- Мы направлялись на север через Упдале, когда на нас напала какая-то банда, - продолжал Аринбьёрн, - не слишком многочисленная. Мы решили, что это были местные бонды. Нападение мы отбили и погнались за ними. Внезапно мы оказались в ущелье с высокими крутыми склонами. Они знали свою землю, а мы-то нет. В лесу, росшем по-над ущельем, было полно воинов, и они бросились на нас. Нам с трудом удалось пробить себе путь наружу - тем, кто уцелел, - и бежать. Я собрал парней вокруг себя, а не то все они кинулись бы наутек, сломя голову, и их переловили бы, как зайцев. Мы с боями выбрались к берегу, где нас должны были встречать корабли, совершавшие набег с моря. Половины из них мы недосчитались. Флот Хокона заманил их в ловушку в проливе между двумя островами точно так же, как его пешие ополченцы поймали мой отряд.
Рассказывая об этом, он дышал так шумно, что порой заглушал воющий снаружи ветер.
- Я очень сожалею, что приходится рассказывать о таких вещах, моя госпожа, но правда есть правда.
- Хорошо уже то, что существуют люди, которые, ничего не страшась, сообщают ее, - ответила Гуннхильд. - Завтра нам, возможно, стоит немного поговорить с глазу на глаз.
Когда на следующий день королева принимала Аринбьёрна в своем доме, ветер утих и дождь прекратился, но повис густой туман, сочившийся моросью. Сырость и темноту разгоняли свет ламп и пламя очага. Она указала гостю на кресло, а сама села напротив. На столе между ними стояли стеклянные кубки и бутылка с драгоценным заморским вином. Гуннхильд начала с похвал отваге и стойкости Аринбьёрна и повторяла их на все лады, пока тот не решился заговорить напрямик.
- Королева, - неохотно сказал он, - я не знаю, удастся ли нам свергнуть ярла Хокона. Не знаю.
- Мы можем измотать его, - заметила Гуннхильд, подталкивая воина к продолжению разговора.
- Но это в такой же мере измотает и нас самих. Да, трондам тяжело, но так же тяжело и жителям других частей Норвегии.
- Бонды ворчат, но они всегда были и будут чем-то недовольны.
- Это нечто большее. Я намеревался сказать королю… - Аринбьёрн осекся.
- Конечно, но сначала скажи мне. Мы можем говорить откровенно. Я думаю, что смогу помочь тебе подготовиться к тому, чтобы наилучшим образом высказать все это перед ним в присутствии еще сотни слушателей.
Аринбьёрн кивнул, расправил плечи, видимо, набираясь решимости, и сказал, запинаясь:
- В этом году на тинге в Гуле… Нет, ничего такого, что нельзя было сказать перед всеми. Но такие разговоры вели едва ли не все. Я и до того урывками слышал об этом. Но чтобы столь широко! Дело, по-моему, идет к восстанию. Ведь, наверно, многого я не слышал. Они же знают, что я человек короля Харальда.
И несмотря на это, они настолько доверяют ему, думала Гуннхильд. Поэтому и ей стоило поступать так же.
- Кого же они намереваются поставить королем? Хокона Сигурдарсона?
- Нет, конечно, нет. Бог дал право на это крови Харальда Прекрасноволосого. Но, в общем, разговор шел о двух его внуках, живущих на юго-востоке, или о Сигурде Великане, который сидит себе спокойно в Хрингарики… Королева, я не хочу ничего сказать против короля Трюггви или короля Гудрёда, ничего. Я рассказываю только о том, что слышал своими ушами, о чем разговаривает народ.
Гуннхильд кивнула. Для нее в этом не было ничего удивительного. Зато ее удручало то, что эти слова произнес именно этот человек.
- Да, это знак, - сказала она, - наподобие того кашля, который может предвещать кое-что похуже.
Аринбьёрна уже не нужно было подталкивать; дальше он говорил сам.
