и стражникам не ходить за нею. Она резким тоном сказала, что хочет подумать и будет очень недовольна, если какой-нибудь дурак внезапно перебьет ее размышления. Те повиновались столь же почтительно, сколь и вяло. Конечно, мужчины будут оставаться настороже, но, если королева будет отсутствовать не слишком долго, никто не станет волноваться: никаких преступников, объявленных вне закона, в этих местах не было.
Хотя Гуннхильд ощущала в себе непреклонную волю, она шла не торопясь и слышала, как внутри ее звучит песня свободы. В выцветшем небе не было ни облачка; солнце пылало жаром, как кузнечный горн. Птицы с неохотой поднимались в воздух; в сохнувшей траве скрипели немногочисленные насекомые. В воздухе пахло гарью. Справа, на краю окоема, стальным мерцающим блеском отсвечивал фьорд. Королева миновала одинокий дуб, возле которого некогда встретилась с Брайтнотом. Неподалеку возвышался ближайший дольмен. Она миновала насыпь и зашла за огромные камни. Оттуда она видела - не то видела, не то угадывала - сияющие, чуть заметно дрожащие образы над населенным призраками болотом, изображения деревьев, вод и холмов, не существовавших в окрестных местах; перед нею в этот жаркий полдень приоткрылась граница Иного мира.
Она вынула стрелу и нож из-под полы, положила наземь, а затем сняла платок и распустила волосы. Среди блестящих черных прядей мелькало немало серебряных нитей. Раздеваться догола здесь, на открытом в общем-то месте, было слишком опасно. К тому же она не хотела показывать свою наготу солнцу. Больше не хотела. Зеркала отражали морщинки, сбегавшиеся к глазам. Груди потеряли упругость, живот начал отвисать. Хотя еще не слишком заметно, нет, не слишком. Гуннхильд не была готова признать приближение старости.
Она танцевала и пела под блекло-голубым безоблачным небом, на сухой земле. Она вырезала свои метки на стержне стрелы, говоря каждой из них, что она должна делать, как и когда. В конце концов она со всем тщанием собрала волосы, повязала платок и, прежде чем уйти, наскоро помолилась Христу. Разве он не хотел, чтобы его вера пришла в Норвегию?
Киспинг поплывет вместе с ее сыном Харальдом. Она знала, что ни тот, ни другой не хотел бы этого, но все равно так будет. Однако сначала она должна будет поговорить с Киспингом наедине и, возможно, не один раз.
Он может и не пригодиться. Если же пригодится, то, не исключено, у него ничего не получится. Но, по крайней мере, для своих и Эйрика сыновей она делает все, что в ее силах.
XXX
Проехав по Южной Норвегии, король Хокон добрался до Хордаланда. Подворье и вся ферма, именовавшаяся Фитйяр, располагались на большом острове Сторд, лежавшем на некотором удалении от берега. Там он и обосновался со всей своей дружиной и свитой и разослал гонцов приглашать бондов со всей округи на пир и беседу. Лодки и мелкие суда местных жителей тесно столпились вокруг длинного корабля, на котором король путешествовал, когда у него возникало желание проплыть по морю. Двор и все дома были полны народу.
Лето лишь недавно перевалило за середину, и ночи все еще представляли собой всего лишь непродолжительные сумерки между двумя долгими-долгими днями. Когда солнце поднялось к зениту, король и его гости пошли в дом, где была к тому времени приготовлена обильная трапеза, рассчитывая пробыть там долгое время.
В небе, с которого ярко светило солнце, бежало несколько чистых белых облачков, а между ними и морем с криками кружились сотни морских птиц. Сильный соленый ветер ослаблял жару. Хотя вид на запад от Фитйяра закрывал небольшой островок, с северной оконечности Сторда дозорные могли обозревать широкую перспективу фьорда и моря. На изумрудно-зеленых волнах тут и там мелькали белые барашки. Время от времени вдали из воды выпрыгивали могучие киты. С юга поля окаймлял густой лес; деревья негромко шелестели листвой и хвоей. По хлебам, как и по морю, пробегали волны. Лошади, коровы и овцы паслись на ближних лугах, свиньи, гуси и куры бродили среди домов. Земля дремала, наливаясь соками. Дозорные ворчали, что их, дескать, оставили без еды и питья, но, скорее, просто для того, чтобы поворчать. Их очередь попировать должна была вскоре подойти. К тому же им нужно было много за чем наблюдать. Как, впрочем, и всей Норвегии.