- Мне кажется, королева, что это изнурительная болезнь. Слишком много норвежцев устали, голодны, охвачены скорбью, злы. Я даже слышал разговоры о том, что сыновья Эйрика - неудачники, что языческие боги мстят им.
Она не могла более удерживать ярость:
- Да как они смеют!
Аринбьёрн между тем продолжал:
- И эти разговоры, королева, ходят не только среди низкорожденных. Многие знатные люди говорят то же самое. Об этом ты и твои сыновья должны знать даже лучше меня. - И наконец у него вырвалось: - Почему ни один из них до сих пор не завел себе королеву?
- Они не нашли ни одной девы, которой могли бы оказать такую честь. - Это был единственный ответ, который Гуннхильд могла ему дать.
- Ни одного дома, который счел бы такой союз за честь для себя, - ответил воин, привыкший постоянно рисковать своей жизнью. - Разве это неправда, королева? Многим ли великим домам они теперь могут доверять? Было бы крайне неблагоразумно свататься к деве, отец которой ненавидит жениха.
- Я знаю, - ровным голосом сказала Гуннхильд. Она говорила своим сыновьям то же самое и чуть ли не теми же словами.
- Прости меня, королева. Я наговорил лишнего.
Она ответила ему кривой, чуть ли не жалкой улыбкой.
- Вовсе нет. Скорее, я благодарна тебе за прямоту. То, что ты сказал, не выйдет за эти стены. Но каждое слово останется во мне.
Получив такое ободрение, Аринбьёрн решил сделать еще один серьезный шаг.
- Королева, я знаю, что на обеих сторонах имеются люди, которые с радостью взялись бы за посредничество для восстановления мира.
- Посмотрим, - ответила Гуннхильд.
Ей необходимо было подумать об этом.
Еще до возвращения Харальда пришел корабль с Оркнеев; вероятно, последний в этом сезоне. Кормчий сообщил ей, что ярл Льот Торфинсон умер.
Шотландцы постоянно пытались изгнать его. Однажды, когда он объезжал свои владения в Кэйтнессе, они с большим войском направились против него на север. Хотя враги превосходили его войско численностью, Льот дал сражение и обратил их в бегство. Но многие из его людей, оставшихся в живых, оказались сильно израненными, и он не меньше прочих. Он вернулся на острова, но его раны загноились, началась лихорадка, и, пролежав недолгое время в бреду, он скончался в своей постели.
Дочь Гуннхильд снова овдовела. Пока что никто не попросил ее руки. Пошли даже разговоры, что она несет гибель своим мужьям.
IX
Гуннхильд не раз задавалась вопросом, за что боролись боги: то ли за власть над людьми, то ли за самое свое существование?
Одерживая победы в землях мавров и арабов, Христос теперь изгонял богов из Дании и одновременно наступал на восток. Да, за его спиной они еще удерживали власть над Западными островами и Исландией, но, как только сдастся их прародина на материке, падут и эти дальние заставы. Пока что о нем очень мало знали готы, а шведы еще меньше. Но он мог оставить этим народам их священные рощи, их окровавленные алтарные камни, пока не сможет окружить их через Норвегию. Стоит ему захватить эту цитадель, и весь север окажется открытым перед ним.
Боги сопротивлялись, используя в качестве оружия погоду и своих приверженцев. Они заставили его остановиться. Но как долго это могло продолжаться? Если Христос всемогущ, почему его воины не сметают все на своем пути?
По правде говоря, ее сыновья вовсе не были святыми. Они радели за Церковь, главным образом, поскольку видели - мать научила их видеть, - что она могла заставить упрямых бондов опускаться на колени и склонять головы к ногам короля. Эрлинг был наиболее богобоязненным из всех, но и его рвение также начало слабеть, когда он понял, насколько малых успехов они добились. Не могло ли оказаться так, что Христос отказывал в помощи таким христианам, как они? Тогда почему он даровал ее таким, как Харальд Синезубый?
Она знала короля датчан слишком хорошо, чтобы верить, будто вера в его сердце была чище, чем вера Харальда Серой Шкуры.
А может быть, правы язычники? Они считали вполне достаточным установить святилище Христа в Осгарде и поклоняться ему, как и всем остальным. Не мог ли он быть родственником богов, решившим ниспровергнуть их, - вторым Локи?
Гуннхильд так давно жила рядом с неведомым, что хорошо понимала: она не знает. Ее кидало в дрожь от мысли о том, что и никто другой не знает и никогда не узнает. Нельзя было дать этой мысли ослабить себя, но продолжать свою борьбу! Гуннхильд ощущала, что время стоит у нее за спиной, вплетая морозное серебро в ее волосы.
И меч, и псалом - оба оказались бессильны против ярла Хокона. Но у нее был собственный путь, Старый Путь.
Именно так она разыскала Рёгнвальда Длинную Кость - с тех пор прошло больше лет, чем ей хотелось бы сосчитать, - и обрекла его на смерть. Он был колдуном. Хокон же всего лишь язычник. Она пойдет к нему так же, как шла к Рёгнвальду, в образе не ласточки, но тени, а сама же во плоти в это время будет бодрствовать и творить колдовство.
Приближалось осеннее равноденствие, после которого дни становились короче ночи. Той ночью призраки и духи выходили за пределы своего мира. Их можно было слышать в шуме ветра, мимоходом замечать во мраке. Над землей неторопливо летали холодные голубые огни, из могил доносились стоны, люди клали на пороги домов кремень и сталь и не выходили за заложенные засовами двери.
Снова Гуннхильд велела всем покинуть свой дом, сказав, как всегда, что будет молиться и размышлять в одиночестве. Если кто-то и уловил чуть слышные звуки песни или удары бубна, должен был, конечно, считать, что странные звуки доносились из тьмы. Ну, а если у кого-то оказывалось другое мнение, тот или та считали за лучшее держать языки за зубами.
Снова она размачивала сушеные грибы. Снова она скидывала одежду. Воздух показался ей гораздо холоднее, чем некогда в прошлом. Но ведь и она больше не была девушкой с гладкой кожей, высокой грудью и крепким плоским животом. Она распустила свои седеющие кудри, чтобы прикрыть то, что удастся. Она взяла перья орла, когти кота и зубы волка. Она поела священной пищи. Она била в бубен и пела, приплясывая все время в одном направлении вокруг высокого трехногого табурета, на котором стояла зажженная лампа, ни на мгновение не отрывая взгляда от пламени. Почувствовав, что началось прозрение, она отложила бубен, взяла покрытую вырезанными рунами кость в руки, села на пол и запела, раскачиваясь:
- Хокон Сигурдарсон, я созерцаю тебя, я слышу тебя, я ночной ветер, я неизбежная зима, я твоя смерть. Ты не ведаешь меня, ты не ведаешь меня, ты не ведаешь меня, ибо я твоя погибель, Хокон Сигурдарсон. Я ищу тебя, я ищу тебя, я ищу тебя…
Она скользнула в язычок пламени.
Тонкий серп месяца карабкался в небо неподалеку от белой вечерней звезды. Почти все небо было закрыто рваными тряпками облаков. Между ними Гуннхильд высмотрела еще несколько звезд, невыразимо далеких и холодных, как лед. Земля откатывалась вниз - огромное темное пятно, в котором стальными полосами поблескивали фьорды. На западе мерцало неугомонное море. Она летела вечно, но полет ее не занимал ни единого мгновения, и в это же время там, в доме, она раскачивалась из стороны в сторону, и пела, и терпела боль, неизбежно сопровождавшую колдовство.
Впереди, черным пятном на темном, бушевал шторм. Но вон заблестел огромный Траандхеймс-фьорд. Она устремилась вниз, к Хлади.
Из шторма выехал некто навстречу ей. Жеребец его был черным, с пылавшими, словно угли, глазами; его грива развевалась на ветру, по которому конь скакал галопом. Полы плаща наездника хлопали, подобно крыльям ястреба. На шлеме и кольчуге играли отсветы мимолетного света. По копью, которое наездник держал в руке, вдруг заструилась кровь. Яростный вопль разорвал небо.