И вдруг из-за края окоема вырос парус, за ним другой, третий, и еще, и еще… Корабли, влекомые попутным ветром, быстро приближались с юга. Порой там вспыхивали яркие искры - может быть, позолота на драконьих головах? Дозорные пока еще не могли рассмотреть точно.
Король должен узнать об этом, говорили друг другу дозорные. Но никто из них не хотел доставлять известие, так как Хокон накладывал тяжелый штраф на каждого, кто поднимал ложную тревогу. Но пока они спорили, количество кораблей продолжало увеличиваться. Да, королю, пожалуй, все же следует сообщить. Кто-то, более сообразительный, чем остальные, помчался на подворье. Когда он добрался до длинного дома, там толпились гости и свободные дружинники; они переговаривались, пили пиво, занимали места на скамьях. Слуги расставляли на столах подносы с едой. Вестник нашел в толпе Эйвинда Финнсона, дернул скальда за рукав и, задыхаясь после быстрого бега, сказал, что тому нужно, не теряя ни мгновения, выйти и посмотреть, что происходит снаружи. Эйвинд, расталкивая людей, вышел вместе с воином на берег. К тому времени корабли заметно приблизились, и оказалось, что их очень много.
Эйвинд торопливо вернулся в зал. Люди продолжали рассаживаться, соблюдая порядок, установленный знатностью и богатством. Скальд остановился перед королем и проговорил, перекрыв общий гвалт:
- Мало времени для деяний, ибо пир слишком долог.
Спокойная радость исчезла с лица Хокона.
- Что там такое? - рявкнул он. В зале мгновенно воцарилась тишина.
Эйвинд ответил стихами:
Сыновья Кровавой Секиры
зовут нас кольчуги надеть
и встретиться с ними
на тинге кровавом.
Некогда ныне нам яства
в веселье вкушать,
а нужно как воинам мудрым
спешно готовиться к бою.
Опасно тебе говорить,
что приходит война,
и все же долг мне велит
произнесть пред тобой это слово.
Вождь, не пристало сидеть нам,
время теряя, а должно
на ноги быстро вскочить
и для битвы облечься.
- Ты слишком мудр, Эйвинд, и не можешь ошибиться, решившись произнести такие слова, - сказал король. Он выпрямился во весь рост на своем возвышении. - Убирайте столы! - крикнул он. - Пойдем и посмотрим своими глазами.
Люди столпились на ближнем мысу, в тревоге разглядывая приближавшийся флот. Он был огромен. На каждом корабле сверкали кольчуги и блистали копья.
Хокон собрал своих дружинников на совет. Следует ли им встретить приближающееся войско теми силами, какими он располагал, или же поспешно погрузиться на свои корабли и бежать?
- Нетрудно заметить, - сказал он, - что против нас сегодня идет сила, какой мы еще никогда не встречали ни в одном из прежних сражений с сыновьями Гуннхильд.
Все потупили взоры; никто не хотел говорить первым. Ветер вздыхал, плескались волны. И тогда заговорил Эйвинд:
О, Ньёрд средь людей, было б неумно
на север бежать, видя, как с юга
короля Харальда ветер несет корабли.
Лучше нам будет, великий король,
в бой пойти смело и со щитами в руках,
встретить врага, как героям.
- Это совет истинного мужа, и мое сердце подсказывает то же самое, - ответил Хокон. - Однако я хочу узнать, что думают другие.
Ни у кого не оставалось сомнений в том, чего желал сам король, и большинство сказало, что лучше пасть в бою, как подобает мужам, чем удирать от датчан. Уже не в первый раз, говорили воины, им придется сражаться в меньшинстве против многих, но до сих пор норвежцы всегда побеждали.
Король поблагодарил их за верность и повелел вооружаться. То же самое сделали и бонды, узнав о решении вождей. Они понимали, что в ином случае их дома захватчики вскоре обратят в пепелища, скот вырежут, а женщин и детей или убьют, или, если сочтут, что за них можно выручить деньги, уведут в оковах.