Тень повернулась и бежала прочь.
Позже, забившись в свое тело, когда серое рассветное небо прогнало прочь самый дикий ужас, Гуннхильд вспомнила, что ярл Хокон часто вспоминал о Торгерд Невесте Могилы. Не могло ли случиться так, что колдовские боги, самым последним могучим защитником которых он был, приставили ту, коей надлежало вершить выбор среди убитых, опекать его?
Королева напрягла всю свою волю и поднялась с пола. От холода боль, которую она ощущала каждой своей костью, несколько притупилась. Независимо от того, по какой правде жил этот свет, единственное, что теперь оставалось делать, это устанавливать в нем мир. Именно это она должна советовать своим сыновьям и заново учить их ожиданию.
X
Всю ту зиму и весну знатные люди, среди которых был и Аринбьёрн, разъезжали туда и сюда между севером и югом. В конце концов благодаря их усилиям и умелой торговле удалось достичь соглашения и положить конец войне. За ярлом Хоконом сохранялись те же самые права и власть в Траандло, какими пользовался его отец Сигурд, а за королями была признана верховная власть и право на получение дани, которыми обладал король Хокон. Это было с обеих сторон скреплено самыми крепкими присягами.
Отсюда родилась мысль, что еще больше добра должна принести встреча лицом к лицу. Один из посыльных короля Харальда, красноречивый маленький человечек по имени Эдмунд, попросил ярла Хокона отойти в сторону на несколько слов. Конечно, ни один Эйриксон не испугался бы лично показаться здесь. Однако в крови многих трондов должна еще играть неутоленная жажда мщения. Разве не поможет их успокоить, разве не будет лучше для всех и каждого, если великий ярл сам посетит королей и вернется обратно, обремененный богатыми дарами и великими почестями?
Хокон некоторое время колебался, но затем все же дал согласие. От своих разведчиков он знал, что братья Харальда собрались в викинг, кто на восток, кто на запад. А старший король держал при себе не больше людей, чем было на самом деле необходимо. Кроме того, в случае любого предательства Эйриксоны сразу же потеряли бы все, что так недавно приобрели. Действуя очень быстро, чтобы все же не дать возможности королям приготовить для него какую-нибудь ловушку, ярл снарядил два десятка кораблей с большими дружинами.
В Бю-фьорде все оказалось готово именно для такого приема, какой был ему обещан. Правда, на возвышении сидела одна королева Гуннхильд. Ее сын Харальд, сказала она гостю, с нетерпением ожидал этого дня, но, к великому его сожалению, совершенно неотложные дела неожиданно вынудили короля уехать. Она же, со своей стороны, сделает все, что в ее силах, чтобы заменить сына и сделать так, чтобы поездка высокородного гостя оказалась не просто полезной, но и достигла тех больших целей, ради которых была предпринята.
Хокон помнил о том, какая сила стояла у него за спиной, и потому ни в малейшей степени не воспринял ее слова как унижение для себя. Скорее это ее дом выказал к нему высокое доверие, приняв его, имея на подворье меньше воинов, чем он привел с собой.
Пир, который устроила Гуннхильд, был достоин воспоминаний.
Никто не удивился, когда хозяйка спокойно сказала, что они могли бы, если он того пожелает, встретиться наедине назавтра, да и в любое время потом.
Хотя, когда ярл прибыл в ее дом, в небе ярко светило солнце, там горели тонкие восковые свечки, слабый свет которых заставлял по-особому блестеть полированное серебро, делал деревянные панели стен чуть ли не прозрачными и углублял оттенки красок гобеленов. Запах сосновых шишек, потрескивавших в маленьком очаге, смешивался с ароматом благовоний, дымившихся в жаровне. Служанки, подносившие вино в стеклянных кубках, были молодыми и миловидными. Хокон с улыбкой занял предложенное ему почетное место.
- Королева очень добра, - сказал он. - Ее коронованные сыновья вряд ли могли бы принять меня лучше.
- И, думаю, пока еще не смогут, - ответила она голосом, напоминавшим мурлыканье кошки.
Некоторое время оба, впрочем, сохраняли настороженность - женщина, хранившая нестареющую красоту в девической стройности, больших серовато-зеленых глазах и чертах лица, и горбоносый молодой человек, короткая черная борода которого не прикрывала подвижный рот.
- Что ж, и это верно, - заметил Хокон почти также непринужденно, как и она, - кровь была пролита… Но, прости меня, это они пролили ее.
- Их братья - мои сыновья и мои братья - тоже гибли. Но теперь, я надеюсь, между нами установится прочный мир. - Гуннхильд улыбнулась так же, как и Хокон ей. - И я надеюсь, что ты тоже надеешься на это.
Он рассмеялся.
- Несомненно, те, кто рассказывал мне, что ты, королева, обладаешь несравненным умом, были правы. - Он сделал небольшой глоток из своего кубка и продолжал совершенно по-дружески: - Мне пришла в голову мысль, что, возможно, ты имеешь некоторое отношение к тому, что король Харальд случайно был вынужден отлучиться.
- Я уже сказала тебе вчера: это такое дело, с которым он счел нужным разобраться как можно скорее, чтобы не возникла семейная вражда и не погибло слишком много хороших людей. И он только-только узнал обо всем этом.
- Гм. Я, конечно, далек от того, чтобы усомниться в твоих словах, королева, или его. Ссоры вспыхивают постоянно, и, конечно, самое разумное не дать им дойти до большой крови, как это часто бывает в Исландии. А насколько быстро нужно разбираться с ними - это, несомненно, вопрос здравого смысла. - Хокон встретился с пристальным взглядом Гуннхильд и вскинул брови. - Но даже в этом случае, королева, я не могу отрешиться от мысли, что ты немного повлияла на здравый смысл короля.
Гуннхильд рассмеялась, Хокон также.
- Я полагаю, что мы начинаем понимать друг друга, - сказала она, - и можем говорить свободно и прямо.
Ярл кивнул.
- Вместо того, чтобы ходить вокруг да около, в результате чего или король, или я, или мы оба можем забрести в такой угол, куда никто из нас не собирался заходить, но откуда при всем желании невозможно найти выхода.
Да, он действительно настолько проницателен, как о нем говорили, а может быть, и еще проницательнее, думала Гуннхильд.
- Я не могу возразить на это: да, мои сыновья жесткие люди. - Она сама знала, что надо было сказать: надменные, непреклонные. - Я не могу говорить за них. Но я могу выслушать тебя, постараться взглянуть на вещи твоими глазами и попытаться выбрать тот выход из положения, который покажется наилучшим - навык, которым должна обладать каждая женщина. - Его брови снова приподнялись, хотя губы остались неподвижными. - Позже я смогу сообщить им, о чем мы с тобой беседовали, и дать советы, которые могут потребоваться.
- Будем надеяться, что короли прислушаются к ним, - заметил Хокон.
Собеседники обменялись быстрыми усмешками.
Они не стали обсуждать самые важные вопросы, такие, как лов рыбы и охота на морского зверя вокруг Лофотенских островов, сбор и распределение дани с финнов или предоставление помощи и защиты людям, которых король или ярл - но не оба - объявили вне закона. На сегодня было достаточно просто упомянуть о них, а далее позволить разговору течь, как ему самому заблагорассудится, как то бывает при встречах друзей после долгой разлуки.
- Годы, проведенные в Англии и Дании, позволили тебе много узнать, не так ли? - сказал Хокон где-то посреди беседы. - Я иногда почти жалею, что на мою долю не выпало чего-нибудь в этом же роде - хотя бы на некоторое время!
- Я слышала, что ты и сам часто бывал за морями, - ответила Гуннхильд.