Хокон собственноручно надел кольчугу, опоясался своим мечом Рассекателем Жернова, покрыл голову позолоченным шлемом, взял копье и щит. Облачившись, он повел воинов на прибрежный луг, выстроил дружинников и ополченцев вместе и велел поднять свои знамена. По правую руку от него стоял Торольв Скольмсон, носивший прозвище Могучий, хотя ему было только восемнадцать зим; говорили, что он равен силой королю Хокону. Эйвинд-скальд держался поблизости.
Тем временем захватчики вошли в пролив между островами, завели свои корабли на отмели или приткнули к берегу, высадились на сушу и подняли штандарты своих вождей. Оружие сверкало, ярко раскрашенные щиты стояли стеной, копья вздымались к небу, словно роща тонких стройных деревьев. Пришельцы выстроились от воды до самого леса несколькими глубокими острыми клиньями; их приходилось, вероятно, не меньше шести человек против одного норвежца.
Король Хокон приказал Торольву подержать его оружие, а сам стянул с себя кольчугу и отбросил ее в сторону. За спиной у него раздались громкие восторженные крики. Воины видели в этом не безрассудство, а бесстрашие; это дарило им надежду.
Рога взревели, подав сигнал, грянули боевые кличи, птицы с криками взвились высоко в воздух. Земля глухо загудела под ногами захватчиков. В обе стороны полетели копья, стрелы, камни. Пролилась первая кровь, упали первые раненые и убитые. Норвежцы стойко защищались. Вскоре загремели мечи и топоры, сокрушая щиты, разрубая шлемы и кольчуги.
Закипела яростная кровавая битва, и успех склонялся то на одну, то на другую сторону. Однако, хотя норвежцев было намного меньше, они делали все, на что были способны, и даже больше того. Датчане валились перед ними, как сено под косами косарей. Хокон грозно кричал и прорывался вперед. Вражеский строй перед ним все заметнее прогибался, а затем начал распадаться на части, и в прорывах уже можно было разглядеть истоптанную траву.
Торольв держался рядом с ним; он шел перед королевским знаменем, раздавая сокрушительные удары направо и налево. Его всегда было легко узнать в бою среди других, а сегодня золото на его шлеме сияло, как солнце. Все больше и больше врагов обращали оружие против него.
Скальд Эйвинд, покидая зал для того, чтобы принять участие в сражении, предусмотрительно засунул за пояс шляпу. Сейчас он протискивался между сражавшимися, надев шляпу поверх шлема. Хокон, думавший только об убийстве, почти не обратил на это внимания.
Эйвинд Хвастун, брат Гуннхильд, громко крикнул, перекрыв шум боя:
- Где король Норвегии?! Он спрятался или сбежал?! Где теперь его золотой шлем?! - Потом он расхохотался и бросился вперед. Ольв Корабельщик следовал за ним. Как безумцы, а может быть глупцы, они не глядя рубили каждого встречного.
- Никуда не сворачивайте, и вы найдете короля Норвегии! - крикнул в ответ Хокон.
Эйвинду Хвастуну для этого потребовалось совсем немного времени. Он замахнулся мечом на Хокона, но Торольв ударил его щитом с такой силой, что Эйвинд покачнулся. А Хокон отпустил свой щит, взял меч Рассекатель Жернова обеими руками и одним ударом разрубил шлем и голову Эйвинда до самых плеч. В то же самое мгновение Торольв убил Ольва Корабельщика.
Хокон и Торольв ринулись вперед по их трупам. С обеих сторон от них наступали норвежцы. Они держали строй гораздо тверже, чем датчане. Столь мощным был их напор, что они разрезали фронт противника, как форштевень быстро мчащегося корабля разрезает воду, вздымая пену. Войском Эйриксонов овладел страх. Как это часто бывает в бою, он промчался по всем отрядам сразу, подобно приливу, одновременно заполняющему все бухты и фьорды. Внезапно они, как по команде, повернулись и бросились к своим кораблям.
Хокон неудержимо вел своих людей за беглецами, безжалостно истребляя их. Убитые и умирающие пришельцы валялись повсюду, сплошь застилая поле битвы.
Лишь немногим удавалось набраться мужества, как то бывает с обложенными со всех сторон волками. Они останавливались, пытаясь дать отпор. И снова летели в обе стороны копья и стрелы.
Из одной такой кучки выступил тощий молодой лучник.
- Дорогу! - визгливо крикнул он. - Дорогу для смерти короля! - И он выпустил флейн.